Чувства свои моряки проявляли самыми поразительными способами. Еще недавно они считали себя людьми, обреченными на скорую гибель, теперь они мнили себя баловнями судьбы и предались самой безудержной радости. Они толпились вокруг Адмирала, выражая переполнявший их восторг, кто-то обнимал его, кто-то целовал ему руки. Те, кто больше всех противился ему во время плаванья, больше всех теперь выказывали преданность и признательность. Иные заискивали о милостях, словно перед лицом владетельным и вельможным. Малодушные, из тех, что дерзостью своей оскорбляли его, ползали в ногах, моля о прощении за все причиненный тягости и обещая впредь беспрекословное повиновение.
Жители острова, завидев у своего берега на рассвете корабли с поднятыми парусами, приняли их за чудовищ, поднявшихся ночью из пучины морской. Они столпились на берегу и в великом волнении наблюдали за их движениями. Маневры кораблей, производимые без видимого усилия, а также свертывание парусов, напоминавших огромные крылья, привели островитян в изумление. Когда же они увидели приближающиеся к земле шлюпки и диковинных существ в одеждах разнообразных цветов, выходящих из них на берег, то в страхе попрятались в лесу. Поскольку, однако, их не пытались преследовать и не причиняли им зла, они мало-помалу оправились от испуга и стали с трепетом приближаться к испанцам, припадая к земле и прочими знаками изъявляя преклонение. Во время церемонии вступления Колумба во владение островами они с радостью и восторгом разглядывали лица пришельцев, их бороды, сверкающие доспехи и великолепные одежды. Адмирал в особенности привлекал их своим высоким ростом, властными повадками, багряным одеянием и почтением к нему его спутников — тем, что придавало ему вид предводителя. Когда туземцы осмелели еще больше, они начали подходить к испанцам, касались их бород, рассматривали их руки и лица, восхищаясь их белизною. Колумб, тронутый их простодушием, кротостью и доверчивостью к пришельцам, которые, должно быть, возбуждали в них недоумение и страх, с величайшим терпением позволял им удовлетворять любопытство. Дикари были покорены этой добротою; теперь они думали, что корабли явились из хрустальной тверди, обнимающей их горизонт, или на своих огромных крыльях спустились с неба, а их землю посетили небожители.
Островитяне вызывали у испанцев не меньшее любопытство, ибо не походили ни на один из известных им народов. Вид их не обещал ни богатства, ни цивилизованности: они ходили вовсе нагими и разрисовывали себя красками разных цветов. У одних раскраска была только на части лица — на носу или вокруг глаз, — другие покрывали ею все тело, приобретая самый невообразимый вид. Лица их имели цвет дубленой кожи или меди и были напрочь лишены бороды. Волосы были не курчавы, как у племен недавно открытых африканских побережий, живших на такой же широте, но прямы и жестки; они обрезали их над ушами, но несколько прядей свободно ниспадало на плечи.
Черты лица, хотя и измененные раскраскою, были приятны; лоб высокий, а глаза необычайно красивые. Они были среднего роста и хорошо сложены; казалось, большинству из них около тридцати лет. Между ними находилась лишь одна девушка, очень молодая, как и все — совершенно нагая и прекрасного сложения.
Полагая, что высадился на остров у оконечности Индии, Колумб стал называть туземцев индейцами; это наименование вошло во всеобщий обиход еще до установления истинного характера его открытия и позднее распространилось на всех аборигенов Нового Света.
Испанцы вскоре увидели дружелюбие и мягкий нрав островитян, простодушных и бесхитростных. Вооружены они были только дротиками, заостренные концы которых для твердости обжигали на огне, либо прилаживали к ним кремни, рыбьи зубы и кости. Железа у туземцев не было совсем, и свойств его они не знали — когда им давали осмотреть обнаженный меч, они брались за его клинок голой рукой.
Колумб раздавал им цветные колпаки, стеклянные бусы, колокольчики и другие безделицы, как то делали португальцы, научившиеся торговать с туземцами Золотого берега в Африке. Дикари принимали их как бесценные дары, вешали бусы себе на шею, восторгаясь и украшениями, и звоном колокольчиков. Весь день провели испанцы, отдыхая после треволнений похода, в роскошных рощах на берегу и вернулись на корабли только поздно вечером, довольные всем тем, что видели.
Следующим утром, на рассвете, на берегу собралось множество островитян. Позабыв всякий страх перед теми, кто сперва казался им чудовищами морских глубин, они пускались вплавь к кораблям, иные же плыли в легких челноках, которые они называли каноэ и которые выдалбливаются из целого древесного ствола и способны нести как сорок — пятьдесят человек, так в одного-единственного гребца. С этими лодками туземцы ловко управлялись посредством весел, и если каноэ опрокидывалось, они вновь без труда переворачивали его и нагружали сосудами-калебасами.
Они выказывали большую охоту до безделушек белых людей, но, очевидно, не из-за их ценности, а потому, что любую вещь, получаемую от небесных пришельцев, наделяли сверхъестественным значением. Она брали даже осколки стекла и глиняной посуды. Предложить в обмен туземцы почти ничего не могли, исключая разве прирученных попугаев да мотки хлопковой пряжи. Большой моток такой пряжи весом в двадцать пить фунтов они с готовностью отдавали за самую незначительную вещицу. Они привозили также лепешки хлеба, называемого маниокой и составлявшего главную их пищу. Впоследствии этот хлеб стал важной частью провианта испанцев. Его выделывали из корней растения юкки, которое выращивалось на полях. Корни измельчались на кусочки, затем их растирали и клали под гнет. Получались широкие тонкие лепешки; в высушенном виде они хранились очень долго и перед употреблением в пищу размачивались в воде. Они были безвкусны, но питательны, хотя отходившая от них при изготовлении жидкость представляла собою сильный яд. Был и другой сорт юкки, не ядовитый — его корни варили или пекли.
Жадность возгорелась в первооткрывателях, когда они заметили маленькие украшения из золота, которые кое-кто из туземцев носил в носу. Владельцы с радостью обменивали их на стеклянные бусы и колокольчики, причем обе стороны оставались весьма довольны сделкою, несомненно, тешась про себя простодушием партнера. Однако поскольку золото подпадало под королевскую монополию во всех заморских разведках, Колумб запретил любую торговлю им без своей санкции. Такой же запрет наложил он на сделки с хлопком, оставляя всю торговлю им за короною.
Он расспрашивал островитян, где добывается золото. Отвечая ему жестами, они указывали на юг; сколько Адмирал мог понять, в той стороне обретался правитель, владевший такими богатствами, что ел на золотой посуде. Он также понял, что и к югу, и к юго-западу, и к северо-западу простирается земля и что ее жители часто путешествуют на юго-запад в поисках золота и драгоценных каменьев, нередко совершая набеги на острова и уводя с собою пленников. Несколько островитян показали ему шрамы от ран, полученных, по их словам, в схватках с нападавшими. Очевидно, что эти сведения вольно или невольно приукрашивались Колумбом: ведь он был убежден, что добрался до тех островов, которые, согласно Марко Поло, лежат у берегов Катая в Китайском море, и все видел таким, каким оно рисуется в рассказах об этих странах. Так, врагов, приходивших, по словам островитян, с северо-запада, Колумб считал обитателями материка Азии, подданными Великого Хана Тартарии, о которых венецианский путешественник сообщал, что они имеют обыкновение воевать с островами и обращать в рабство их жителей. Лежавшая к югу богатая золотом страна не могла быть не чем иным как островом Сипанго, а король, едавший на золоте, был, конечно, тем самым, чьи великолепный город и пышный дворец, облицованный золотыми пластинами, восторженно превозносил Марко Поло.
Остров, где Колумб впервые ступил на землю Нового Света, его обитатели называли Гуанахани. Он до сих пор носит данное ему Адмиралом имя Сан-Сальвадор. Свет, который он видел вечером накануне обнаружения суши, возможно, дошел до него с острова Уотлинг, лежащего в нескольких лигах к востоку. Сан-Сальвадор — один из островов группы Гукайос, или Багамских, что простираются с северо-запада на юго-восток между берегом Флориды и Эспаньолой, огибая с севера Кубу.
Утром 14 октября, на рассвете, Адмирал отправился на шлюпках на северо-восток, чтобы обследовать остров. Берег был окаймлен скальным рифом, в пределах которого вода была глубока и пространства хватало, чтобы вместить все корабли. Проход в рифе был очень узок, между ним и берегом виднелось несколько песчаных отмелей, но вода стояла тихая, как в пруду.
Оказалось, что остров весь покрыт лесами, по нему текут ручьи, а в центре находится большое озеро. По пути шлюпки миновали два или три селения; обитатели — мужчины и женщины — выбегали на берег и падали ниц, простирая руки к небесам, то ли вознося благодарения, то ли поклоняясь испанцам как высшим существам. Они бежали параллельно ходу лодок, окликали испанцев и знаками приглашали их сойти на берег, предлагая какие-то плоды и сосуды с водой. Видя, однако, что шлюпки идут своей дорогой, многие индейцы бросались в море, либо садились в каноэ и плыли вслед за ними. Адмирал отвечал им добротой и ласкою, раздавая стеклянные бусы и иные безделки, которые те принимали с восторгом.
Так продолжалась эта поездка, пока путешественники не добрались до небольшого полуострова, который в два — три дня можно было бы отделить от основной суши, окружив полностью водой; Колумб определил, что это место отлично подходит для крепости. На этом клочке земли в окружении рощ и садов, прекрасных, словно в Кастилии, стояло шесть индейских хижин. Поскольку матросы утомились грести, а остров, по мнению Адмирала, не стоил колонизации, то он вернулся к своей флотилии, захватив с собою семь островитян, дабы они научились испанскому языку и могли служить толмачами.
Возобновив запасы дров и воды, корабли оставили остров Сан-Сальвадор в тот же вечер, так как Адмиралу не терпелось продолжить удачно начавшиеся открытия и более всего — найти путь в богатую страну на юге, которую он упорно считал островом Сипанго.
Глава 2
Плаванье между Багамскими островами
(1492)
Покинув Сан-Сальвадор, Колумб не знал, каким путем направиться. Он видел множество прелестных островов, зеленых, ровных и изобильных, и они звали его в разные стороны. Индейцы, взятые на "Санта-Марию", сообщали жестами, что острова эти неисчислимы, многолюдны и воюют друг с другом. Оаи произнесли больше ста названий. Колумбу вспомнились описанные у Марко Поло скопления островов числом в семь тысяч четыреста пятьдесят восемь, простирающиеся вдоль побережья Азии и богатые пряностями и благовонными деревьями.
Уверившись, что это те самые острова, он решил теперь плыть к самому большому из островов, лежавших перед ним; до него было около пяти лиг я тамошние жители, насколько он понял своих индейцев, были богаче туземцев Сан-Сальвадора, носили браслеты на руках и ногах и другие украшения из золота.
В сгущавшейся тьме Колумб велел кораблям лечь в дрейф, так как двигаться между неизвестными островами было трудно, и он опасался высаживаться вслепую на неизвестном берегу. Наутро корабли тронулись в путь, но встретили противные течения и отдали якоря у острова лишь на закате. Следующим утром (16 числа) Колумб переправился на берег, где торжественно вступил во владение и этим островом, который назвал Санта-Мария-де-ла-Консепсьон. И здесь туземцы показали себя так же, как на Сан-Сальвадоре: те же изумление и трепет, те же кротость и простодушие, и те же нагота и бедность. Напрасно искал глазами Адмирал золотых браслетов или иных ценных предметов — их породили либо выдумки индейских проводников, либо собственная его непонятливость.
Не найдя на этом острове повода для задержки, он вернулся на корабль и приготовился отплыть к еще более крупному острову, теперь показавшемуся на западе. В это время один из индейцев Сан-Сальвадора, находившийся на борту "Ниньи", увидев, что пришельцы увозят его все дальше от родного берега, бросился в море и поплыл к большому каноэ, полному туземцев. В погоню с каравеллы была послана шлюпка, но легкий челн индейцев скользил по воде с такой скоростью, что настичь его не удалось. Дикари, высадившись на берег, разбежались по лесу, как дикие лани. Моряки, захватив каноэ в качестве трофея, возвратились восвояси. Вскоре затем к одному из кораблей подошло маленькое каноэ из другой части острова; сидевший в нем индеец хотел обменять моток хлопчатой пряжи на колокольчики. Перед судном он замешкался, робея подняться на палубу; тогда несколько матросов прыгнули в воду и взяли туземца в плен.
Колумб очень хотел рассеять недоверие, какое могло посеять среди островитян преследование беглецов или рассказы бежавшего индейца-проводника, считая крайне важным снискать расположение туземцев рада пользы грядущих мореплавателей. Все происшедшее он видел с высокого юта своего корабля и велел привести пленника к нему. Бедный индеец дрожал от страха и смиренно предложил в дар свой моток пряжи.
Адмирал отнесся к нему как только мог милостиво: отклонив его дар, он надел ему на голову цветной колпак, а на руки — нитки зеленых бус, преподнес колокольчики, а затем приказал отпустить его, пораженного и чрезвычайно обрадованного, вместе с привезенным клубком пряжи на каноэ. Он также велел возвратить владельцам и другое захваченное каноэ, пришвартованное к борту "Ниньи". Он видел, как индеец вышел на берег и как вокруг него столпились соплеменники, с восхищением разглядывая его добычу и слушая его рассказ.
Дальновидный Колумб постоянно был озабочен созданием у туземцев благоприятного мнения о белых людях. Еще один случай такого рода произошел, когда он покинул остров Консепсьон и двигался курсом к острову еще больших размеров, находившемуся в нескольких лигах к западу. Посреди пролива, разделявшего эти острова, испанские корабли догнали каноэ с одиноким индейцем. У него были с собою лишь кусок маниокового хлеба да сосуд с водой, а также немного краски, красной, словно драконова кровь. Была на нем и нитка стеклянных бус, таких, какие они давали жителям Сан-Сальвадора, из чего было видно, что он плывет оттуда и, возможно, оповещает другие острова о появлении пришельцев. Адмирала восхитила смелость мореплавателя, дерзнувшего предпринять нелегкое путешествие на столь утлом челноке. Поскольку до острова оставалось изрядное расстояние, он велел взять на борт индейца с его лодкой и обращался с ним самым милостивым образом, снабдив его хлебом, медом и вином. Из-за затишья они достигли острова уже в темноте и не решились бросить якорь из опасения, что тросы будут разорваны скалами. Вода у этих островов была столь прозрачна, что днем было видно дно и можно было выбирать место для якоря, но вместе с тем столь глубока, что на расстоянии двух пушечных выстрелов было не найти такого места. Поэтому они с радостью спустили на воду каноэ индейца, чтобы он мог уведомить туземцев об их появлении, а покамест суда легли в дрейф до утра.
