Зверь лютый Книга 27. Чума

— А где Петя ваш? Мы с ним в прошлое воскресенье играли. Чего он на улицу не выходит?

— Помер Петенька. Поцарапался. Сгорел в два дня. Отмучился сыночек.

Так заканчиваются почти все проникающие ранения. И многие поверхностные. Боевые или бытовые — неважно.

* * *

Ладно — война. Воин знает на что идёт: убивать и умирать. Ладно — бытовые и производственные травмы: сам дурак, аккуратнее надо было. Но есть абсолютно естественный, повсеместный, необходимый для самого существования хомнутых сапиенсом процесс. Закономерно приводящий к смерти от сепсиса.

"Закономерно" — по глупости. По недостаточной хомнутости.

Вена, середина XIX века. "Весёлая Вена".

"Англия — торгует, Франция — воюет, Австрия — танцует". Больше всех танцует Вена. Уже гремит слава Венской придворной оперы, уже Иоганны Штраусы (отец и сын) собирают полные залы и грызутся друг с другом по любому поводу.

Прогресс, господа! Невиданный взлёт европейской цивилизации, экономики, науки и культуры! Эпоха благоденствия! Непрерывный праздник! Блестящие аристократы, прекрасные дамы... Веселье, шампанское, любовь...

"Эй, гусар, пей вино из полных чар и песню пой...

Коль влага в чарах пенится,

Гусары пить не ленятся,

Пусть в мире все изменится,

Будет нынче пьян гусар!

Да встретится красавица,

Так сердце в миг расплавится.

Гусар вовек не старится,

В нем жив любовный жар!".

Гремит мазурка, юный корнет в гусарском ментике, подпрыгивая и прищёлкивая каблуками, с безграничным восторгом погибает душой в бездонных глаза своей партнёрши.

— Вы... Вы обворожительны!

Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют.

"И ручка моя так бела, ах!

И ножка стройна и мала, ах!

Манеры, да и речи,

И стан, и эти плечи!".

До "Летучей мыши" ещё лет тридцать. Но дух оперетты уже наполняет венцев.

Танцующие меняются партнёрами, чтобы спустя фигуру танца снова соприкоснуться кончиками пальцев.

— Мадемуазель! Вы похитили моё сердце! Это смертельный выстрел вечной любви! Будьте моею!

— Ах! Это так внезапно... Завтра приезжайте к нам на ужин. Просить моей руки у батюшки.

"И время здесь летит стрелой,

Веселье увлекает всех!

На ужин пропуск лишь такой:

Шутки, смех, шутки, смех,

Шутки, смех, да, шутки, смех!".

Радостный звон церковных колоколов, поздравления, улыбки, лепестки роз, кружащиеся над новобрачными. Счастливый муж на руках вносит молодую в дом:

— Вот наше гнёздышко. Здесь мы будем счастливы! Здесь, в любви и согласии, мы проживём долгую жизнь, у нас будет множество прелестных детей. И начнём прямо сейчас.

Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют...

"Счастлив тот, кто живет,

Позабыв, что сон пройдет!

Кто влюблен — видит сон,

И счастлив этим он!".

Проходит положенный срок, и взволнованный супруг, преисполненный душевной заботы о своей дражайшей половине, отвозит её в клинику. Поддерживая её телесно — под ручку, морально — словами "милый друг", "душа моя" и пылающим беспредельной любовию взором.

Воротившись на квартиру, устремляется он в приуготовление достойной встречи своему "единственному счастью жизни". Подготовить множество мелочей, потребных для безоблачного существования матери с новорождённым ребёнком.

Мальчик или девочка? А велика ли разница! Моё дитя! Плод нашей любви! Я выращу его настоящим человеком! Я научу его всему, что умею сам! Он пойдёт дальше меня, он будет лучше меня! Всю жизнь, до самой старости, мы, с благоверной моей, будем восхищаться им!

Посреди своей бурной и, прямо сказать — несколько бестолковой деятельности, юноша временами замирает, бездумно глядя в никуда, на устах его играет улыбка:

— Ах, как хорошо! Ах, как здорово!

Счастье!

Надо отметить. Такое событие не должно пройти незамеченным в обществе. Устроим праздник!

"На столах — угощенье:

Вина лучшие и снедь!

То, что видим в зале мы кругом,

Нам кажется волшебным сном!

Всех нас окружают чудеса!

Кричат все: красота!

Красота, чудеса!

Красота, чудеса, чудеса!"

По утру, не дождавшись известий из университетской клиники, переполненный радостным нетерпением супруг, спешит в сиё средоточие науки, дабы восторженно поинтересоваться у плеяды медицинских светил мирового уровня, возможностью забрать домой ненаглядную супругу и не виданного ещё, но уже обожаемого ребёнка.

Взволнованный вбегает он в кабинет профессора самого Императорского Университета. Важный эскулап, отягчённый многолетней научной мудростью, высочайшими знаниями и заслуженными императорскими наградами за труды на ниве сохранения здоровья нации, выдерживая уместную мину на холёном лице, встречает словами казённых соболезнований:

— Должен огорчить... умерла... горячка...

— Но... Позвольте... Но как же...

— Мужайтесь... Господь призывает к себе лучших...

"Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском робком личике с губкой, покрытой черными волосиками.

"Я вас всех любила и никому дурного не делала и что вы со мной сделали? Ах, что вы со мной сделали?" — говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо".

Другая страна, чуть другие времена, Андрей Болконский, геройски павший со знаменем в руках на поле Аустерлица, удостоенный восхищения Наполеона ("— VoilЮ une belle mort (Какая прекрасная смерть), — сказал Наполеон, глядя на Болконского"), оказался жив. Вернулся домой. Чтобы увидеть, как его маленькая юная жена умирает. Без знамён, императоров, воспеваемого героизма. Просто — родами.

Лев Николаич специально свёл хронологически две эти смерти? Для контраста? Для описания ненужности, мелочности воинской храбрости, при котором и сам Наполеон воспринимается как надоедливо жужжащая муха?

Как же так?! Ведь мы были так счастливы! За что?!

"Я вас всех любила и никому дурного не делала и что вы со мной сделали?".

Она лежит в гробу.

Её ресницы неподвижны. Её щёчки мертвенно бледны...

Приготовленный праздник превращается в поминки.

"Эй, гусар, пей вино из полных чар и песню пой...".

Пой. Погребальную песню. Похороны жены. Своего счастья. Самой жизни.

Зачем теперь она, жизнь? Застрелиться бы...

Случайный знакомый:

— Да-с, наслышан о вашем несчастье. Сочувствую-сочувствую. Кстати, а куда вы отвезли вашу супругу? Нет-с, я понимаю, что в цитадель просвещения и гнездо прогресса. К плеяде светил и стаду парацельсов. В клинику при хирургическом отделении? Это вы, батенька, лопухнулись-с. У той плеяды роженицы мрут втрое чаще, чем у акушеров. Там, конечно народишко... без орденов, званий и регалий. Но — мрёт меньше. Зря вы, корнет, зря. Прокакали-с, тэкзать, своё счастье-с.

В университетском госпитале две клиники — хирургов и акушеров, которые принимают рожениц. Первая пользуется дурной славой: там погибает до трети молодых матерей.

Ме-е-е-дленно.

Треть женщин умирает в лучшей клинике Европы.

Не у зулусов или патагонцев — в Вене.

Не в дикости или в древности — в середине 19 века.

В ходе самого обычного, самого необходимого для просто существования человеческого рода, процесса. Повсеместного, ежедневного, вечного...

Для сравнения.

Американские ВВС во Второй Мировой войне в ходе одного налёта потеряли 25% личного состава. Пилоты, элита вооружённых сил, после этого отказались выполнять приказы командования.

Римские легионы, тысячи здоровых, храбрых, подготовленных для битвы мужчин, разбегались при потерях в 15%.

Бородино, самое кровопролитное однодневное сражение в Новой истории Европы.

Наполеон:

"Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми... Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвой выказано [французами] наиболее доблести и одержан наименьший успех".

Потери "победоносных" — треть.

В Вене — не поле генерального сражения имперских армий, в Вене — клиника. Место лечения, воспомоществования, медицинского квалифицированного ухода. Вовсе не батарея Раевского или Багратионовы флеши. Здесь не храбрецы, которые с чрезвычайным напряжением душевных сил, с оружием в руках, в едином порыве, во славу Прекрасной Франции или Святой России...

Здесь просто женщины. Которые пришли сделать обычное женское дело — родить ребёнка. Смертность — как у французских гренадеров под жерлами двух сотен русских пушек, бьющих в лицо атакующим картечью.

Багратион кричал французом — "Браво!".

Здесь... ни Багратиона, ни восторженных криков.

Европейская "родильная горячка". Два столетия. Каждый день. Не на редуты со штыком, а в клинику с надеждой.

— Молитесь. И Господь смилуется над вами. Может быть.

И тут является какой-то... из Пешта. Ну, вы знаете этих венгерских евреев! Сынок случайно разбогатевшего торгаша, как-то осилил гимназию, подался в крючкотворы. Ну и шёл бы в стряпчие, так нет — медикусом себя возомнил!

Совсем, знаете ли, экзальтированная личность. Представьте: собирался выучиться на военного судью. Отец направил его в Венский университет изучать право, денег дал, а сын без спроса перевёлся на медицинский. Оправдывался тем, что зашёл за приятелем-медиком в анатомический театр, увидел там вскрытие умершей от родильной горячки молодой женщины, и решил как-то с этой бедой бороться.

"Он решил..." — Ха! Лучшие умы европейской науки уже два века бьются над этой задачей! А тут какой-то... без году неделя... возомнил о себе...

Пролез, выучился, диплом получил? — Ну и езжай. К себе домой. Лечи там всяких... поданных нашего эпилептика. Который: "Мы, Фердинанд I, Божьей милостью император Австрийский, король Иерусалимский, Венгерский, Богемский, Далматский, Хорватский, Словенский, Галиции и Лодомерии; эрцгерцог Австрийский, герцог Лотарингский, Зальцбургский, Вюрцбургский, Франконский, Штирийский, Каринтии и Карниолы; великий герцог Краковский, великий князь Трансильвании; маркграф Моравии; герцог Сандомирский, Мазовецкий, Люблинский, Верхней и Нижней Силезии, Аушвица и Затора, Тешена и Фриули; князь Берхтесгадена и Мергентейма; граф Габсбургский, Горицы, Градишки и Тироля; и маркграф Верхней и Нижней Лузации и Истрии".

Увы, "наглая жидовская" (мадьярская? славянская? Не важно — наглая) морда позволяет себе тыкать маститую профессуру носом в цифирь.

Что за бред?! Как может статистика влиять на медицину? На это высокое искусство, выпестованное мудрецами за две с лишним тысячи лет, со времён Гиппократа?! Мы врачуем человека! Его боли, страхи и надежды! Подобие божье! А у этого какие-то листочки. С палочками и крестиками. Наглый идиот! Невежественный осёл! Который пытается своими копытами осквернить святая святых, храм науки.

Игнац Филипп Земмельвейс пытался попасть в ассистенты к знаменитому терапевту Йозефу Шкоде, одному из основателей "Новой Венской школы". Йозек — серьёзный медик, выгнал нахала, тому деваться некуда, пришлось стать акушером.

Стал? — Ну и будь им! — А этот... "Земмеля" вздумал стать "мед.статистиком". Гнать таких "игнатов"! Поганой метлой!

Но он подсчитал, что в 1840-1845 годах смертность у хирургов была в три раза, а в 1846 году — в 5 раз больше, чем у акушеров. 31%. Доля умерших менялась иногда семикратно. Но соотношение между отделениями оставалось. В течение одного года у хирургов из 4010 умерло 459 (11,4%), у акушеров — из 3754 погибло 105 (2,7%).

Так в "Весёлой Вене". В Пражской акушерской клинике умерло:

в 1848 г. — 37,36%;

в 1849 г. — 45,54%;

в 1850 г. — 52,65%.

Никакие побоища — Ледовое, Мамаево... — не сравнить по доле погибших с просто рождением ребёнка в процветающей "Златой Праге". "Дом жизни", родильный дом — "фабрика смерти" типа Освенцима.

"Це Европа" — так не только в империи Габсбургов: "...за 60 лет в одной только Пруссии от родильной лихорадки умерло 363 624 роженицы, то есть больше, чем за то же время от оспы и холеры, вместе взятых... Смертность в 10% считалась вполне нормальной...".

Глава 530

Чисто к слову: здесь нормальная женщина рожает, между тринадцатью и тридцатью пятью годами, каждые два-три года. 7-12 раз. Помимо опасностей органических (узкий таз — могилка через год после свадьбы, слабое сердце, сосуды и пр.), которые убивают, по большей части, при первых же родах, есть опасности с самой женщины не связанные. Вроде дня недели или положения планет — в какую клинику попадёшь. Тут ничего самой не сделать: "рожать да помирать — не погодить".

Десять раз... "смертность в 10% считалась вполне нормальной"... "А кто в лавке остался?" — больные, бесплодные, калечные, уродливые?

Попандопулы! Это — наше.

Это то, в чём мы оказываемся после "вляпа". Мёртвые женщины в гробах. Стайки осиротевших, наплакавшихся до непонимания окружающего, дети. Растерянные мужики в ещё совсем недавно целых, но уже за три дня растрепавшихся, замаранных армяках.

Какие парожопли и вундервафли?! У нас народ — наш народ, наши предки — мрут! Как мухи. На наших глазах.

Похоронная процессия — еженедельный элемент пейзажа каждого русского городка. Хорошо, если в неделю — одна, не мор. Просто... живут здесь так. Заберитесь на колокольню, гляньте окрест. Не ворогов вдалеке выглядывать, не купцов богатых заморских. Под ноги гляньте. На улицы, концы, посады. Здесь — несут, здесь — кладут, тут — отпевают, там — поминают. Во всяк день вы видите рядом, на версту места не более, чью-то смерть. Бессмысленную. Ничем, кроме промысла божьего, не обоснованную.

"Я вас всех любила и никому дурного не делала...".

Впрочем, вы правы: далеко не во всех гробах — женщины. В большинстве дрог — маленькие гробики. Детские. Вам полегчало? Мир стал светлым, безоблачным? Попробуйте представить себе состояние женщины, которая сама только что чуть не умерла, как умирают её сверстницы-подруги. А теперь гробик с её ребёнком опускают в яму.

Почему? — Одни убеждали Земмельвейса, что хирургическое отделение пользовалось дурной славой и роженицы поступали туда, испытывая страх. Другие обвиняли католического священника, ходившего с колокольчиком, который расстраивал роженицам нервы. Говорили об особом контингенте — преимущественно бедные. Заявляли о грубом исследовании рожениц студентами и стыдливости женщин, которые рожают в присутствии мужчин...

Клиники принимали поступающих по очереди, через день, и смертность объясняли причинами телурическими (положением планет). А венские жительницы без всякой астрономии шли на обман, имитируя наступление родовых схваток, чтобы попасть в "правильный" день, в нужную клинику.

Явилась высокопоставленная комиссия, приняла решение. По имеющимся представлениям — абсолютно абсурдное. Комиссия постановила уменьшить вдвое количество практикующих в клинике студентов-иностранцев. Смертность за три месяца снизилась в 7(!) раз.