Скрепы нового мира (Анизотропное шоссе, Iii)

Однако сопротивление бесполезно: достойный дебют в литераторской тусовке стоит располосованной морды лица.

— Чайник кипяченый? — бриться с водой из-под крана, да еще по весне, я с некоторых пор не на шутку опасался.

— Каждое утро ставлю!

— Что бы я без тебя делал...

— Не подлизывайся, — Саша охотно приняла поцелуй, но затем ловко ускользнула из моих нескромных объятий. — Лучше придумай, что на следующей неделе нашему новоселу дарить будем.

— Нешто Бабель таки достроил домик в Братовщине?

— С кольцовским-то напором? — иронично вздернула бровь Александра. — Еще бы он не построил! Зеленогородской** акционерный литколхоз с участием Бабеля станет раз в пять популярнее. Им остается только Горького заманить.

— Старого брехуна с Капри арканом не вытянуть.

— Кольцов другим возьмет, — болтовня ничуть не мешала Саше готовить сандвичи с первым, мелко порезанным зеленым луком, черемшой и постным маслом. — Вчера правки твоего романа забирала, так он похвастался, что начал строить кооперативную птицефабрику.

— Подумать только, — поразился я. — Огоньковские петушки! Скоро на прилавках столицы!

— Ну и что? Вполне в духе постановлений партии и правительства.

— Индустриальное сельское хозяйство — важнейшая задача пролетариата, — послушно отозвался я на заезженный канцеляризм свежим газетным лозунгом. — Всего лишь один механизированный свинарник способен заменить сотню крестьянских дворов.

— Скажешь не так?

— Все так, Саш, все так. Да только лезвия прямо с завода тупые идут. А курицы кольцовские просто сдохнут, причем еще цыплятами.

— Да ну тебя!

— Сама же прекрасно знаешь, что советское животноводство даже антибиотики не смогли вытащить из вечной дупы.

— Знаю... — сникла Александра. И тут же спохватилась: — Ты что, еще бриться не начал? На работу опоздать захотел?

— Уже бегу!

Впрямь, хватит болтать! Скорее, чайник в левую руку, мыльный порошок "Нега" в правую, смешать в чашке, взбить старорежимным помазком из щетины барсука, густо набросать пену на щеки, шею и подбородок. И потихонечку, полегонечку, почти не нажимая провести станком по коже. А потом еще и еще раз, не морщась; количество и глубину ран психологически легче оценивать по окончании процедуры.

— Ты подумай, пока бреешься, что Бабелю дарить, — напомнил Александра.

— Черт, ну под руку-то зачем! — ругнулся я, ощутив первый порез. Вывернул голову, подставляя под зеркало другую сторону лица, и тут ответ сам собой попался на глаза: — Да хоть пейзаж с лодкой со стенки сними!

Одна из стен нашей комнатушки каким-то непостижимым чудом осталась нетронутой с дореволюционных времен. От мебели остались только недовыцветшие силуэты на обоях, паркет разобран и вывезен, а то и стоплен в буржуйках, фанерные перегородки срезали три четверти площади. А вот несколько живописных полотен как висели, так и висят, никому в новом большевистском мире неинтересные и ненужные.

— Картину? — переспросила Саша. — А ведь идея! — Бросив нож на недорезанный лук, она через свежезаправленную кровать метнулась к пейзажу, всмотрелась: — Как же я сама не догадалась! Трогательный образчик луминизма, и рама еще крепкая.

— Скажешь Бабелю, всю мою месячную получку потратила на подарок.

— Старый плут нипочем не поверит, картины нынче в цене дров.

— Может с изнанки год есть?

Саша послушно перевернула раму:

— Сорок пятый!

— Однако! Приличная древность. Автор не подписал?

— Вроде нет... хотя погоди, половина холста под какой-то картонкой. Ого! Да тут письмо!

— Черт! — дернулся я от очередного пореза. — Подождать с открытиями никак нельзя?!

— Как интересно, — Саша уже запустила в конверт пальцы. — Ассигнации, царские, — на кровать посыпались узорчатые листы бесполезных катенек, — еще и записка есть.

— Что там?

— А разве можно читать? Чужое ведь!

— Стесняться надо было в семнадцатом, — неуклюже пошутил я.

— Боже, что я делаю! — записка выпала из Сашиной руки вслед за деньгами, соскользнула с дивана на пол и, как редкая бабочка, распласталось на тряпочном половике.

— Ведь правда, при маменьке я и помыслить не могла вот так взять и засунуть свой любопытный нос в чью-то чужую жизнь!

Ох, как же она неимоверно хороша в своем детском смущении! Теплая, аж до слез, волна чувств накрыла меня с головой. Никчемное раздражение от принуждения к бритью развеялось без следа.

— Мы другие, — отложив станок, я встал от зеркала, и как есть, полубритый, крепко обнял подрагивающие плечи жены. — Великая русская смута выковала из нас великих циников. Мы целесообразны как питекантропы, мы не верим в Бога. Тем не менее, этот мир — наш, а раскрытое письмо — всего лишь ценная археологическая находка.

— Ты... ты думаешь?

— Я уверен!

Не желая дальнейшего спора, я поднял записку и начал:

— Marie, ma chere fille... дьявол его дери, ну и почерк!

— Лучше я прочту, — огоньки извечного женского любопытства с новой силой заиграли в Сашиных глазах. — Иначе ты точно на свой завод опоздаешь.

— Тут совсем немного, — я еще сильнее раззадорил нетерпение Саши. — Вот, слушай: Мари, моя дорогая дочь! Третьего дня бугорчатка доконала твою несчастную мать, я схоронил ее рядом с теткой Анной. В оплату могильщикам отдал наши обручальные кольца и всю муку, что оставалась в доме. Сегодня выезжаю с оказией в Петроград, после, коли Бог даст, направлюсь в Париж. Мне пообещали проводника-контрабандиста, который поведет через границу по льду залива. Нашу квартиру ни за что не бросай, лучше всего, выйди замуж за подходящего большевика. Прощай, и храни тебя Господь!

— И все?

— Прочти сама.

Саша взяла записку, тщательно осмотрела ее со всех сторон, и после недолгого раздумья вынесла неожиданный вердикт:

— Мне почему-то кажется, ты сильно переоценил наш с тобой цинизм.

— Возможно ты права, — не стал спорить я. — Но именно мы извлечем корысть: из этого комплекта выйдет чудесный подарок Бабелю. Он обожает вещи с историей.

* * *

По выданному Бабелем адресу я ожидал увидеть дом культуры, профсоюзный клуб или, в самых оптимистических мечтах, сразу ресторан. Оказалось ни то, ни другое, и уж само собой, ни третье; искомое месте занимал недавно отреставрированный храм.

* * *

Если, конечно, уместно зачесть за реставрацию штукатурку в небрежный розовый цвет и снос золоченных маковок с крестами.

В сомнениях, уточнил у идущей со мной под руку супруги:

— Айзек с адресом часом ничего не напутал? Это точно Новая площадь, двенадцать?

— Как видишь, — судя по голосу, Саша была озадачена не меньше меня. — Он, правда, обещал сюрприз, но выходит как-то слишком масштабно...

— Даже для Бабеля, — закончил я мысль за отвлекшуюся супругу.

— Взгляни-ка туда, — Саша кивнула в сторону ворот, распахнутых с улицы во внутренний церковный двор. — Зачем-то очередь толпится, да немалая. Может это и есть твои будущие коллеги-писатели?

— Свидетели бозона Хиггса исповеди алчут, или на худой конец причастия, — рассеянно отшутился я, пытаясь получше разглядеть происходящее.

Не вышло. У панели, напрочь перекрывая вид, тормознул лихач. Его задорная кряжистая лошаденка, радуясь долгожданной передышке, с конфузным всхрапом вывалила на брусчатку кучу "яблок". И тут же, будто специально дождавшись неловкого момента, из-под поднятого верха экипажа поднялась интересная, с немалым вкусом одетая дама. За ней — круглоголовый, бородатый мужичок в суконной толстовке и низеньких, с вырезами гусарских сапожках времен Отечественной войны. Взять их по отдельности — получатся совершенно обычные, во множестве встречающиеся на улицах Москвы совграждане. Однако вместе...

— По мне так эта пара потешна ничуть не меньше, чем герои Ильфа с Петровым.

— Точно писатели, — решительно мотнула модной шляпкой Саша. — Больше некому.

— Значит в церкви назначен кагал МАССОЛИТа!

Александра, большая поклонница "Мастера и Маргариты", прыснула смехом:

— Надеюсь, Берлиозу сегодня голову резать не станут.

— Воланд с ним, — отмахнулся я. — Как на счет порционных судачков? Надеюсь, они тут в точности такие виртуозные, как описал Булгаков!

— Банкет бы не помешал, — с энтузиазмом поддержала меня Саша. — Кстати, где наш Бегемот?

— Который Бабель? — Кто еще из писателей так похож на упитанного антропоморфного котика? — Легендарным героям дозволено опаздывать!

— Раз ему так дозволено, пойдем, прогуляемся по рядам. Нечего изображать бедных родственников, — практично обернула ситуацию жена. — Никак бы не подумала, что тут снова бойкая торговля развернется.

Действительно, притулившийся к остатку китайгородской стены рынок успел полностью отстроиться после тотального разгрома тридцатого года. Совсем новенькие, испятнанные выжатой солнцем смолой, ларьки заняли место разбитных колхозниц, ободранных ветошников и дичащихся каждого постового коробейников-ханыг. Схуднувшие с зимы купчики щеголяют обвисшими жилетками, те что побойчее — задорно торгашат с публикой, фланирующей вдоль стыдливо прикрытых товаром прилавков.

— Опять шмотки! — манерно взвыл я, но... часто ли женщин волнуют мужские желания?

Бабель заявился на рандеву спустя добрую половину часа от назначенного, да не просто так, а в здоровенном автомобиле, напоминающим черную ванну на вздувшихся, точно от водянки, шинах. Не один. Задний диван, как тут принято, занимали две мадам, а на страпонтенах,

* * *

рядом с лысиной нашего долгожданного распорядителя, торчала мосластая моржовоусая башка Горького.

— Бегемот не один пожаловал, но с Мастером

* * *

* — ехидно поддела меня Саша.

— Чума на оба этих дома!

Тесная дружба Айзека с Горьким меня натурально бесила. Два года назад, после публикации насквозь лживого очерка "Соловки", я смертельно возненавидел проживающего на Капри классика советской литературы. Его продажные умиления чекистским скотством мне никогда не удастся ни забыть, ни, тем более, простить. Бабель же на мои чувства не обращал ни малейшего внимания; он последнее время вообще старался дистанцироваться от знания будущего и попыток смягчения живодерских привычек большевиков. Принял как аксиому "сумасшедший генсек-параноик убит, вся история мира пойдет по новому", свыкся, успокоил совесть, да и закопался с головой в сборник рассказов "Великая Криница".

* * *

** Обнаженные там сельхозужастики точно угодили в новый советский мейнстрим, под определение "вредительских троцкистских перегибов". Спустя полгода почитатели айзековского таланта щеголяют друг перед другом крылатыми фразами эпохи массовой коллективизации, гонорары текут в карманы автора рекой, а издатели и книгопродавцы жадно потирают руки в предвкушении продолжения.

Я терплю.

\*Нитрат серебра используется в медицине в виде ляписного карандаша (из сплава нитрата серебра и нитрата кальция) для прижигания и стерилизации ран.\

\**М.Е. Кольцов пытался еще в 1930 году организовать около станции Братовщина АО "Зеленый город", предполагалось строительство сети санаториев на 130 тысяч человек (архитектор Н. Ладовский). В реальной истории — законсервировано весной 1931 года, фактически из-за недостатка денег. Остался только скромный дачный поселок.\

\

Храм Апостола Иоанна Богослова под Вязом. Закрыт в 1925 году, работал как музей Москвы с 1934 по 2011 год.\

\

Часто используемые в автомобилях 20-30 годов раскладные (и неудобные) сидения.\

\

*Интересно, что это не совсем шутка: по версии литературоведа А. Баркова "Мастер и Маргарита" — роман о М. Горьком и его гражданской жене М. Андреевой. Воланд в этой (надо сказать не самой популярной) трактовке — Ленин.\

\

**В реальной истории в 1931 году была опубликованы только главы-рассказы "Гапа Гужва" и "Колывушка". Остальные черновики хода романа не имели, позже изъяты при аресте и уничтожены.\

Отправив дам с Горьким в сторону храма, Бабель кинулся обниматься с Сашей. Мне тоже досталось от щедрот — улыбка и крепкое рукопожатие.

— Пойдемте, молодые люди, пойдемте скорее, — с ходу начал уговаривать он нас, будто мы отказываемся. — Экскурсия, верно, уже началась.

— Какая экскурсия?! — удивились мы с Сашей хором.

— Погодите минутку, все сами увидите!

Много времени и правда не потребовалось, вся писательская тусовка уже втянулась внутрь. Мы беспрепятствен добрались до дверей, Айзек уже потянул на себя тяжелую створку, галантно пропуская вперед Сашу, когда мой взгляд остановился на массивной гранитной доске, просто и доходчиво объясняющей суть мероприятия.

— Му-зей Ста-ли-на, — медленно, по слогам, совсем как первоклассник, прочитал я. — На кой дьявол?!

— Случайно вышло, — Бабель использовал самую обезоруживающую из своих улыбок. — Ты же меня сам просил в приличное общество вывести. И правильно, к слову сказать, хватит тебе на заводе дурью маяться. А показ новой экспозиции лучшим писателям и журналистам повод добрый, сам Горький приехал, да с Мурой!* Так что не пожалеешь... еще и накормить обещают вдосталь!

— Максим снова очерк наврет? — проворчал я.

— Как же живой классик-то без порционных-то судачков а натюрель? — поддержала мой скепсис Александра.

— Желаете прожить очередную обыденку, неволить не стану, — насупился за друга Айзек. И тут же попробовал зайти с другой стороны: — Али поджилки затряслись? Напрасно. Бомбисты убиты, ордена получены, дела сданы в архив. Вот ты попробуй, явись на Лубянку с повинной, да скажи, что и есть настоящий убивец. Живо попадешь не в камеру, а прямиком в дурку, в соседи к Наполеону с Цезарем.

Он мог бы так не стараться. Наживленный любопытством крючок уже проглочен. Как преступников тянет на место преступления, так и меня влекло внутрь бывшего храма. Да с такой охотой, что Бабель лишь укоризненно покачал головой при виде моего рывка к стеклам витрин мимо принимающего пригласительные охранника.

Изнутри ничто не напоминало храм. Незатейливое лакированное дерево, четкие контуры прямых углов, выдержанный, строгий стиль. Первые ряды экспонатов во всех персонифицированных музеях мира в сущности одинаковы. В какой семье родился, как и с кем учился, на ком женился, и прочая бытовуха. Трепанные книги, сношенные сапоги, шапки и миски времен ссылки, стихи о великом, вот уж никогда в жизни не думал, что Сталин их писал; всю эту совершенно неинтересную часть я проскочил быстро. Зато перед возвышением бывшего алтаря мое сердце заколотилось как яйцо в кипятке — там, в здоровенной, установленной на каменном кубе стеклянной банке, плавал заспиртованный человеческий мозг.**

— Неужели сталинский? — прошептал я.

— Нет, — Саша, не отстававшая от меня ни на шаг, ткнула пальцем в табличку: — Алексей Обухов... все что от него осталось.

— Бл...я!

Что тут еще сказать? Мало того, что парень погиб из-за меня и вместо меня. Так большевики еще и обошлись по-скотски с его телом. Кулаки сжались сами собой:

— Рас-схерачить весь балаган! С-спалить к чертовой матери!