Целый осколок

Взгляд женщины, безумно перескакивающий с лиц отцов-инквизиторов на стены допросной, столы с бумагами, устрашающие устройства и холодно изливающие из себя блеск стали инструменты мастера Черри наткнулся на висящего на ремнях арбалетчика и застыл, окаменел:

-Ксандр? Это ты, Ксандр? Ксандр!

Головка ребенка чуть приподнялась на звук голоса матери, взгляд из исподлобья, влажный блеск глаз напуганного звереныша:

-Папа? Милый папочка?

Арбалетчик на ремнях застонал-зарычал, рванулся и вдруг успокоился, ощерился в торжествующем оскале, словно принял какое-то важное решение и намерился его осуществить. Но не смог. Мастер Слова быстро и ловко ухватил его за лицо левой рукой, правой стремительно мотанул вокруг головы широкую кожаную полоску, вбил ее, затягивая и проталкивая пальцами между зубов арбалетчика. Встряхнул чуть прикушенными пальцами и довольный собой и проделанным, ворчливо произнес:

-Ну вот! И болтать не помешает и язык себе не откусит! А то ишь шустряк какой, сбежать от меня задумал! — и тут же поправился — От нас, то есть.

Леонардо недовольно нахмурился — а ведь мог этот низший преподнести столь досадный сюрприз, мог. Раз и откусил он себе язык, два и захлебнулся кровью, три — у него море проблем, четыре — отец Родригес торжествует. Неприемлемо! Еще одно напоминание, еще одна зарубка — низшие способны неприятно удивить. Ему нужно быть более внимательным и предусмотрительным.

-Мастер Черри! Будьте добры, закрепите... Гм... Устройте на вашем crucis девочку. И как ... — Леонардо недолго помолчал, подбирая слово, затем мысленно махнул рукой — ну и что, что он повториться? — И как устроите, срежьте с нее одежду. Всю одежду. Конвой!

-Слушаем вас, святой отец!

-Заключенного Амати Рато в допросную.

-Будет исполнено, святой отец! — кулак в перчатке из грубой кожи глухо стукнул в надраенную до зайчиков в глазах кирасу с выбитым на ней Священным Бесконечным Кругом и через пару минут в допросную вволокли человечка в цепях. Именно человечка. Немного горбатого, подслеповато щурившегося, с худыми голенастыми ногами, виднеющимися в зияющих прорехах остатков штанов. Рубахи на человечке не было. Торчащие ребра, судорожно дергающийся кадык, затравленно мечущийся взгляд. Он был жалок на вид, он был грязен и неимоверно вонюч. Он был подобен таракану, подобен мокрице. Один шлепок тапком и все, эта погань более не будет оскорблять своим видом и существованием этот мир. Но это только на первый, на не внимательный взгляд. Если приглядеться, то становились видны плотные пучки жил под годами немытой кожей, узловатые бугры тяжелых суставов, сумасшедший, звериный, тщательно прячемый блеск глаз. Человечек был опасен. Не как лесной матерый хищник, а как существо из темных подземелий, подлый обитатель мрака туннелей коллектора, как крыса. Леонардо непроизвольно глянул на отца Родригеса — да, похожи, очень похожи. Как дальние родственники. Троюродные братья, например. Только отец Родригес более матер и опасен. Не силой, разумом.

-Хочешь вина, Амати Рато?

-А... А мне разве можно, святой отец?

-Можно.

Леонардо сунул в скованные кандалами руки флягу. Шумно и быстро задвигался выпирающий кадык человечка, жадно проталкивая внутрь крепленную спиртом суррогатную кислятину. Долгая отрыжка, звон цепей при вытирании пролитых на подбородок капель.

-Спаси вас Господь, святой отец.

-Пожалуйста, Амати Рато.

Опустошенная фляга небрежно отброшена в сторону.

-А ее хочешь? — Леонардо скупым жестом перевел взгляд от себя на обнаженное тело девочки, распятой удерживающими ремнями на crucis. Человечек протяжно выдохнул, жадно облизнулся:

-Ее тоже... Хочу. Тоже можно?

Голос Леонардо подобен хлещущей плети-шестихвостки:

-Не забывайся, Амати Рато! Добавляй — святой отец!

-Да-да, святой отец! Простите, простите меня, святой отец! Ее тоже можно, святой отец?

-Да. Ее тоже можно. Только ты не спеши, Амати. Сперва поводи там, потыкай своим причиндалом. Пусть ее отец и мать насладятся зрелищем, пусть проникнутся.

-Мать и отец, святой отец? Тут они?

-Да. Вот ее мать, а вот ее отец — Леонардо поочередно указал на беззвучно стонущую Паккету и висящего на ремнях с закрытыми глазами арбалетчика.

-Это... Это сладко, это будет очень сладко святой отец! Спасибо вам, святой отец! А вам за это ничего не будет? Ой, простите меня, святой отец! Я из чистого... Я за вас, это... Вы так добры к несчастному, Амати, святой отец!

-Мне ничего не будет. А вот если ты будешь настолько глуп, Амати Рато, что без моего дозволения засунешь свой член в ребенка, то я — Леонардо выдержал паузу, всматриваясь в глаза человечка и на долю мгновения позволяя себе сверкнуть в глазах расплавом золота — Я лично тебя кастрирую и заставлю сожрать тебя твой собственный член и яйца. Медленно и тщательно прожёвывая. Сырыми. Ты мне веришь, Амати?

Человечек неожиданно рухнул на колени, попытался обхватить ноги Леонардо скованными руками, взвыл визгливо и надсадно, оттаскиваемый прочь конвоем:

-Верю! Я верую! Я буду послушным, святой отец! Я сделаю все как вы скажете! Святой отец! Я только потрогаю! Святой отец, прошу вас! Только потрогать! Потрогать! Потрогать! Молю вас, святой отец!

-Отпустите его — Леонардо легко пнул носком сапога, распростершегося в ниц на полу допросной человечка — Ну, что же ты разлегся, Амати? Вставай, иди к ней и делай, что ты там делаешь с детьми. Только не шали! Помни мое Слово!

-Себастьян!

-Да, господин святой отец!

-А почему у исследуемого Ксандра закрыты глаза? Он должен это видеть.

-Счас исправим, святой отец! Он все увидит!

Леонардо не смотрел как человечек громко сопя распустил завязки рваных штанов, как вытащил на свет что-то бугристое, сизое и длинное, мало напоминающее человеческий пенис. Он не видел безумного оскала человечка, роняющего слюни и сладострастно постанывающего, возящегося между раздвинутых ног ребенка. Не видел брезгливых взглядов членов малого трибунала, остекленевших в настойчиво демонстрируемой тупости глаз конвоиров. Не видел он и наполненных болью и страданием глаз матери девочки. Он смотрел только на Ксандра, на его искривленное судорогой лицо, его веки, заведенные сильными пальцами Себастьяна ко лбу. Леонардо ждал.

-Ксандр! Ксандр! Ксандр! Скажи им! Скажи все! Ксандр! Ради дочери, Ксандр!

-Мамочка! Мама! Спаси меня! Мамочка! Мне больно, мама! Он мне... Я! Папа! Папочка! Спаси папа!

И он дождался. Арбалетчик глухо зарычал, а потом заорал, оглушительно завопил, рвя напрочь голосовые связки:

-Стойте! Остановите зверя, твари! Я буду говорить!

-Амати, оставь девочку. Амати!

Но зверь в человеческом обличье его не слышал. Обезумевший, ослеплённый похотью, он рыча пытался всунуть, втолкнуть в кровоточащее влагалище ребенка свое чудовищное орудие. Только дикое несоответствие размеров не позволяло ему это сделать. Девочка давно потеряла сознание и непроизвольно судорожно вздрагивала, слабо вскрикивая от невыносимой боли.

Стремительный шаг, рывок за шею, основание правой ладони сильно бьет в подбородок, оглушая похотливую мерзость. Левая рука не разжимаемой клешней хватается за голень, вздергивает тело человечка вверх, переворачивая его вниз головой. Косой взмах извлеченной из ножен дагой и на пол шмякается фонтанирующий кровью кусок плоти. Из жаровни выцепляется раскаленная до багровости полоса железа. Дикий, иступленный вой прижигаемого раскаленным металлом человечка, дребезжащий звон кинутого на пол уже ненужного предмета.

-Эх Амати Рато, Амати Рато. Какой же ты глупец! — Леонардо с чувством сплюнул на воющий кусок мяса — Я всегда держу свое слово, Амати. И ты съешь свой член. Сырым, как я тебе и обещал. Но это позже.

Леонардо резко развернулся к арбалетчику:

-А ты держишь свое слово, Ксандр? Надеюсь, ты понимаешь, исследуемый Ксандр, что мы сможем легко найти взамен этого — короткий кивок на затихшего и жалобно скулящего человечка — что-то подобное, если не хуже?

-Я... Я держу свое слово. Я буду говорить. Но прежде я хочу заключить с вами сделку, нелюди.

-Сделку? — отец Родригес, все это время, просидевший каменным изваянием, распрямленной пружиной подскочил со стула — Церковь не заключает сделок с врагами рода людского!

-Может вначале выслушаем его условия, отец Родригес, прежде чем так категорично все отвергать, не узнав самой сути соглашения?

Отец Родригес щелкнул камешками четок, задумчиво поскреб щетину на подбородке:

-Впрочем, вы в своем праве, министр наказаний Леонардо. Это в вашей прерогативе. Не возражаю.

-Говори свои условия Ксандр.

Арбалетчик замерший и напряженный, сипло выдохнул, заговорил немного невнятно из-за кожи во рту, проглатывая окончание слов:

-У меня два условия. Всего два. После того как я вам все скажу, вы отпустите мою жену и дочь и... И убьете меня. Сразу же.

Леонардо чуть помедлил, обдумывая сказанное Ксандром, мысленно повращал фразы, переставляя слова, наполняя их другим смыслом и двойным значением, но подвоха не нашел и не разглядел.

-Принимается. Но с одной поправкой.

-Какой еще поправкой изувер?! Я скажу тебе все, абсолютно все! Клянусь в этом именем Иннеада!

-Ты клянешься Именем Иннеада? Кто это? Или что это? — Леонардо недоуменно вздернул бровь.

-Это бог мертвых у проклятых эльдар. Это очень серьезная клятва, брат Леонардо. Нерушимая клятва. Странно, что вам не известен пантеон эльдар и имя их главного бога. При таком великолепном, хм, домашнем образовании как у вас.

Отец Родригес вновь щелкнул камешками четок. Щелчок вышел угрожающим, предостерегающим об опасности, намекающим.

-Я знаю только то, что ничего не знаю. Это цитата — глухо буркнув, пояснил Леонардо в ответ на зеркально вздернутую бровь отца Родригеса.

-И кто же это изрек? Очень емко и осмысленно. Я бы сказал, чеканно!

-Кто-то из древних мыслителей, отец Родригес. То ли Платон, то ли Сократ, то ли Аристотель. А может и кто-то другой. Я точно не помню, уж простите меня, отец Родригес. Мое домашнее образование в действительности не такое и уж полное, как мне ранее казалось.

-Понимаю вас, брат министр, понимаю. Горек и пуст вкус воды из источника разочарований. Я вот тоже, поверьте, начинаю сомневаться в полноте своих знаний — мне не известны такие мыслители древности как некий Платон, Сократ... И кто там вами еще назван?

-Аристотель.

-Да-да, Аристотель. Гречские имена, это без сомнения, но они совершенно не знакомы мне. Как и их труды. Без всякого сомнения мудрые и наполненные знанием.

-Человек не может знать все. Это ему не по силам.

-Тоже цитата, брат Леонардо?

-Нет. Это моя мысль, отец Родригес. Только моя.

-Вы! Твари! Вы, изуверы! Что, что вы хотите поправить? Говорите, говорите со мной, твари!

Леонардо и отец Родригес недоуменно переглянулись, одновременно отвернулись друг от друга и обратили свое внимание на кричащего арбалетчика.

-Гм-м... Кажется, мы немного отвлеклись от наших дел. Эти философские беседы об истоках знаний... Продолжайте общение с исследуемым, брат министр, прошу вас. О древних мудрецах мы с вами поговорим позже с вашего позволения.

-Да, отец Родригес. Мы обязательно об этом поговорим. Несколько позже.

"Обязательно поговорим. Когда ты будешь лежать на алтаре или просто валяться связанным. На полу, на земле, в луже грязной воды. Для проведения ритуала Odojinya место не важно, важна только обездвиженность жертвы. Ты должен будешь умереть, низший. Тебе нет места в мире, ибо ты, праховый червь, пытаешься встать на моем Пути".

-Наша поправка не очень существенна для тебя, исследуемый Ксандр. Ты умрешь, как и желаешь. Но только после того, как мы испытаем твои слова на правдивость. Ты ведь и сам осознаешь крайнею необходимость такой проверки. Ты согласен со мной, Ксандр?

-Согласен. Да, я согласен. Теперь дай мне свое Слово... Чуждый — арбалетчик криво усмехнулся — Клятвы именем твоего Бога мне не надо, из твоих уст она будет пуста и лжива.

Леонардо невольно покосился на членов малого трибунала, на конвой, задержал взгляд на отце Родригесе. Мерзкие, омерзительные краснотой прожилистости и обильной угреватостью крылья носа отца Родригеса возбужденно шевелились, затягивая в себя воздух, будто эта двуногая огромная крыса почувствовала запах пищи, запах добычи. Леонардо очень хотелось заткнуть пасть арбалетчику, вбить ему внутрь глотки его зубы, разбить на бессвязные звуки, выплевываемые им слова. Но... Какая же это тошнотворная, ненавидимая, гадостная частица речи — но...

-Я даю тебе свое Слово! Слово...

Леонардо с трудом проглотил, закашлял чуть не вырвавшееся из него — Владыки. А арбалетчик улыбнулся.

-Я услышал тебя. Теперь вы слушайте меня. Мы должны были встретиться в этом городе с другими нашими братьями и Старшим Гнезда. Они снимают дом на улице Сиреневых кустов. Двухэтажный, из рубленного камня. Над входом, на цепях, висит грифон. Надо трижды, с долгим перерывом, постучать кольцом и сказать ...

Глава седьмая.

О меренье известными предметами, о немного пространных рассуждениях, о тщательной подготовке, что есть фундамент успеха и о схватке с победным и предсказуемо неожиданным финалом.

Вы же не думали, что все будет легко и просто?

Леонардо со слышимым хрустом и неизъяснимым удовольствием выпрямил спину, повел головой из стороны в сторону разминая шею. Отбросил натерший мозоль на среднем пальце неудобный стилус. Тот прокатился по столешнице, стукнулся об чернильницу и упал за край стола, заскакав тонким белым телом по исцарапанным подковками и шпорами деревянным плахам пола. Таким был каприз одного из предыдущих приоров — поверх холодного камня пола этого зала выложили сосновые плахи. И это когда-то имело смысл, ведь тогда они пахли лесом и смолой, а ныне остался только скрип рассохшегося дерева и еле ощущаемое тепло под ногами. И много, много слоев лака.

Леонардо скомкал испорченный лист бумаги в плотный шар и швырнул его вдогонку за катящейся по плахам писчей принадлежностью. Попал. Бруно не шевельнулся, такое происходило не в первый раз и это был уже пятый брошенный Леонардо стилус и комок бумаги. Еще два и будет сакраментальное число семь, что предвещает успех в задуманном предприятии. А вот посыльные, что сидели рядком на широкой лавке у стены еле заметно дернулись. Особенно сильно дернулся могутный блондин с гвардейскими статями, настоящий богатырь, красивый красотой крупного и сильного зверя. Бывает и такое, слон тоже большой, а мыши боится. Вот их, посыльных или курьеров, и так их называли и этак, Леонардо немного...

Нет, он их не пугал — разве могут смелые воины чего-то бояться? Кто же им столь позорное разрешит? Нет, Леонардо был им просто непонятен. Он не укладывался в их армейские шаблоны, рвал рамки субординации, он вел себя...

Нет, не нагло и по-хамски, как внезапно вознесшийся юнец, вдруг обретший безграничную власть и потерявший чувство реальности, и землю под ногами, а как... Как тот, которому это все привычно, знакомо, много раз повторено и пройдено. Пережевано и выплюнуто, признанно безвкусным и пресным. Министр наказаний святой отец Леонардо, девятнадцати лет отроду, выглядевший не более чем на семнадцать-шестнадцать лет, казался им человеком, которым окончательно утрачена вся острота и новизна ощущений. Нет более удовлетворения и удовольствия от беспрекословного исполнения отдаваемых тобой приказов. Человек, которому от всего этого невыносимо скучно. Скучно, тоскливо и хочется напиться. Вот это-то и напрягало. Не ведут себя так юнцы, не ведут.