Я у мамы инженер

— Это потому что у меня орган есть особо чувствительный. Чует грядущие неприятности. И я всегда успеваю если не сбежать, то хотябы минимизировать последствия. Потому и выживаю. А еще я на этом органе сижу, — добавил я после секундной паузы.

— А вы, на пару со своим особо чувствительным органом, не пробовали этих неприятностей избегать?

— Ну, даже не знаю, что сказать, — замялся я. — Жить без неприятностей мне было бы скучно.

— Вот! Вот! Видишь, — Вандер назидательно воздел похожий на сардельку палец, — мироздание любит тебя, Алешенька. Оно прислушивается к тебе.

— Ах, если бы, — вздохнул я. — Если бы мироздание любило бы меня, я был бы миллионером… — было начал я, а потом понял, что быть миллионером мне как то не особо охота, и поправился, — у меня была бы девушка, Вандер!

— А это как с дудочкой и горшочком. Помнишь такой советский мультик?

Я помнил. Весь сюжет пересказывать не буду, расскажу суть — девочка, собирая в лесу землянику, могла получить от высших сил либо дудочку, которая заставляла землянику вылезать из травы наружу, либо горшочек, в который, собственно, она землянику и собирала. Землянику она могла либо видеть — либо собирать, но не то и другое одновременно. Осознание этого факта ввергало и девочку и смотревшего мультик маленького меня в состояние экзистенциального кризиса.

— Понимаешь? — продолжил Вандер. — Еще древние мудрецы заметили, что людям везет либо в любви, либо в картах.

— О как, — сказал я. — То есть я неосознанно делаю выбор между интересной жизнью и любовью. Забавно. Потому что осознано я сразу бы сделал прямо противоположенный выбор. Или нет? — я на секунду задумался. — Может быть, это не мой выбор. Может быть, все эти неприятности, что валятся на меня как из рога изобилия, не дар, а кара божия? Настоящее проклятье. Порча на неудачу. Маячок неприятностей. Приворот на непруху. Тогда моё везение, что помогает мне выжить — единственное что стоит между мной и гибелью?

— Ну это легко проверить, — сказал Вандер, — если ты умрешьсразу после того как хоть одна женщина полюбит тебя настолько, что свяжет свою судьбу с твоей, то значит — ты прав.

— А по-другому проверить никак нельзя?

— Ну, наверное, можно. Если в тебя кто-то хотя бы мимолетно влюбится, ты это поймешь по увеличению числа неприятностей.

— Вот ведь сука, — в сердцах сказал я, а где-то в глубина сознания, в казалось бы наглухо заколоченном досками закоулке мозга, вспыхнула лампочка надежды: «Кто-то думает о тебе. Кому-то ты нужен».

И мы с Вандером помолчали, каждый о своём.

— А как у тебя с деньгами? — спросил я, возвращаясь к насущному.

— Пока хорошо, а что? — улыбнулся толстяк, — мне цыгане заказали машину для печати пчелиных сот из парафина.

— Ну, Вандер, это же уже #ни_в_какие_рамки! — возмутился я, — у тебя что, вообще социальной ответственности нет? Цыгане употребят твою машину во зло — раньше натуральный мёд можно было хотя бы в сотах купить, а сейчас ты и этот бастион разрушишь!

— От крашеного сахара с парафином еще никто не умирал, — попытался возразить Вандер.

— И что? Своим поступком ты способствуешь злу!

— Я получил аванс, Леша.

— Верни аванс! К тому же, ты понимаешь, что это цыгане? Кроме аванса ты от них никакой оплаты не получишь. А в худшем случае — они тебя еще и на счетчик поставят.

— Все люди равны! — возмутился Вандер, — вот от кого-кого, а от тебя я не ожидал настолько расистских выпадов.

— Все вы не расисты, пока с цыганами поближе не познакомитесь.

— А ты у нас на что? — улыбнулся Вандер, — подкрадешься на цыпочках и скажешь цыганам цыц.

— А я у нас буду далеко, — вздохнул я, — в лучшем случае. Во всех остальных случаях я буду в каталажке. Или в лесу, под снегом. Поэтому сделаем так — я приобретаю у тебя зуду. А цыганам ты просто вернешь обратно деньги. Они тебе на карту платеж делали? Сходишь до банка, попросишьчтоб вернули деньги взад.

Вандер еще немного повозмущался, покочевряжился, но полученные на руки живые деньги быстро поменяли его настрой. Насвистывая веселый мотивчик он сходил домой за зудой, после чего мы пожали друг другу руки и разошлись — каждый ушел по своим делам. Вандер за пивом, а я спасать мир.

Я ехал и думал, что если бы не грядущий визит ФСБ, я бы, конечно, пригласил Вандера на море. Но втравливать беднягу в неприятную историю, чреватую тюремным заключением, мне не хотелось. В тюрьме Вандер погибнет. В том числе и потому, что просто не поместится в камеру. Поэтому покупка зуды — именно покупка, — была оправданным решением. Потому, что если фесебе и узнает о сделке, то будет воспринимать мои отношения с Вандером как товарно-денежные.

И я потащился к Лилии.

Женщина с этим прекрасным цветочным именем была химиком. Дело в том что зуда во время работы имела аппетит как у Вандера — в смысле, как не в себя с чавканьем жрала электроэнергию. А быть запитанной от сети она не могла по очевидным причинам — электросети около зуды не работали.

Около зуды вообще ничего не работало.

Конечно, можно было бы запитать зуду от экранированного генератора, или просто от сборки мощных аккумуляторов, но Вандер, руководствуясь одним из принципов разумного инженера, впервые сформулированным известным мыслителем Фоггом Ф[2] ., который гласил: «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое», встроил в зуду купленный у бомжей за бутылку водки элемент Вольта.

Позвольте, я вас познакомлю.

Элемент Вольта — это немного улучшенный вольтов столб, который состоит из цинковых и медных пластин, опущенных в раствор серной кислоты. Раньше это был практически единственный доступный источник электроэнергии, сейчас же он мог заинтересовать разве что пионеров из кружка юных электротехников. Откуда он, вероятно, и был украден бомжами.

А поскольку коэффициент использования химической энергии в гальванических элементах может достигать почти 90%, вольтов элемент соответствовал потребностям зуды больше, чем другие устройства, производящие электроэнергию. Работающий на подобной, но только сухой гальванической батарее — замбониевом столбе, Оксфордский звонок непрерывно звонит с 1840 года.

Без малого двести лет, Карл!

Официальная версия почему подобные химические источники электроэнергии не используются в современных устройствах гласит, что используемые в них материалы (медь и цинк) слишком дороги для производства электроэнергии. Не знаю — не считал. Но мнится мне, что батареи, способные работать по 200 лет без замены, просто стали поперек горла экономике говна, чья главная цель — производить недолговечные вещи, которые потребитель вынужден будет покупать снова и снова. Утром, вечером, и в обед.

Единственное неудобство, для меня, заключалось в том, что этот элемент для работы требовалось залить несколькими литрами серной кислоты. Которая — вот незадача, отсутствовала. (Запас с предыдущего запуска зуды был пущен Вандером на протравку плат). А поскольку серная кислота нашими добрыми властями была включена в список прекурсоров, куда попали вещества, часто используемые при производстве, изготовлении, переработке наркотических средств и психотропных веществ, розничная торговля ею была строжайше запрещена.

Наркоманы наркоманить, естественно, от этого меньше не стали, а обычных граждан этот ебанутый закон толкал на переход на темную сторону — на покупку электролита для аккумуляторов у несунов с заводов.

Поскольку на обычные пути приобретения кислоты у меня не было времени, я решил обратиться напрямую к основным потребителям кислоты в Москве. К наркодилерам. Точнее, к Уолтеру Уайту российского розлива — не продавцу, но производителю известного во всем мире снежка (амфетамина) «Белый Тезис», моей однокласснице Лилии.Которая, окончив Химический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова с красным дипломом, так и не смогла устроиться в России на работу по специальности.

Сменив несколько профессий, от мерчендайзера до крупье, Лилия настолько озверела от безденежья, что была готова пуститься во все тяжкие. И случай быстро представился — один из владельцев казино, оставшись без дела после того как Вова, запретив азартные игры, заставил все игровые точки поменять владельцев на прокуроров, решил сменить вид деятельности на наркоторговлю. После чего бесследно растворился в одной из емкостей на своем наркозаводике — наркоторговлю в России курировало МВД, которому новоявленные конкуренты были поперек горла.

Лилию растворять не стали — налаженное производство никто закрывать не собирался, обеспечив заводику новый рынок сбыта — Европу. После этих событий заводик еще несколько раз переходил из рук в руки, так что кто именно сейчас курировал производство: МВД, ФСБ или уже сам Кремль, я не знал. Не уверен, что это знала и сама Лилия. В её задачу входило синтезировать заданный перечень веществ, а что с ними происходит в дальнейшем, её не интересовало. Собственно, поэтому она и была жива.

Производство располагалось в одной из промзон Москвы, куда я тоже дошёл пешком. На проходной меня встретила сама Лилия, которой я отписался еще из дому, через защищённый шифрованием чат Телеграма. За её судьбу можно было не волноваться — какой бы цирк ни устроили расследующие моё дело агенты, посягать на этот бизнес им никто не позволит.

Мы поднялись в её кабинет, который, в лучших традициях голливудских фильмов, напоминал химическую лабораторию больше, чем обычная химическая лаборатория. Правда, он и был химической лабораторией — помимо руководства заводиком, Лилия работала над синтезом новых веществ. Оглядев женщину, которая с момента нашей предыдущей встречи стала еще более худой, и сейчас напоминала одетый в белый лабораторный халат скелет, я вздохнул.

Судя по всему, Лилия, как хорошая повариха, регулярно снимала пробу со своего варева.

Пришлось делать вид, что я не замечаю её состояния. Всё равно что-то изменить в этой ситуации было не в моих силах. Лилия, сильная, волевая женщина, сама выбирала свой путь. И сама шла по нему в пропасть.

Я чмокнул Лилию в щеку, и мы мило поболтали о текущих делах за чашечкой необычайно крепкого и бодрящего кофе. Настолько бодрящего, что я выразительно посмотрел на Лилию.

— Ну вот еще, — правильно истолковала мой взгляд Лилия, — обычный это кофе. Без добавок. Просто я его в автоклаве варю. Он так крепче.

Я встал и подошел к лабораторному столу, на котором высился, сверкая медными боками, обвешанный манометрами выполняющий роль кофеварки автоклав. Рядом, в соседнем устройстве заметно больших размеров, как в лавалампе взымались и опадали бесформенные сгустки вещества.

— Синтезируешь человека, неудовлетворенного желудочно? — спросил я, вспомнив читанную в детстве книжку.

— Нет, это клейпучка.

Я поморщился. Слово было смутно знакомое. Где-то я определённо его слышал.

— Полимер это. Специальный, — пришла мне на помощь Лилия, — у меня на производстве кто-то из сотрудников начал конечный продукт тырить. Вот я и сварила клейпучку. Чтобы сор из избы не выносить. А то у этих, — Лилия выразительно посмотрела вверх, — на все случаи одна отработанная схема решения проблем. А мне потом замену коллективу искать, — затянувшись сигаретой добавила она, — нет желания. В общем, если взболтать клейпучку хорошенько, а потом положить в спокойное, тихое место, то она от любого движения полимеризуется.

С этими словами она взяла со стола матово черную реторту, взболтала, потом резким щелчком большого пальца откинула притертую крышку и опрокинула реторту над столом. Оттуда с неторопливостью ленивца выкатилась здоровенная капля тягучей янтарной жидкости, которая, упав на стол, за доли секунды сменила цвет на травянисто зеленый и…

*БДЫЩ*

От удивления я подскочил в воздух на полметра. Капля взорвалась. Но это меня бы не удивило, собственно говоря, я ожидал от клейпучки чего-то подобного. Удивительно было другое — взорвавшись, капля выстрелила во все стороны белыми лучиками дыма, сделавшись похожей на одуванчик. И эти струйки дыма не пропали после взрыва, а как-то даже уплотнились, превратившись в пластиковые нити, связавшие стол, потолок, оба автоклава, и… видимо, меня. Одна из нитей, вытянувшись на два метра, ударилась мне в рукав куртки.

Я попробовал отойти. И не смог. Тонкая, белая сопля клейпучки немного растягивалась, но не отпускала. Стоящая сзади Лилия коснулась её сигаретой, и только тогда белесое щупальце клейпучки как бы нехотя отцепилось от куртки и свернувшись колечком, на манер тещиного языка, успокоилось на столе.

— Кислород воздуха постепенно насыщает полимер и заставляет клейпучку принять первоначальную форму капли, — сказала голосом Дроздова Лилия. — При этом захваченные псевдо-псевдоподиями предметы притягиваются и фиксируются клейкими нитями.

Наблюдая как диковинный пластиковый цветок, который сейчас, втягивая свои щупальца, подтягивал к себе всё, на что попали его клейкие нити, я уважительно поцокал языком.

— А это вообще не опасно? — спросил я, глядя как тонкая ложноложноножка тащит к столу здоровенную кадку с фикусом. — Что будет, если она на кожу попадет?

— Ничего страшного. Просто приклеится, а потом отвалится, когда засохнет, — ответила Лилия, прижигая сигаретой вцепившиеся в опасно наклонившийся автоклав нити клейпучки, заставляя их отпустить добычу. — Дней через шесть, при обычной температуре. Зимой дольше. Главное, при попадании на кожу дергаться поменьше. Отцепить всё равно не получится, ты её только разомнешь, и заставишь съёживаться сильнее.

— Задушит? — Испуганно спросил я.

— Неа. А вот зафиксирует — любо-дорого смотреть, — сказала Лилия, медленно выпуская струйкой сигаретный дым. В её голосе появилась какая-то задумчивая мечтательность. Я поёжился, представляя себе судьбу хорошо зафиксированного воришки.

В лаборатории повисла неловкая тишина, нарушаемая только скрипом ветвей фикуса, затаскиваемого на стол неутомимой клейпучкой.

— Шикарная штука, — сказал я преувеличенно бодрым голосом. — Отольешь немного? — добавил я после минутной паузы.

— Отолью, отсыплю, отрежу… сколько надо. Мне для друзей ничего не жалко, — бодро ответила Лилия. — Может тебе еще чего-нибудь надо, этакого? — с этими словами она неопределённо помахала в воздухе пальцами.

— Неа, ты же знаешь, я не по этой части.

— У меня и пиво есть, если хочешь. — С этими словами Лилия взяла лабораторный мерный стакан, и подойдя к стоящему на холодильнике перегонному кубу, нацедила мне стакан прозрачной пенистой жидкости, добавив пару кусочков сухого льда из дьюара.