Вошь на гребешке

— Просит он, — буркнула Тэра и поморщилась, не желая обходить узор и вступать в тень леса. — Помолчал бы, вот было бы дело. А только сегодня все "бы" мимо нас летят со свистом.

Бормоча и вздыхая, сетуя на осеннюю погоду с угрозой дождя, Тэра все же исполнила просьбу и пошла вдоль лоз.

Первая дама круглого стола прорицателей, — грустно думал Бэл, со смесью уважения и сожаления наблюдая за пожилой женщиной. Первая... Нет ей равных по силе дара, и прежде не было. Только вес у отрицания сделался не тот: двадцать сезонов назад за полированный каменный стол севера садились девять великих вальзов, вместе они могли, поднапрягшись, составить круг и тускло, неполно — но все же пророчить. Теперь два замка опустели под натиском зимы и исподников(68), еще в двух пламя теплится фальшиво и тускло, отчего круг сделался неподобающе мал. Север обезлюдел. Еще бы! Даже не зная за собою полного дара, Бэл разбирал в прошлом и настоящем, а равно и в грядущем, кривые стволы судеб и поваленный бурелом, изуродованный многими ошибочными деяниями людей, имеющих власть или получавших её прежде.

Худшее не иссякло: если сбудется вершимое ныне по воле той, кто себя называет королевой, если спайка окажется велика и служители срединных земель сгребут из недр мировой прорехи тучную добычу, север утратит исконную природу неограниченной изменчивости. Конечно, сперва мир заупрямится, корни застонут... Но чуть погодя, может статься, после второй ловко пойманной спайки, север неизбежно встанет на якоря. И всё привычное, совершенно всё, придется забыть.

Ослепнуть, оглохнуть и сгорбиться... Так описывал свои ощущения старый вальз востока, встреченный юным Бельком много лет назад в чужом, задичалом лесу. Вальз доживал век, слившись с дуплистым деревом и не желая ничего знать о мире, утратившем часть свободы. Старик был против, но оказался в числе тех, чье слово при взвешивании не дотянуло до истины... Тэру тот старик именовал тварью из недр исподья. Это помнилось и непомерной детской обидой, и немотой отказа от возражений: как спорить с умирающим?

— Спускайте уже, покуда я не задремала.

Бэл вздрогнул, отрешился от нахлынувших некстати воспоминаний и огляделся. Он, оказывается, без участия сознания все исполнил, как должно. Помог Тэре сесть на колоду, застланную собственной курткой. Пристроился за её правым плечом и вцепился в шею Вроста, не отпуская пацана прочь, как и просила Черна. Сама она — рослая, широкоплечая, в полном доспехе — уже стояла в узоре. Сизо-дымчатая, словно целиком выкованная из рудной крови, глаза под защитными лепестками крапа тусклые, спокойные, лишь на самом дне тлеет искорка несуетливой готовности к бою.

Тэра нащупала на руке браслет, чуть поправила и указала пальцем в узор. Руннар мгновенно проснулся, гибко поднялся и шагнул, раздувая ноздри и поводя бронированными боками. Шипастый хвост прочертил на траве рваную рану следа, весь вполз в узор. Бэл ощутил укол животного ужаса: он отчетливо увидел, как Тэра на миг прикусила губу и прикрыла глаза, ломая печать в узоре своего браслета. Никогда прежде хозяйка не допускала столь отчетливого проявления чувств. Получается, она не знает исхода боя? Вопреки общему мнению, не ведет именно теперь тонкую игру, даже не спасает свои влияние и замок: наоборот, совершает нечто безумное, но, вероятно, сочтенное неизбежным.

— Это же... Он — изнанка? Перевертыш(69)? И браслет... никто не мог создать такого! — хрипло ужаснулся Йонгар, оборачиваясь от узора и едва успевая проследить, как остатки браслета рассыпаются бурым крошевом.

— Полвека назад — могли. Чистое серебро души прежней королевы и кровь моего сердца слиты и обращенны в твердую форму даром утраченного для нас востока, — на губах Тэры мелькнула ядовитая улыбка, теперь хозяйка замка владела собою исключительно полно. — Ожидали иного? Увы, сделанного не вернуть, так что советую исполнить обещание... хотя бы ради собственного выживания.

Бэл опустил ладонь на рукоять рудного клинка и впервые со дня ковки ощутил общий пульс. Медленный, ровный. Кровь мира не склонна бешено мчаться по жилам. Кровь мира норовом сродни Черне, вскипает ох, как редко...

Руннар наклонился, опираясь о траву более короткими передними лапами, вытянул шею и басовито зарычал, вперяясь багровыми ожившими глазами во врага. Ошейник стекал по шее черной свернувшейся кровью, и теперь Бэл не сомневался: это кровь Тэры. Хозяйка смотрела на зверя неотрывно и бледнела, сохраняя прежний покой. Йонгар тоже делался все белее лицом: он тратил силы, исполняя обещание, и тем спасал свою жизнь, даруя узору непреодолимость границ. Каким бы ни был исходный замысел гостя, теперь Йонгар страстно желал оградить бой пределами узора лоз. В глазах приверженца западного луча читался страх, позорный страх слабого. И это было непостижимо: разве ничтожество осилит бремя взрослого дара вальза?

Черна встряхнулась, по позвоночнику наметился отстающий от тела валик колючек. Руннар нагнулся ниже, распахнул пасть. Почти неразличимым, стремительным движением бросил себя вперед, норовя по-простому проглотить врага. Мелкого: вся воительница свободно умещалась в багряном зеве. Она гибко уклонилась, пропустила зверя вплотную и рванула угол губы, проверяя прочность шкуры в этом слабом и болезненном месте. Руннар взвыл, шкура оттянулась, скрипнула металлически — и выдержала.

Зверь долетел до кромки узора и оказался отброшен, Йонгар зашипел от боли, два вальза свиты подхватили его под плечи, осознав, что пора сплетать дар и стараться всем вместе.

— Что за шкура? Как пробить? — ужаснулся Светл.

— Не знаю, — фальшиво-безмятежно сообщила Тэра, сохраняя исключительно ровный тон светской беседы и наблюдая, как клочьями летит трава: Руннар катался по лугу, подминал врага, ощетинив боковые гребни и стремительно разрезая воздух ударами хвоста. — Был бы способ, я сообщила бы ученице... Или применила давным-давно. Вы полагали моего зверька недоношенным драконом? Как глупо! Вам ли не знать, нет в мире драконов, есть лишь неструктурированная по сторонам света стихийная сила, именуемая для упрощения "дракон". Кстати, эти границы блокируют силу, ухудшая ситуацию для Черны. Вы сделали так в расчете на дракона? То есть отдали ему победу до боя... Как подло.

Черну припечатало к незримой границе, она резко выдохнула, звук получился похожим на мгновенный смешок — и Бэл осознал, разобрал по опыту долгого общения, как же трудно приходится воительнице. То есть, в её собственном изложении такое безнадежное положение называлось бы "интересно", а то и "потрясающе!".

— Сдайся и выйди, он сам себя сожрет, понимаешь! — завизжала Ружана, пряча лицо в ладонях, но продолжая подглядывать за боем сквозь щели меж пальцами.

— Светл, уйми мелюзгу, — приказала Тэра, не оборачиваясь. — Уши болят.

— Надо помочь, — невпопад прошептал Светл, откликаясь на имя и совершенно не разбирая смысла приказа.

— Вы обманули меня, — хрипло выдавил Йонгар, завершив работу с барьером. — Такое не прощают. Вы...

— Ты даже не личинка, — Тэра все же перевела взгляд. — Откуда бы тебе знать, что такое прощение? Оно — удел сильных. Ты явился ко мне, рассуждая о великанах и упоминая родного отца, ты просил сердце Милены и клялся в верности старому закону. Ты, наемный соглядатай зарвавшейся и запутавшейся бабенки, готовой уплатить любую цену за право... не платить лично.

Йонгар зарычал и потянулся к длинному кинжалу на поясе.

Зверь снова швырнул противницу на невидимую стену и немедленно прыгнул сам, притискивая сберегаемое доспехом тело к преграде и норовя удушить, раздавить, проколоть массивными шипами брюха. Ружана завизжала пронзительнее, вытянула руку, указывая за лес, далеко — и сползла без сил в траву.

Ветви взволновались, на листве проявилась мелкая первичной рябь, Бэл почувствовал соленый металл во рту: спайка тянула на себя бытие, выворачивала мир, свинчивала его узким ураганным смерчем, замыкая слои складок, все плотнее, до неразъединимости.

— У перевертыша нет слабых мест, одолеть его в круге невозможно и лучшему воину, даже ангу из ясномогучих южных, — скороговоркой бормотал Йонгар, плотнее обнимая рукоять кинжала. — Но часть твари тут, и эта часть — ты, старая лживая дрянь! Ты...

Руннар разочарованно взвыл, извернулся в новом прыжке, желая перекусить зубами гибкое тело противницы, утекшей из надежной ловушки.

Бэл чуть отстранил малыша Вроста, которого по-прежнему держал при себе — и шагнул вперед, позволяя рудному клинку шипеть и покидать ножны. Пацан, освободившись из-под руки старшего, охнул и метнулся к самой границе боя. Он распластался по незримой преграде, зашарил ладонями, норовя привлечь внимание Черны — или выискивая невозможную лазейку, позволяющую пробраться туда, где ему — не место... и никому иному тоже.

Снова завыла умирающим зверьком Ружана, растирая слезы, поползла по траве, все ближе к ногам хозяйки замка.

— Не губите... Умоляю... Вы не можете так вот...

Здешние и чужие вальзы стояли темной слитной стеной, смотрели за лес и едва смели дышать, не по-людски скалясь, постанывая на выдохе: вихрь острейшей и все еще растущей спайки парализовал их волю. Руннар изогнулся в высоком прыжке и всем весом обрушился в землю, вспарывая дерн и разбрасывая тяжелые пласты жирной, мокрой почвы. Когтистыми лапами он свежевал осенний луг, как дичину — и ревел, обманутый и разъяренный. Противница снова ушла из-под прямого удара.

Йонгар прокусил губу и решительно поднял кинжал. Рудный клинок, откованный Черной, предупредительно звякнул по безродной западной стали.

— Она всех нас погубит, — просительно, едва ли не жалобно молвил Йонгар. — Не щадишь меня и себя, пожалей Черну. Подумай, много ли у неё осталось целых костей. Это надо прекратить, пока не поздно. Одумайся, первый ученик, ты не раб. Тэра сошла с ума, но кто сказал, что она теперь — в духе, а не блажит от старости?

Бэл на миг отвлекся: Черна тряпичной куклой взлетела, подброшенная на три десятка локтей хлестким ударом хвоста. Йонгар качнулся назад, предлагая самому решать и медленно, напоказ опуская кинжал, даже готовясь убрать оружие в ножны.

В круге боя все смешалось, извивы темного тела, мельтешение комьев земли, тусклой щетины дерна и слабых волокон травы заполнили емкость с незримыми стенками. Бэл сжал зубы, почти готовый увидеть чуть погодя осевшую муть — и мертвое, окончательно неподвижное тело Черны... Однако разобрал новый, еще более короткий смешок, обычный для воительницы. Она пока что жила и ей было очень, очень интересно.

— Хотя бы она — определенно в духе, — шепнул Бэл и попробовал улыбнуться.

Боль вспыхнула горячо и остро, вынудила согнуться и нащупать слабеющей рукой рану на животе. Теперь в темном, сужающемся поле обзора Бэл видел только фигуру Ружаны у своих ног, безумные от страха глаза травницы делались все крупнее, занимали мир целиком...

— Режь её! Теперь режь! — завизжала рыжая травница, скалясь затравленным зверьком.

И мир вопреки грохоту крови, ознобным толчкам боли — выправился, обрел если не право, то обязанность оставаться родным, близким.

Нельзя предать Черну, Тэру и прочих лишь потому, что не хватило внимания и ума приглядеть за самой ничтожной из всех, кто явился на поляну. Бэл плотнее сжал клинок, встряхнулся, невольно подражая движению Черны — и обернулся к Йонгару.

Вальз запада, мастер коротких троп и мгновенных атак, уже почти прорвался мимо. Он воспользовался без колебания помощью ничтожной своей союзницы. Он снова стремился к Тэре с кинжалом в руке, готовый исполнить замысел. Он даже, вероятно, успел бы без спешки примериться и нанести удар, пока старший ученик боролся со смертной слабостью. Успел бы — но сам вдруг попал в такую ловушку, для какой весь дар запада лишь шелуха и пустое трюкачество... Йонгар замер, подобный изваянию, с исключительно неуместным выражением удивленного ожидания на лице. Кажется, он был готов улыбнуться.

Рудный клинок вошел в тело врага замка Файен, лизнул крови слабого и брезгливо отпрянул. Вальз покачнулся и стал заваливаться назад, навзничь — продолжая смотреть по-детски удивленно, ожидая чего-то очень хорошего.

Бэл сник на колени, зажал рану на животе, ощущая горячее и липкое в ладони. Все сильнее мутило, внезапная жажда пекла подреберье, мир тускнел и распадался, но Бэл медленно, упрямо поворачивал неестественно тяжелую голову. Он был первым учеником и знал свой долг старшего. Рудный клинок тоже ведал долг. Рукоять грелась и льнула к ладони, наполняла руку силой. Стержень рудной крови как будто поддерживал спину. Клинок — часть воина, теперь Бэл понимал эти слова всем существом. Понимал и с благодарностью принимал.

Тэра сидела в застывшей позе, слепо глядела в круг боя узкими щелями глаз, наполненными непривычной, какой-то окончательной тьмою. Даже пребывая у края жизни и смерти, даже признав за собою дар северного вальза, Бэл не мог проникнуть в недра того, что теперь созерцала Тэра Ариана, всю жизнь слывшая первой дамой круга прорицателей и вдруг отчаявшаяся на непосильное. Пророчество ведь не прозрению сродни, оно скорее происходит от того же корня, что и письменность: оно не равнодушный пересказ с чужих слов, но создание чего-то долговечного, годного стать законом. Состоится — сделается былью, а не пожелает воплотиться, перешибет хребет впрягшемуся в непосильную работу вальзу — и останется пустым мороком, записью сказки...

Было страшно прослеживать, как бледнеют пряди волос Тэры, спрямляясь и теряя блеск. Как кожа истончается, морщится старческим рисунком прищура. Ружана тоже смотрела и выла все громче, норовя ткнуть в хозяйку ножом и натыкаясь на упругую пелену незримого, окутывающую фигуру. Бэл сморгнул, упрямо довернул шею. Он желал успеть разглядеть то, что удивило Йонгара. Справился — и тоже улыбнулся, совсем как вальз запада.

Из-за плеча Тэры, походкой несравненной и красивейшей из всех женщин мира, скользила Милена. Дуффовый плащ лежал у куста краснобыльника, свернувшись клоком тумана. Не тратя себя даже на то, чтобы пнуть Ружану — как она делала всегда, будучи старшей ученицей и показывая слабым их место — Милена быстро двигалась к кругу боя. Бэл ощутил мгновенный порыв ветерка, вдохнул запах русых волос, памятный навсегда с того давнего вечера...

— Корень готов, я дотянулся, — сказал Врост, его детский голосок показался в буре происходящего неуместным писком мошкары. — Вот, держи.

Трава задрожала, слитно охнули деревья большого леса: спайка ввинтилась так глубоко, что теперь воистину наматывала на себя, как на веретено, весь сущий мир. Милена хохотнула коротко и резко, весьма похоже на привычку Черны. Сделалось очевидно: оказывается, она может прямо подражать кому-то. Невольно, неосознанно — нуждаясь в необоримой решимости, какая есть только у воительницы.

Бэл исчерпал себя до дна и снова падал, скрученный второй волной боли, но даже теперь он из последних сил тянулся, чтобы проследить движение Милены. Видел её кулаки, сжатые до белых костяшек пальцев, отчего-то внятно различал длинные ухоженные ногти, впившиеся в ладони. Прослеживал судорожное движение правой руки, неловко, птичьим клювом, цапнувшей нечто с раскрытой ладони Вроста. Незримая стена, обозначенная валом земли и ворохом дернины, прогнулась — и безропотно пропустила Милену. Сыто чавкнула, смыкаясь за её спиной.