А потом Ирвис, улыбнувшись лукаво, сама спросила:
— А ты ведь огонек, да? А волосы у тебя натурального цвета?
И Никс отпустило. Она расслабилась, улыбнулась, прикрыла глаза и кивнула.
— У-у, — протянула Ирвис. — Вижу, тебя уже вырубает. Иди спать. Насчет денег и прочего потом решим. Главное, музыки без наушников не слушать, чужих не водить, крупы-макароны-масло-хлеб — общие, остальные продукты — личные, но можно спрашивать разрешения насчет попробовать. Остальное в пределах разумного. И да, можешь колдовать, я тебя не сдам, я все понимаю.
— А ты... тоже... из наших? — спросила Никс, зевая в ладошку.
— Покажу как-нибудь, что тут рассказывать, — ответила Ирвис. — Спать иди, да?
Но быстро уснуть у Николы не получилось, даже когда она забралась под мягкое пуховое одеяло. События дня, не слишком-то значительные, но довольно разнообразные, мелькали перед ее мысленным взором, сменяя друг друга. Вот — тонкая корка льда, вот — блеклые волосы Клер, вот — витраж за спиной Абеляра Никитовича и ухмылка на бледном лице Катерины Берсы, а вот — медные браслеты на запястьях Ирвис Вандерфальк. И за всем этим проступает излишне часто и ярко образ "хорошего мальчика Рейни", как будто бы он — это и правда самое важное, что случилось, а пропажа Аниты, сумки, какие-то там беды с коллегами с материка — это все так, боком, фоном, это не важно. И не потому не важно, что так того хочется Никс, а потому, что правда.
А ведь, вроде бы, ничего особенного (по-настоящему особенного!) в "добром мальчике" нет. Никс и не такое видела. И все же образ его никак не складывается, сам с собою не стыкуется. Добрый, бесчеловечный, фанатичный, пьяный, обыкновенный, кем-то любимый и для любви не созданный, глупый, опасный. И с ним, таким непонятным, придется иметь дело, хотя лучше бы... ну да, ну да.
Но что уж теперь. Никс теперь надо как-то крутиться, нельзя же жить за счет чужих людей. Или взять и рассказать все Эль-Марко, выдернуть его оттуда, пускай приезжает, пускай утешит и посоветует, как быть? Нет, нет, нельзя. Надо на подработку какую устроиться... Кто знает, найдется ли ее сумка вообще? И Ромку бы найти... А цветы в доме повянут, пока ее нет. Марик с компанией вернется неизвестно когда. Мари приезжает со своих соревнований, кажется, через неделю... точно повянут.
И поникшие цветы в ее сне высохли и раскрошились в прах, обнажив серую, каменистую пустошь, теряющуюся в блеклой, фиолетовой дымке. Через пустыню, продуваемую всеми ветрами, шел человек без лица, отбрасывающий сорок теней, а за ним, на расстоянии в вечность, шел мальчик. И если безликий более всего на свете мечтал скрыться, вылинять, ускользнуть, то мальчик хотел догнать его и прикоснуться к нему, спросить у него что-то запредельно важное, узнать всю возможную правду, — а потому не спускал с него глаз, и именно это не давало безликому исчезнуть.
ГЛАВА 4
— Как так? Ну нифига ж себе! Тебе выпала девчонка-огонек и ты будешь применять параграф номер три?! Именно эта девчонка? Третий параграф? — У Тихи расширились зрачки. Глаза сделались дикими, будто он торчок какой-нибудь. — Ты понимаешь вообще, что это значит?
— А ты понимаешь вообще, что первые два несостоятельны? Ты видел эту девочку? Ты знаешь, как она реагирует на раздражители?
— Ты мог бы выбрать второй! Или подумать еще!
— А что тут думать, Тихомир? Поверь, суток мне хватило на анализ вполне. Инструкция сама по себе одобрена чтецами, церковь не считает это мерзостью или грехом. Ты не подумай, я не оправдываюсь. Я понимаю, чем это грозит мне и ей. Я понимаю, что беру на себя слишком много. Я вообще в последнее время только то и делаю, и у меня ощущение, что лимит дозволенного скоро исчерпается. Но вот тут уже вариантов нет как нет.
Тихомир сверлил меня взглядом, и мне казалось, что только от дурной случайности зависит, поможет он мне сегодня, как и договаривались, или прямо сейчас все переиграет и решит, что начистить мне морду — именно то, чего он давно хотел. А вот Ари придется понять. От Ари мы все, конечно же, огребем, в любом из раскладов, но это будет потом, когда он вернется. А пока что мы собираемся творить произвол, сущий беспредел, и нет нам прощения и оправдания, кроме животного желания жить. Моего желания. Низко-то как.
Тиха расслабился. Опасно. Я все еще не знаю, что он решил. Я все еще не понимаю, зачем я рассказал ему все как есть. Может, стоило наврать, будто бы я выбрал первый параграф? Или второй... А может, вместо того чтобы сделать то, что так давно хочет, Тиха попробует наказать меня за еще несовершенное как-то иначе. Не его стиль, конечно, но люди умеют меняться, когда припечет. Особенно этот. Иногда мне кажется, что он ни в грош не ставит существующий здесь порядок вещей. Это не протест, это что-то иное — и эта готовность выйти за рамки пугает. Но это именно то, что мне сейчас нужно.
— Что, говоришь, наша девочка-спичка намеревается делать завтра? — спросил Тиха спокойно, не оправдав пока что ни моих опасений, ни надежд.
— Завтра? Без понятия, первое занятие у нас в пятницу. Могу сдать тебе ее нынешний адресок, если этого будет достаточно.
— Недостаточно, — Тиха покачал головой. — К тому же, что-то ты больно легко на это идешь. Настолько уверен в себе?
— У меня нет времени сомневаться.
И тут я снова ни разу ему не вру, хотя мог бы. Если в итоге у меня ничего не выйдет — смерть. Если выйдет — трибунал. И я, скрепя сердце, выбираю последнее.
— Вот что... — протянул Тиха, отставляя пустой пивной бокал. — Узнай ненавязчиво и сообщи мне, какие у девочки планы на выходные.
— Ай стерве-ец, ай да сукин сын!..
— Ты недослушал. Лишь вкупе с адресом и телефоном эта безобидная информация станет достаточной платой за мою помощь. Заметь, я не прошу тебя устраивать нам встречи или как-то так. Ах, да. И еще с тебя литр сидра, дружище.
Он откинулся на спинку деревянной скамейки и улыбнулся деланно, как будто бы мы тут в игрушки играем.
Вообще подход Тихомира к вопросу меня разозлил. Разве можно быть настолько прямолинейным и безрассудным? Хоть бы часть денег потребовал, что ли.
Впрочем, лучшая защита — нападение, и чтобы выиграть спор, надо быть тем, кто задает вопросы.
— Зачем она тебе? — спросил я без обиняков. — Неужели ты решил похерить мне всю систему? Неужели ты так сильно хочешь, чтоб у меня не вышло?
— Я желаю тебе лишь добра, — ответил он, изображая на этот раз лицо клинического идиота. Подобрался тут же: — А еще мне нравятся рыжие. К тому же, ну а если не я, а кто другой? Ты на скользком пути, Рейни, и мне тебя ни капельки не жалко. Прости.
Я подался вперед и оперся о стол локтями:
— Что ты задумал, Бродяжка?
Тиха пару раз хмыкнул.
— Ой, ну не прицепится ко мне никакое словцо, Рейни, можешь и не пытаться.
— Ты же понимаешь, чего делать не должен.
— Понимаю. И не сделаю. Я просто буду рядом.
— Ну словно милый лохматый песик.
— Да хоть как песик, — он провел пятерней по волосам, ероша зеленые пряди и небрежно отбрасывая их назад. — Мне не принципиально. Дорога, знаешь ли, лечит, и я смогу сделать так, чтобы человек не оказался однажды в тупике, наедине со своими демонами. А вот ты — нет. Ты этого не сможешь. Вот и все.
— Мотивация твоя для меня, с одной стороны, прозрачна как стекло, а с другой стороны — стекло это слюдяное.
— Бывает, — Тиха усмехнулся, натягивая плотную черную шапочку и пряча под нее свои ядовито-зеленые волосы. — Это нормально. Где там твой торговец приключениями?
— А вон, в том конце зала, как раз садится. Кажется, он.
— Не он, — Тихомир покачал головой. — Этот просто дурак.
— Уверен?..
— И ты был бы уверен, если б различал капюшон толстовки и нужный капюшон. Ха-ха!
Тихе нравится, когда я ему в чем-либо уступаю. Чудак-человек.
— А вон тот, в углу, только-только зашел и уселся так, как будто классики не смотрел, — это, кажется, наш клиент, — Тиха кивнул вбок.
— Или мы — его, — согласился я. — Вижу. Да, пожалуй, этот похож. Бери его и веди. Если пойдет, дальше по плану.
— Погнали, — кивнул Тихомир, поднимаясь и двигаясь к "клиенту". Я надвинул дурацкую черную шапочку, такую же, как у Тихомира, пониже на лоб. Удивительным образом эта простая маскировка даже на мне работает. По крайней мере, я перестаю привлекать нежелательное внимание в таких количествах, и, наверное, вовсе обращаюсь в посредственность из посредственностей. Всегда бы так ходил, если б решил совсем от себя отречься. Но я пока держусь.
Тиха уже трет о чем-то с подозрительным субъектом в углу. Их разговор, толком и не начавшись, сворачивается, субъект поднимается и следует за Тихомиром в сторону черного хода.
Я выхожу через парадный, оглядываюсь, примечаю такси. К несчастью, водитель синей потрепанной иномарки — примерно моего возраста. Это плохо, такие обычно любят поговорить, а мне не до того.
Я сообщаю водителю координаты. Машина трогается плавно, и вот уже мелькают за тонированными стеклами огни засыпающего города, сменяясь вскоре глухой темнотой объездной трассы.
Водитель не оправдал моих опасений и оказался молчаливым. Его не интересовало, зачем мне понадобилось ехать в такую дыру в два часа ночи, а потому я простил ему выбранную радиостанцию.
Расплатившись, я вышел и будто бы не в ночь провалился, а в глухую яму. Тьма вокруг была плотной, теплой, ветреной. Прибрежная лесополоса вздыхала тяжело и шумно, пахнуло влагой и чем-то неуловимым, сладковатым, немного тошнотворным.
Лесополоса здесь узкая, всего лишь чуть пройти — и будет городское водохранилище. В такое время там ни души. Собственно, этого-то нам и нужно, и лучше места попросту не найти.
Пока "клиент" или, как Тиха его назвал, "торговец приключениями" думает, что ведет покупателя известной ему дорогой в какое-то специально выбранное им место, реальность поворачивается к нему еще одной своей гранью, неожиданной, неразгаданной. Может, он и сталкивался уже с подобным, но мне это кажется весьма маловероятным.
Я двинул прямиком в означенное место, пробираясь через ломаный камыш и высокую, сырую траву. Сапоги вязли в грязи по верхний край подошвы. Я шел, специально не ища дорожек и троп. Ступил под древесные своды и, задевая ладонями шершавую кору, по наитию нашел нужное мне дерево — черное как смоль, но не мертвое, ветвистое и кряжистое, приникшее нижней частью ствола к земле. По этой его пологой "спине", немного скользя, я забрался выше.
Пальцы перепачкались в смоле, но это ничего. Отсюда прекрасно виден берег и все, что творится внизу. А вот меня снизу не видно.
Можно ждать и прорабатывать дальнейший план, в варианте удачного завершения сегодняшнего дела или неудачного. Хотя лучше бы, конечно, сегодня все получилось.
Ждать долго мне не пришлось. Внизу послышались шаги и негромкий разговор. Вскоре, когда звук приблизился, я смог различить, что говорит только Тиха — забалтывает, значит, "клиента", клеит простачка.
— То есть у вас такого не бывало, да? Чтобы в парке заблудиться? Я сам год как переехал, не знаю ничего. Давайте у прохожих спросим? И почему тут фонари не горят?.. Может, это уже не парк, а мы в лес какой зашли?
— А, пускай его, — ответил шелестящий, хриплый голос. — И так уже час впустую. Давай деньги и расходимся.
Я наблюдал с высоты, как на расстоянии в пять метров от меня Тиха лезет в карман за купюрами, тщательно сложенными в аккуратный кирпичик.
Тихомир развел в стороны обе руки — одну с деньгами, другую пустую, мол, давай, мужик, доставай товар.
— Деньги вперед, — скомандовал делец.
Тихомир нехотя подчинился.
Мужчина взял деньги, сунул в карман, не пересчитывая.
— Значит, ты на самом деле его хочешь, — глухо пророкотал голос.
— Ну, как бы, да, — Тиха кивнул. Ему бы уже давно испугаться, конечно. Но я-то знаю, в чем именно Тихомир не прост.
— Зачем тебе оно? — рявкнул мужчина, наступая на Тиху.
Я увидел, что в темноте тускло блеснул нож.
Так. Дело принимает неожиданный оборот. Хрена себе "делец"!
— Эй-ей-ей, дяденька, полегче! — Тиха приподнял ладони, отступая. — Что за дела? Деньги у вас, давайте, что ли, товар, и без приколов, а?
— Зачем тебе это? — мужчина снова угрожающе шагнул к Тихомиру.
— Да нафиг оно мне не сдалось, мужик! Нож опусти, да? Тебе отсюда все равно не выйти, дядя, так что давай как-то по-хорошему решим...
Я напрягся. Кажется, наш план трещит по швам. Точнее, "хороший план". Кажется, придется принимать меры.
— Слушай, ты, — прошипел "клиент", и голосом этим можно было пугать не только детей, но и взрослых. — Снимай немедленно. Что это? Кольцо? Ложный след? Что ты наколдовал?
— Я? — Тиха пятился, с каждым шагом уводя дельца прочь от моего дерева. — Да вы что, дяденька, я ж не маг, я так... Я, думаете, зачем к вам? А вдруг с вашим, собственно, артефактом, я магию смогу? С детства мечтал!
— Мальчик, твое положение крайне шатко. Или говори, что творил, или...
— Не надо меня убивать! Вам же одного ножа-то не хватит, дядя!
— Проверим?!
Мужчина бросился на Тихомира, размахивая лезвием. Вот уж не знаю, насколько это у него получалось профессионально, но Тиха уворачивался и отходил, и эта его загадочная юркость, похоже, взбесила "дельца" не на шутку.
Я скользнул вниз, подобрал заранее примеченный камень и, быстро сблизившись с нашим агрессивным "клиентом" сзади, свершил свое дело — точно, больно и совсем не волшебно.
Легкое сотрясение вследствие прицельного и правильного удара тяжелым предметом привело к мгновенному обмороку.
— Добрый вечер, — поздоровался я с обмякшим телом.
Тиха, яростно жестикулируя, тут же принялся высказывать мне все, что думает, трясясь от запоздало хлынувшего в кровь адреналина:
— Рейни, что это было? А цена-то возросла, Рейни, ой выросла! Меня к такому не готовили! Слышишь? Это что за дела вообще?! Он что, не хотел нам ничего продавать? Какого он вообще взбесился? Зачем ты так с ним? Может, теперь объяснишься? И что мы будем с ним делать потом? Он же меня запомнил!
— Тихо ты, — шикнул я. — Посвети лучше.
Тихомир полез в карманы брюк, разыскивая фонарь. А я тем временем перевернул нашего дельца на спину и принялся его ощупывать, пока что вслепую. Вскоре Тиха щелкнул рычажком на фонаре, и как раз в этот момент я обнаружил на поясном ремне мужчины сумку.
— В лицо ему посвети, — попросил я, отстегивая сумку.
Луч скользнул по ничем не примечательной физиономии, осветив ершик каштановых волос и трехдневную щетину.
— Мутный тип, мутный, — бормотал я, открывая сумку. Присвистнул. — Ого.
Я извлек из кожаного мешка небольшой сверток. Морозец пробежал по коже, как будто бы мне мало постоянного моего озноба. Алая ворсистая материя покрывала нечто твердое, тяжеловатое. Я бережно развернул ее, и в прямом свете фонаря сверкнуло зерно. Настоящее натуральное зерно.
— Это оно? — спросил Тиха.
— Похоже на то, — ответил я.
— Красивое...
Зерно представляло собой подобие кристалла, основная форма которого напоминала стилизованную слезу. Кристалл этот к острому окончанию становился алым, а к тупому бледнел и чуть-чуть зеленел. Внутри него, в центре неподвижного водоворота из черных размытых линий, неярко тлела сердцевина, похожая одновременно на внутренности стеклянного шарика с искусственным снегом, на калейдоскоп и на далекое пламя костра. Все это умещалось в точке размером с мелкую монету, и сердцевина явно была живой: она пульсировала еле заметно, и от прикосновения к гладкому боку зерна моим пальцам становилось теплей.
