Тетрадь 64

Стеф обвёл сидящих за столом хитро блестящими глазами и улыбнулся.

— Вот рассчитают нас, деньги получим на руки и съездим в город, накупим всего к празднику.

— А ехать-то на чём? — с сомнением спросил Роланд. — Верхом если... Так я ещё сгоняю, ну, Сэмми... Ларри ты как, удержишься?

— Пока Бобби стоит, попробую, — рассмеялся Ларри. — Ну, Стеф, что придумал?

— А тут и придумывать нечего. Фургон сделаем, две лошади в запряжку, и всё.

— Голова-а! — ахнул Роланд. — Я ж видел в бросовой кладовке. Три колеса. Точно!

— Четвёртое там же. Сломанное, — подал голос Роб.

— Рама ж ещё нужна. Оси, — загудел Сэмми. — А обшивку где возьмём?

— Каркас и брезентом обтянуть можно, — сказал Ларри, вспоминая иллюстрации в книге о первопоселенцах.

— Брезент есть, — авторитетно подтвердил Роб.

— А разрешат? — сомневаясь, спросила Молли.

— А чего ж нет? — Мамми оглядела кружки, выискивая, кому долить кофе.

— Фургон в хозяйстве лишним не будет, — решительно изрёк Роб.

Роланд рассмеялся и взъерошил сыну волосы. Он уже не переживал из-за того, что его Роб равнодушен к лошадям, Стеф вон спокоен, что ни Том, ни Джерри не хотят с машинами возиться.

Пустились в воспоминания, кто где и что видел нужное для фургона. Фургон сладить — это не лавку на кухню сбить, здесь Сэмми одному не справиться. Но это ж... Это ж когда делать? Ну, если разрешат заняться фургоном, то Большой Дом пока побоку, Сэмми ж не разорваться, Ларри с ленча снова в своей мастерской засядет — Ларри кивнул — Стефу от котельной, а Ролу от конюшни и скотной тоже надолго не уйти, так что вся работа на Сэмми ляжет. А ему уже на завтра велено, что делать. Это к массе Джонатану идти и перепрашиватьсяЈ тут надо думать и думать...

...Вечерний шум на кухне столь же привычен, как остальные шумы имения. Не вслушиваясь специально, Фредди ощущал их как сигнал: всё в порядке, всё, как обычно. Он сидел у камина, вытянув ноги к огню, и рассеянно скользил глазами по газете. Пора бы Джонни и вернуться, ночевать в Краунвилле вроде бы не планировал, хотя... кто знает, что и как может повернуться, всего предугадать невозможно. Фредди перевернул страницу. Всё то же. Стоп... а это что? Он опустил газету и прислушался. Да, топот копыт, точно. Фредди аккуратно положил на пол газету, встал и, подтянув пояс с кобурой, вышел на террасу.

Снег всё ещё лежал, и оттого казалось не так темно. Ещё раз прислушавшись, Фредди пошёл к конюшне. Джонатан уже спешился, выводил Лорда и заводил его в денник.

— Пусть обсыхает.

— На кухню зайдёшь?

— А что, есть срочное?

Фредди хмыкнул.

— Не срочно, но обговорить нужно.

— Масса Джонатан, — влетел в конюшню Роланд. — С приездом, масса Джонатан!

— Спасибо, Рол, — улыбнулся Джонатан.

Выйдя из конюшни, он сразу оказался в обычном кольце. Выслушав всех, Джонатан не отдал никаких распоряжений и отпустил на отдых со словами:

— Всё завтра. Спокойной ночи. Нет, Мамми, спасибо, ужинать не буду. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи... И вам спокойной ночи, масса... Спокойной ночи, сэр...

Джонатан ушёл в душ, Мамми, сопя и вздыхая, уплыла на кухню, за ней ушли остальные. Фредди вернулся в их домик и поставил на решётку в камине кофейник, развёл посильнее огонь. Ну, вряд ли Джонни задержится в душе, не будет он Стефа держать лишнее.

Джонатан пришёл, когда на кофейнике задребезжала крышка.

— Уф, хорошо! Круто как на зиму повернуло, а?

Джонатан прямо-таки излучал благодушие и уверенность. Фредди отошёл к бару, сделал два коктейля и вернулся к камину.

— Держи, Джонни. Как там шериф? Готовится к двадцатому?

Джонатан удивлённо присвистнул.

— Чёрт, совсем из головы вылетело, двадцатого ведь годовщина, так? Думаешь, что-то будет?

— У нас? У нас будет под расчёт, Джонни.

— Интересная мысль, — кивнул Джонатан. — Четыре дня что-то решают?

— Многое. Я тоже не чухался, но меня сегодня Стеф просветил.

— Ну-ну? — Джонатан отхлебнул сразу полстакана, с интересом глядя на Фредди.

— План такой. Собрать из рухляди фургончик — раз. Двадцатого получить под расчёт — два. Три дня на то, чтобы посменно съездить в город за покупками. Двадцать четвёртого — Сочельник. А там уж как положено. Есть резон?

Джонатан задумчиво кивнул.

— Резон есть. Так-так, и что ещё сказал Стеф?

— Что людям нужны праздники, и что через год после освобождения стыдно ходить во всём рабском.

— Тоже резон, — Джонатан отхлебнул ещё раз, но уже поменьше. — Что ж, когда человек умён, то работать с ним в одно удовольствие. Значит, с утра ставим Сэмми на фургон?

— И остальных к нему на подхват.

— Большой Дом может и потерпеть, — кивнул Джонатан. -Крышу мы там особо не раскрывали, самое ценное уже выбрано. Так, что ещё?

— Ларри наделал бижутерии, надо помочь продать, — Фредди усмехнулся. — Процент я не оговорил, но много он не запросит.

— Скинем Роулингу?

— Зачем? Пусть здесь разойдётся, чтоб слава пошла, — Фредди налил себе кофе и долил коньяком. — Знаток и в жести уровень увидит.

— А дальше?

— Предложим свой материал, и в Колумбию Ларри уже с заделом поедет.

— Стратегически мыслишь, — хмыкнул Джонатан.

— От тебя и заразился. Да, Джонни, о ёлках не беспокойся.

Джонатан поперхнулся. От неожиданности.

— Чего?! Каких ещё ёлках?

— Рождественских, — невозмутимо ответил Фредди. — Одну нам, другую на кухню. Ну, и парочку гирлянд к ней. К каждой.

— На кухню понятно, и не парочку гирлянд, а можно и целый набор. И о подарках можно подумать, согласен, вполне уместно. Но нам-то зачем?

— Людям нужны праздники, Джонни, — философским тоном ответил Фредди. — Кофейник сними с огня, раз не пьёшь.

Джонатан подозрительно посмотрел на Фредди, налил себе кофе и погрузился в раздумья.

— Да, Фредди, а почему я не должен о них беспокоиться? Ты уже заказал:

— Нет, — голос и поза Фредди оставались по-прежнему безмятежными. — Перед мэрией как раз две в аккуратных таких кадочках. И ни одного фонаря.

Джонатан замер с открытым ртом и через секунду захохотал так, что облил себя кофе.

— Ты...! — наконец выдохнул он залихватское ковбойское ругательство. — Ты с ума сошёл!

— Рождество должно быть весёлым! — убеждённо ответил Фредди. — Ты не обжёгся?

Джонатан отсмеялся, вытер глаза и джинсы, налил себе ещё одну чашку, уже тоже пополам с коньяком.

— Это ты про Рождественские угоны, что ли, вспомнил?

— Н-ну! Забыл, как веселились?

— Особенно в отстойнике. Ладно, ёлки завезут, это не проблема. Могут себе и сами купить.

— Я обещал Стефу от нас.

— Тогда, конечно, — сразу кивнул Джонатан. — Так что, ковбой, делаем настоящее Рождество?

— Повторю за Стефом. Хэллоуин нам испоганили, неужто и Рождества не будет?

Джонатан залпом допил кофе и встал.

— Да, и это главный резон. Всё правильно, Фредди, делаем настоящее Рождество. Расчёт я сделаю.

— Деньги у нас на выплату есть?

— Не трухай, ковбой. Счета не тронем.

Фредди тоже допил и встал. Вдвоём они навели порядок в баре.

— Да, Джонни, вот ещё что. Корма надо на мелкую фасовку рассыпать. Роб сегодня с мелюзгой все мешки собрал и отсортировал. Поставить с утра всех мужчин, и до ленча сделают.

— Элементарно, — кивнул Джонатан. — У Молли уже заметно?

Фредди пожал плечами.

— Понятно, — Джонатан усмехнулся. — Согласен. До ленча сделаем и поставим Сэмми на фургон.

— Согласен, — слегка передразнил его Фредди. — Ну, всё, пожалуй, — и, уже выходя из комнаты, сказал торжественным тоном, как клятву дал: — А на Рождество в оттяг повеселимся!

Джонатан вздохнул и стал стелить постель. Веселиться в оттяг, конечно, неплохо, но как бы аризонских шуток всерьёз не приняли. Здесь всё-таки Алабама. А Фредди, похоже, завёлся и собирается веселиться на всю катушку. Джонатан невольно хихикнул, вспомнив, как они тогда в компании ещё с тремя ковбоями перепутали в рождественскую ночь стада, аккуратно перегнав их по кругу. Шуму было... приятно вспомнить. Стадо цело, тёлочки не пропало, но в чужом загоне, а в твоём чужое стадо. Были чёрные мохнатые галлоуэи, а теперь светло-серые гладкие хайленды., а галоуэев и след простыл. Разобрались быстро, но ржали... полгода. И потом долго вспоминали. Но здесь... здесь не поймут. Джонатан ещё раз вздохнул и лёг. Ему тогда было где-то шестнадцать, и эта ночная скачка, угон без кражи... хорошо было!

* * *

От утренней лёгкой дремы после завтрака Рассела разбудили голоса. Он даже не сразу сообразил, откуда этот многоголосый крик и хохот, столь не свойственный обычным шумам подобных заведений. А подошёл к окну и увидел: ночью, оказывается, выпал снег, и спальники теперь убирали свою площадку, увлечённо перебрасываясь снежными комками. Было странно и даже трогательно видеть взрослых — во всяком случае, физиологически — мужчин за детской игрой. Рассел невольно рассмеялся, наблюдая за шутливой баталией. Да, ни разу грань между игрой и дракой не нарушилась.

Он настолько увлёкся зрелищем, что не заметил, как за его спиной открылась дверь, и обернулся случайно, потянувшись за сигаретами. И оказался лицом к лицу с вошедшими. Обоих он знал. Доктор Жариков и... Северин, кажется, теперь его зовут именно так, а тогда... стоп, об этом не надо, во всяком случае, сейчас. Северин, как всегда, в штатском, но... опять же, не надо. "О запретном не размышляй".

— Здравствуйте, Шерман.

— Добрый день, джентльмены.

Они сели за стол, и Северин открыл папку.

— Следствие по вашему делу закончено.

— Приятно слышать, — улыбнулся Рассел. — И уже вынесен приговор?

— Суда не было, следовательно, нет и приговора, — чуть-чуть насмешливо ответил Северин. — Вынесено постановление о прекращении дела и освобождении вас из-под стражи.

Рассел медленно глубоко вдохнул. Этого он никак не ждал. Готовился ко всему, но к свободе... Правда, тут же выяснилось, что свобода несколько... ограничена. Его освобождают из-под стражи, но не выписывают. Ему возвращают его вещи, кроме оружия и литературы, переводят из камеры в палату, подробности режима ему расскажет доктор.

За этим разговором он даже не заметил: кто и когда занёс и положил на кровать его вещи. Костюм, плащ, портфель, отдельно в пакете всякая мелочь из карманов и деньги. Рассел расписался на предложенном ему листе, не читая текста и не пересчитывая денег, бросил ручку и задал удививший его самого вопрос:

— И хватит мне денег на оплату больничных счетов? — и, так как доктор не скрыл удивления, пояснил: — Арестанта содержит государство, а свободный человек платит за себя сам.

Северин холодно улыбнулся.

— Эти вопросы обсудите с доктором, — сложил свои бумаги и встал. — Честь имею.

Щелчок каблуками, чёткий поворот, и они остались вдвоём. Холодная на грани пренебрежения вежливость Северина не обижала, так как была полностью обоснованна. Разумеется, зафиксированный на обработочном столе "клиент" не мог тогда видеть сидящего в углу за аппаратурой, но... Информации у Северина вполне достаточно для однозначных выводов. Тем более, что они правильны и соответствуют истине. И надо отдать должное: держится Северин безупречно. И сейчас, и на тех допросах, где уже сам спрашивал и слушал ответы. Да, уникум — во всём уникум. Но об этом тоже не надо и тем более сейчас. Что там говорит доктор?

— С вашим делом ознакомились в Комитете защиты жертв и бывших узников Империи. Комитет согласен оплатить ваше лечение.

— Что?! — потрясённо переспросил Рассел. — Но я ни в какой комитет не обращался.

— Обратился я, — спокойно сказал Жариков. -Я считаю вас жертвой. И с моими аргументами согласились, — и встал. — Идёмте, Шерман. Я провожу вас в палату

— Мне... можно переодеться? — глухо спросил Рассел.

— Да, конечно. Я подожду вас в коридоре.

Да, разумеется, он понимает. Ему дают время прийти в себя, но... Роняя вещи, путаясь в рукавах и пуговицах, Рассел переоделся, рассовал по карманам пиджака содержимое пакета. А это что? Справка? Да, справка об освобождении. Её в бумажник, всё-таки документ. Ну вот... он оглядел камеру, да, всё-таки камеру, и вышел в коридор, неся непривычно лёгкий пустой портфель.

Ни Северина, ни конвоира, только доктор. Рассел подошёл к нему.

— Я готов.

— Всё взяли? Идёмте.

Через внутренний переход они перешли, как понял Рассел, в другой корпус. Здесь коридор был намного оживлённее. Больные в тёмно-зелёных пижамах, сёстры, врачи, посетители... И почти все здоровались с доктором. Ещё один переход, а здесь народу заметно меньше, и доктор открывает перед ним дверь.

— Заходите, Шерман. Это ваша палата.

Рассел огляделся и пожал плечами.

— Не вижу принципиальной разницы. Всё то же.

Жариков улыбнулся.

— Дверь не запирается и окно без решёток. Располагайтесь, бельё на кровати. С завтрашнего дня будете ходить в столовую и на процедуры, а сегодня привыкайте к новому месту.

И ушёл.

Рассел снова огляделся. Да, всё то же, и всё по-другому. Ну, что ж, будем устраиваться. Он поставил под вешалку портфель, повесил плащ и подошёл к окну. Милый парковый пейзаж. Снег делает его даже... изысканным. И тихо. Как же здесь тихо. И безлюдно.

Рассел отвернулся от окна, подошёл к кровати. Да, бельё, тёмно-зелёная пижама, даже шлёпанцы стоят наготове. Тумбочка у кровати, стол у стены, два стула, вешалка в углу, а костюм куда? О, даже плечики предусмотрена, именно костюмные. И отдельно для рубашки. А эта дверь куда? Ванная? Да, так и есть. Ну, будем обживать этот мир. Сколько его здесь продержат, неизвестно, а спешить ему... некуда, не к кому и незачем.

На подходе к своему кабинету Жариков увидел Леона и Алика. Оба уже переоделись, но явно ещё не успокоились и были там, в игре. Увидев Жарикова, они заулыбались.

— Здравствуйте, Иван Дормидонтович... Здравствуйте...

— Здравствуйте, — кивнул Жариков. — Как рука, Лёня?

— Полный порядок, — он несколько раз согнул и разогнул руку.

— Он может работать, — робко, но очень старательно сказал Алик по-русски. — Он сильный.

Жариков улыбнулся.

— Молодец, совсем чисто получается, — сказал он по-английски и продолжил по-русски: — Как твои дела?

— Спасибо, — Алик улыбкой извинялся за неуверенный русский. — У меня всё хорошо.

— Рад за вас.

Что ж, приходится признать правоту Андрея, его метод лечения дал блестящий результат. И, разумеется, все парни на его стороне, а Шерман теперь не под охраной. Но и до парней что-то доходит. Дети учатся жить по-взрослому.

Леон и Алик попрощались и убежали, явно не из-за боязни опоздать, а получая удовольствие, даже радость от движения. Жариков негромко рассмеялся им вслед и вошёл в свой кабинет. Через пять минут придёт Чак, надо подготовиться. До чего же жёсток и неуступчив. Рабская покорность, заискивание, приниженность только как маска. А под ней презрение и ненависть. Считается только с силой, презирает всех, кто слабее. Но и это маска, попытка самооправдания собственной жестокости. И только убедившись, что парни могут дать ему отпор, а то и просто сильнее его, изменил к ним отношение. И в то же время явно симпатизирует Андрею, далеко не самому сильному. Неужели из-за того, что Андрей джи? Но и Арчи, и Майкл, и Джо с Джимом, и ещё... Так что это уже личное. Ненавидит Старого Хозяина и его же смертельно боится. Ну, что ж, клин клином вышибают, так? Вот и попробуем сегодня клин. Чак достаточно окреп для решающего действия.