К черному трону

Противник схватил его за руку и с силой перебросил через бедро. Джамсаран упал и больше уже не встал.

Черный — Тулай.

Кутх молодец. Кутх Ыпташу голову срубил. Кутх первым доедет.

Кутх грустит. Кутх коня потерял. Кутх о друге печалится. —

неслось над пологими, покрытыми бархатом низкой травы холмами. "Овцепасов кочевье. Чья земля? Какого племени? — Нет более племен разных, есть народ Великого Хана. Изменилась степь, все своими стали. Есть только кость белая, кость черная, да красная плоть войны — воины. Есть земля Великого Хана — езжай куда хочешь, нет чужой земли. Сейчас война идет, а внутри мир".

— Великий Хан молодец, хорошо придумал! — добывал к песне певец.

"Раз пошла такая трава — в часе-двух езды курень есть. Еще лошадь взять надо, на одной быстро не доскачешь".

Гонец привстал в стременах, огляделся. На одном из холмов заметил двух всадников — пока только две черные точки. Кутх опустился в седло и неспешно двинулся на них. Те двое съехали с холма, понеслись на Кутха. Судя по манере езды, не с самыми лучшими намерениями. Кутх подбочился, хмыкнул в бороду, провел рукой по усам, почесал подбородок.

Всадники торопились, опасаясь, что одинокий наездник опомнится, повернет коня и уйдет от них. Кутх разглядел на плотных телах синие кафтаны — дэли с красной оторочкой.

"Разъезд баскаков. То-то жирны", — отметил про он себя, решив немного позабавиться.

— Слезай с коня!!! — донесся до его ушей грубый оклик, но гонец и бровью не повел. Всадники пришпорили коней, вскинули копья, нацелив их прямо в грудь строптивцу.

— Именем Великого Хана... — прокричали хором они, — ... приказываем тебе сойти с коня.

Кутх самодовольно улыбался, переводя лошадь на медленный шаг. Кулаки его слегка сжались, готовые в любой момент отвести удар. От него до сверкающих наконечников копий осталось девять шагов. Гонец ощутил во рту особый привкус, будто он лизнул свой меч.

"Пора!"

Кутх вскинул правую руку с зажатой в ней пайзой, гаркнул что было мочи:

— Гонец к Великому Хану!!!

и рассмеялся во всю глотку, чувствуя как весело заиграла кровь в его жилах. Гонец для куража показал язык перепуганным лицам, мгновение назад бывшим самой яростью, ожидавшим увидеть выхваченное оружие, но увидевшим черную дощечку с серебряной надписью.

Баскаки еле успели отвести копья, лезвия которых прошли в нескольких пальцах от локтей Кутха. Осадили коней, но сами не смогли справиться со скоростью и полетели на землю, покатились по ней, словно два куста перекати-поля. Кутх хлопнул себя по ляжкам, заливаясь безудержным смехом над неумелыми наездниками, теперь лежавшими на земле, уперев в нее лбы и дрожавшими всем телом, будто только что увидели самого Хана. Черный воин вытянул каждого плетью по спине, закричал на них сурово:

— Я — Кутх! Воин Кара-нойона, гонец великого Сабе к Великому Хану. Вы, чьи люди?

— Мы люди даруга Кикре. — отвечали воины, не поднимая голов.

— Где его стан?

Воины замахали руками на юго-восток.

— Это хорошо. Быстро поймайте своих коней и отдайте мне того чалого. Нет, лучше бурого. Больше не будьте столь беспечны на службе. Попадись вам Ыпташ, пропали бы ваши головы.

— Увидев Ыпташа, мы бы дали знак Кикре. Он давно его ловит.

Стегнув каждого по три раза, чтоб не спорили с начальниками, Кутх уселся на бурого жеребца и поехал в указанном направлении. С холма он заметил за грядой сопок на юго-востоке густой дым, будто кто-то жарил целое стадо. Через час он ощутил запах паленого. Еще через полчаса въехал в кочевье, прикрытое сопками от ветров, но не от гнева Великого Хана в лице его баскаков, сновавших среди горевших юрт, проносившихся из конца в конец верхами.

Их предводитель — даруга именем Кикре руководил расправой с горба небольшого пригорка, восседая на коне.

Пешие воины метались взад-вперед с тюками отнятой добычи, ("Худой добычи", — отметил Кутх) спасая ее от огня, пинали отбившихся от гурта коз, самовольно расхаживавших всюду. Тюки со скарбом стаскивали к водопою и бросали в большеколесые арбы. Рядом степенно лежали верблюды безучастно пожевывавшие жвачку, взирая на суету людей, как то пристало истинным мудрецам или тупым, ничего не желающим знать, тварям. Овец баскаки отгоняли поодаль, сбивая в небольшую отару.

Не занятые грабежом занимались своим непосредственным делом — карой: поддевали на пики грудных младенцев, подъезжали с ними к горящим тростниковым юртам и метали свои жертвы в пламя.

Детей постарше подводили к стоявшей в середине стана распряженной арбе, мерили к оси. Кто оказывался выше ступицы — лишался головы. Кто осмеливался бежать и с детской юркостью убегал-таки от палачей, тех ловили за ноги на аркан всадники, подтаскивали упавших к себе и отсекали ступни. Бедняги неистово вопили, пытались уползти и спрятаться в уцелевшие юрты, зарыться в шкуры и драные войлоки. Но юрты эти поджигали, по мере того как выгорали подожженные ранее.

Со стариков сдирали морщинистую, задубевшую на степных ветрах, иссохшую под солнцем Песков кожу. Кожа сходила плохо, рвалась, слезала клоками и не было под ней ни жира, ни крови.

"Откуда кровь в старом теле?"

Устав обдирать иного старика, баскаки разводили под его ногами костер из сухого кизяка, поджаривали пятки, смеясь над старческими слезами и немощными криками.

"Когда-то были воины, пытка не могла вырвать из них и тихого стона".

Старух не минула такая же участь. Женщин помоложе, как водится, насиловали. Давно отвыкшие от объятий мужей и, видимо, привыкшие к подобному обращению, они отбивались лишь для вида, чтобы не уронить свою честь в глазах соседей. Кричали протяжно, но не истово, извивались в руках прижавших их к земле мужчин плавно, будто тело их само стремилось взять то, чему противились разум и честь.

Это злило Кикре, решившего, что воины его не чинят насилие, а лишь доставляют распутным бабам удовольствие. Даруга призывал их быть свирепыми как кабаны, набрасываться на каждую скопом, заканчивать свое дело "когда кровь потечет". Воины старались. До кровавой пены на губах жертвы старались, до остекленения глаз ее, до черных синяков под глазами у себя и у женщин. Они усердствовали неистово и Кутху показались знакомыми позы их и движения — так они сидят, так двигаются в седлах при бешеной скачке. Сейчас наездника тоже хотели перегнать друг друга, каждая новая жертва была новым заездом. Впрочем, если попадалась миловидная бабенка, что становилось особенно заметно, когда срывались одежды, Кикре приказывал отвести ее в особую кибитку. Ее он сам попробует вечером.

"Этим женщинам и детям-недомеркам еще повезло. Малышей выпорют и раздадут иным родам-племенам, они скоро забудут своих родичей, вырастут верными слугами Великого Хана. Женщин разберут в наложницы и рабыни храбрые воины, вернувшиеся из похода. Должно родиться много воинов. Младенцы же все равно умрут в пути. Старики опасны — они на весь короткий остаток жизни сохранят память о расправе и заронят сорные мести семена в сердца вернувшихся из похода воинов племени карасыкчаков, в души молодых и нестойких. Молодые навсегда затаят месть в сердцах. Потому ростки мести вырываются вместе с сердцами", — рассуждал Кутх.

Нескольких оставшихся в курене юношей оголили, привязали к пыточным столбам, отрезали плоть, выжгли головешками глаза, вырвали ноздри. Если несчастные теряли сознание, их обливали водой и посыпали солью. Всадники подъезжали к ним, саблями отсекали пальцы рук и ног, следующие отрубали по куску конечностей. Особым достоинством считалось отсечь как можно более тонкий ломоть, что было особенно нелегко, когда доходили до сочленений — коленей и локтей. Отрубив руки и ноги, начинали выдирать крюками копий куски тела, зацепив на полном скаку сухожилие и дернув посильнее. Здесь победителем считался выдравший больший кусок мяса. Наездники поднимали свои трофеи с земли и хвастались друг перед другом кто лепестком мяса, через который видно солнце, кто болтающийся на упругой жиле еще почти живой мышцей. Они смеялись собственной удали и удаче. Оставшимся висеть на шестах безруким и безногим обрубкам прижигали раны, чтобы кровь остановить, обсыпали ожоги пеплом и оставляли умирать молодые тела под солнцем.

Кое-где баскаки напились трофейной бузы и начали травить пленников степными овчарками, делая ставки из причитающейся им добычи на "последний укус". Пресыщенные кровью псы уже не рвали людей в клочья, но лениво прикусывали. Баскаки ругались последними словами, науськивая волкодавов. Мученики, не в силах терпеть боль, сами подставляли горло под их, изливающиеся красной слюной пасти.

Кто-то, перепившись, просто неистовствовал плетью, не обращая внимания на молчание, крики, снова молчание жертвы, бил до смерти, кто-то углубился в вырезание фамильных тамг на лбах, будто скот метил.

Порядок все же сохранялся: Кикре не позволял слишком распаляться всадникам, чтобы не забыли о своей основной обязанности — оцеплять строем место резни. Следил, чтобы пешие не слишком утомлялись, не вершили от того расправу наспех, приканчивая жертву одним ударом. Даруга то и дело приказывал иному всаднику спешиться, другому пешему занять его место в конном оцеплении. Еще надо было следить за перерывающим тряпье и срывающими одежды, чтобы те ненароком не сунули за пазуху серьгу, ожерелье, браслет.

От такого напряжения на лице даруга выступил пот, он утер его малахаем, заодно подставив осеннему ветру вспотевшую лысину. Любивший неожиданность Кутх уличил момент хлопнуть его по плечу.

— Даруга Кикре! Так то ты встречаешь гонца к Великому Хану?

Баскак испуганно оглянулся и свесился в глубоком поклоне, тронув землю хвостом своей, похожей на змею, плети. Глаза его впились в пайзу, что мельком вынул гонец из пазухи доспеха и заткнул обратно. Кутх посмотрел на толстые пальцы даруга, унизанные перстнями, нервно перебиравшие ремешок плети. Он пригнул своей широкой ладонью начальника баскаков ниже и отъехал полюбоваться расправой. Удовлетворенный зрелищем процедил, не повернув головы.

— Давно стараетесь?

— С утра. Полсотни кибиток как-никак, — ответил ему даруга, выпуская слова малыми порциями, будто было жалко ему расставаться даже с издышанным воздухом.

— Можешь подняться, не то твой живот треснет от натуги. — Лицо даруга стало багряным — не то от злобы, не то от усердия. Он поравнялся с Кутхом, не без удовлетворения наблюдавшего за действиями подчиненных Кикре, искоса глянул на гонца. Тот головы не повернул, лишь выговорил даругу.

— Воину не пристало носить столько колец, саблю держать неудобно. Вообще вы здесь жиром заплыли. Надо будет при случае предложить Великому разок сгонять вас на битву, как стаю зайцев, курдюки порастрясти, вашу же работу поручить небольшому отряду из тумена Кара-нойона. Мы бы сделали это не так скучно.

А про себя подумал: "Где уж им — карателям, суметь насладиться расправой? Это привилегия настоящих воинов, получающих резню, пир и грабеж в награду за победу, разогревших свою кровь боем, почувствовавших на губах своих холодящий ветерок смерти. Только для них расправа — истинный праздник души. Только для воинов добыча имеет цену поставленной на кон жизни, и мы грабим от души — ничего не теряем. Только нам любы красавицы врага — и мы гужуем их, высасывая до последней капли. А этим что? Что овец резать, что людей. Все едино".

— Мы ли здесь не воюем, посланец?! Вы идете от битвы к битве, в походе вас охраняют со всех сторон. Мы же месяц гоняемся за бандой Ыпташа, возмущающего окрестные племена. День и ночь ждем их наскока. Сон и покой потеряли. Ловить тоже уметь надо. Вот вчера нашли у его сородичей, красных сыкчаков, кое-что уличающее их в связях со смутьянами. Видишь черного барана-вожака в гурте?

Кутх вгляделся.

— Превосходный вожак! Ему не такие отары водить. Лучше любого козла будет. Отличный баран!

— Десять дней назад направил я на подкрепление войска большую отару с двумя моими людьми. Дал им этого барана, чтобы овец в дороге не растеряли. Как ушли — ни овец, ни людей. Вчера мои люди находят этого барана здесь. Весь их род давно полагалось вырезать, как только Ыпташ ушел в Пески. Но мы все надеялись, что он вернется к родным. Проглядели. Теперь будем ждать, когда мятежник придет мстить. Тут-то и попадется. Посмотри, те двое в сторонке связанные. Это их акын и кам. Они смогут расписать Ыпташу, что сталось с их родом. Разжечь его ненависть. Не утерпит. Мстить явится.

— Ты их отпустишь?

— Конечно. Отрублю пальцы, чтобы не смогли больше держать оружие и отпущу.

— Хорошо, отпусти. Но не руби пальцы акыну, пока не сложит песню о гибели рода карасыкчаков. Пусть едет по степи и разносит ужас перед Великим. С камом поступай, как хочешь. Я бы трижды подумал, прежде чем отпустить его.

— Шаманы не воюют.

— Если ты отпустишь его, он может навести на твой отряд порчу; убьешь — могут обидится его знакомые духи. Лучше отправь его в ставку Великого Хана. Там разберутся.

— Мне сначала надо изловить крамольников. Они мне в этом помощью будут.

— Не сомневаюсь. Только не найдут они Ыпташа в Песках, ничего не расскажут ему о расправе.

— Это еще почему?

Загадочно улыбнувшись, Кутх вытянул из красной ковровой торбы голову. Кикре от удивления раскрыл рот, выказав кровоточащие десны. Кутх беззаботно рассмеялся, обнажив белые ряды зубов.

— На! Насади на пику и отвези Великому Хану.

— Кутх воистину великий воин и воистину широк душой. Что же за весть ты везешь, раз отказываешься от такой чести?

— Молчи и слушай. А я пока подумаю.

— О чем?

— Сказать тебе что-нибудь или промолчать.

Кутх спустился вниз — к горящим кибиткам. Отобрал у подвернувшегося под руку баскака бурдюк с бузой, сваренной из тростниковых метелок. Выпил добрую половину кожаного сосуда, прополоскал рот, выплюнул на пожухлую траву хмельную струю, поманил к себе даругу.

— Я расскажу тебе только половину того, что знаю сам. Сабе-зайсан разгромил союз Закатных у Чарсу. Никто не спасся. Кто бежал — утоп в реке. Великая Победа!

— Воистину ты принес великую весть, — выхватив саблю и трижды прокрутив ею над головой, даруга прокричал — Слава Великому Хану, победителю всех своих врагов! Руби их всех!

Жестокое его воинство ответило возгласом: "Слава Великому Хану!", выхватило сабли и принялось размахивать ими направо и налево, пощадив только женщин, малых детей, старика-кама да акына.

Кикре обратился лицом к черному воину.

— По случаю Великой победы подобает устроить Великий Пир. Будь на нем самым почетным гостем.

Недовольный столь грубо скомканной расправой, что должна была, как все на свете, доведена до конца без суеты и спешки, Кутх сухо отрезал:

— Спешу в ставку. Дашь мне лучшего бурого жеребца. Я намерен сейчас же отправиться дальше.

— Не спеши, великий воин. У меня припасены хорошие вина, Да и вообще, зачем девкам пропадать?

— Моя служба не терпит пустой траты времени.

— Ты не хочешь выпить за Великого Хана, за победу его воинов? Ты, принесший столь радостную весть?