Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

Как вдруг приятель мой Звёздный Волк слышит истошно-истомный голос жены:

— Целуй меня крепче, Кастрихий!..

И что тут такого, спросите? Всё соответствует торжественному моменту праздничной встречи двух пылких, осатаневших от долгой разлуки сердец.

Вы совершенно правы. Соответствует. Да только имелося там микроскопическое "но". Приятель, как в тисках, сжимает любимую супругу (кажется, Пенелопу) в железных объятиях прямо перед своим носом, а истошно-истомный голос ее звучит сзади. Плюс еще мелочь: приятеля зовут не Кастрихий, а Ексакустодиан. Кастрихием же звали старинного друга их крепкой семьи, хотя и, в общем-то, голодранца и прощелыги.

Как так — спросите? Что за мистика?

А никакой мистики. Оказывается, в девичьей спальќќќне жены моего приятеля висела клетка с попугаем по имени Антипатр Полиоркет Евпатор (по паспорту), которого домашние кликали просто Антипкой, и вот эта пернатая сволочь от долгожданной супружеской встречи взъерошилась, завелась — и ну давай как ненормальная долдонить истошно-истомными Пеќнелопиными воплями:

— Целуй меня крепче, Кастрихий!.. Целуй меня крепче, Кастрихий!.. Целуй меня крепче, Кастрихий!..

И долдонил Антипка так, покуда приятель не вытащил его из клетки и чуть не оторвал голову.

Потом приятель вытащил из девичьей кроватки и чуть не оторвал голову жене, потом уже разувавшемуся в передней Кастрихию, а потом подал на развод, хотя разводиться Пенелопа совсем не хотела из-за профессиональной востребованности, хорошей зарќплаты и премиальных Ексакустодиана, а еще потому, что если Кастрихий раньше был только голодранцем и прощелыгой, то после общения с Ексакустодианом сделался еще и анатомическим тезкой своего имени.

Но их все-таки развели, и главным доказательством супружеской многополярности Пенелопы стала произнесенная раз двадцать в зале суда под восторженные овации публики роковая фраза оклемавшегося бедняги Антипки Полиоркета Евпатора: "Целуй меня крепче, Кастрихий!.."

В общем, Пенелопа после развода за Кастрихия так и не вышла, потому что тоже стала голодранкой, а кому такая нужна, и дальнейшая матримониальная судьба ее, друзья, мне не известна. Как, впрочем, и недотепы Антипки. Так-то вот. Поняли теперь, что это за гады, разбиватели крепких семей, любящих сердец и счастливых судеб — говорящие попугаи?

Ладно, возвращаюсь к главному. Итак, я решил прогуляться, Мартин же заявил, что налетался вдосталь и пока посидит дома.

Хозяин — барин. Как настоящий майор, я заправил постель по линеечке, облачился в походную форму и, минуя в обратной вчерашней последовательности все Мусейонные залы (да-да, Аквариум тоже) вышел на площадь.

...О-о-о, конечно же, при свете дня главный санаторный квартал выглядел совсем по-другому, нежели в темноте: величественный, громадный, хотя и изрядно разношерстный в плане архитектурных течений и стилей. Ну, не знаю-не знаю, что за могучее умище вбило себе в башку прилепить к (согласен, пускай даже архаичным и старомодным) постройкам типа каких-нибудь парфенонов, рыцарских замков, княжьих теремов, зиккуратов и всяких иных дворцов ультрасовременные блестящие коробки, трапеции, кубы, башни и прочие лингамообразные конструкции. Надо будет поинтересоваться у Ганса. Какого? Да наверное, "философа".

Изваяние же с протянутой рукой в центре площади, которое ночью принял за памятник, оказалось не просто памятником, а старым неработающим фонтаном с парной скульптурной композицией. Табличка на постаменте гласила — "Орфей и Эвридика". Увы, неумолимое Время вкупе с природой и погодными катаклизмами делали свое чёрное дело: у Эвридики отвалились полголовы, правая ступня и пола хитона, а бедный Орфей утратил вместе с левой рукой божественную лиру и еще мраморную плоть на обеих ногах. Теперь он стоял лишь на голых ржавых арматуринах и с несчастным выражением когда-то гладкой, а ныне изрядно порепанной физиономии всё еще вдохновенно щипал единственной, правой рукой вместо отсутствующих лирных струн воздух. Вдобавок у Орфея вытекала откуда-то жиденькая струйка воды.

Эвридика же, друзья, даже с половинкою головы казалась сущей красавицей! Я искренне залюбовался обломками ее прекрасного классического профиля и любовался до тех пор, пока сзади деликатно не кашлянули.

В свете всех вчерашних событий подпрыгнул, как ошпаренный, и обернулся, как ужаленный, и...

И облегченно выдохнул: Ганс-библиотекарь, не самое худшее из зол. Сегодня библиотекарь сменил балахон и шишак с Зодиаком и звездочками на легкую ковбойку и шорты, маленькую головку венчала симпатичная соломенная шляпка с розовой ленточкой.

— Уже гуляете? — почему-то застенчиво проговорил он.

Я тоже почему-то застеснялся:

— Да вот, знаете ли, решил попробовать.

Ганс, всё еще смущенно, заулыбался:

— Места тут красивые. Особливо природушка...

Вспомнив пеший променад от стоянки такси через лес с речкой и берегиней, я горячо согласился:

— Природа и впрямь замечательная! Однако же... — Повел десницей окрест: — Однако почему у вас здесь такая, простите уж, архитектурная разно... попица?

Ганс заулыбался веселей и почти радостно рассмеялся:

— Хе-хе! Заметили, да? — И чуть тише: — А между прочим, не все замечают. Хотя, может, и замечают, да не подают виду. — Внезапно перешел на приятельский шепот: — Тут, понимаете, какая песня... Исторический центр, согласитесь, — лепотища, приятно глазу, верно? Но с некоторых пор иные главврачи взялись возводить новые корпуса на собственный вкус, а вкуса-то, извиняюсь, с гулькин клювик. А еще каждый следующий главврач зачем-то перекладывает взрывќчат... тьфу, брусчатку и тротуарную плитку. Вот, кстати, как вам наша новая "Тропинка здоровья"?

— Это которая из жёлтого кирпича? — уточнил я. — Да симпатично.

— Нынешний босс сказки страшно любит, — пояснил гном. — Одно время не ел, не спал — носился с идеей ребрендинга: переименовать "Блэквуд" в "Изумќќќрудный город". Даже очки зелёные для персонала, отдыхающих и гостей заказал, но, по счастью, почему-то вдруг к идее этой резко охладел и перепрыгнул на что-то другое. Однако очки всё равно пришлось покупать (торги ж через тендеры госконтракта были). Увы: валяются теперь где-то на складе.

— И много потратили? — спросил я.

— Порядочно, — кивнул Ганс. — Но главное даже не в этом, главное — в концептуальной разумности и целесообразности системы в целом. Ну вот, для примера: работал у нас когда-то главным врачом некий Пафнутий Капитонович (по паспорту), который внезапно потребовал называть его Пафнутием Великим и неожиданно бросился насаждать в санатории дополнительную культуру, даже попытался сформировать из младшего обслуживающего персонала просветительную миќќлицию. Хвала Абсолюту, не успел. Уволили. Или еше: лет пятнадцать тому назад в "Блэквуде" за полгода сменилось аж целых три главврача. После того как с треском выперли сначала первого, а вскорости и второго, среди народа (то бишь коллектива) распоясалась самая настоящая плебисцитная дискуссия на тему, какой из выпертых был лучше, а какой хуже... Простите, вам не интересно? — поджал губы гном, потому что я вдруг нечаянно зевнул во всю пасть.

— Да нет, интересно, интересно! — захлопнув пасть, заверил я. — Извините, вырвалось. И не судите слишком строго: болезнь, волненья, и дорога до санатория оказалась несколько утомительной.

— Так вот, — продолжил Ганс. — Электорат развалился практически напополам — и ну спорить! Предќќмет же спора был следующий. Первый выгнанный главврач за короткий срок руководства "Блэквудом" не сказал ничего глупого, но и не сделал ничего умного. Второй же не сказал ничего умного, однако не сотворил ничего глупого. Суть общественной дискуссии и народных треволнений — кто из этих двоих как начальник был лучше, а кто хуже? Коли проще: сморозил глупость — значит, дурак? Сделал глупость — то же самое? Либо все-таки не исключены некие варианты, альтернативы, нюансы и обертоны?

— И чья взяла? — полюбопытствовал я.

Ганс пожал плечами:

— Ни чья. Спорщики так увлеклись, что побросали работу и не заметили, когда в санаторий назначили следующего главврача. А тот, отставной военный, даже разбираться в предмете конфликта не стал. Поувольнял всех дискуссионеров-людей, как сам по-военному выразился, к едрёной матери.

— А нелюдей?

— Ой, нелюдей, разумеется, нет. Людей-то на Земле, уж снова простите, что собак нерезаных, а вот нашего брата дефицит. Влепил только каждому по выговору и премии лишил. Но, впрочем, и его тоже скоро сняли.

— Да-а-а, прикольно тут у вас! — не удержался я, отметив про себя отличное от вчерашнего поведение Ганса: слишком уж откровенный тон и чересчур вольнодумные речи. А оно мне надо? Сто лет не надо! И развивать тезис о местной прикольности я не стал.

Зато библиотекарь внезапно раздухарился не на шутку:

— "Прикольно"?! Это для вас, дармоедов заезжих, прикольно, а нам с этим жить!

(Слушайте, да что с ним стряслось? Не то руководство вздрючило?)

Ганс же снова понизил голос:

— Как вам такое?.. — Покраснел, тоненько откашлялся и, явно стесняясь, принял артистическую позу: оттопырив назад ножку, всплеснул руками и, горделиво задрав бугристый бородавчатый шнобель, дрожащим голоском продекламировал:

За дело взялся преумело.

И ведь на всё хватило сил!..

И... умолк.

Я удивился:

— Ну? А дальше?

— Довольно пока! — посмурнел гном. — Передумал. Мы недостаточно близко знакомы.

— Гм... — Я озадачился еще сильнее. — Гм... Но, насколько понимаю, этот огрызок оды посвящен кому-то из начальства?

Гном фыркнул:

— Понимайте, как хотите! — И тут же грустновато вздохнул: — А впрочем, знаете, есть всё же в такой административно-вакханальной чехарде единственный плюс. Спросите, что за плюс?

— Спрошу, — кивнул я. — Спрашиваю.

Он тоже кивнул:

— Отвечаю: великое счастье нашего горемычного санатория заключается в том, что еще ни один главврач свои самые-самые грандиознейшие планы и замыслы не довел до конца. Иначе бы "Блэквуду" давно кранты. А так — реформатора либо за что-нибудь посадят, либо просто уволят, на другую работу перебросят, либо вовремя очнется и на нечто менее вредное и затратное переключится. Хотя наворочать, конечно, успели изрядно.

Ганс помолчал. Опять тяжело вздохнул:

— Правда... Правда, был раз на этой должности (и тоже недолго) нетипичный персонаж, я бы сказал — бесшабашный неоромантик...

— Сняли? — кисло поинтересовался я.

Гном отрицательно мотнул соломенной шляпкой:

— Не успели, ироды. Сбежал.

— Сбежал?! — изумился я. И вдруг...

И вдруг, зашелестев, раздвинулись близлежащие кусты и из них несмело высунулось странное, смахивающее на собаку существо, однако с не вполне собачьей, похожей на мятую подушку обвисшей мордой. И не успел хоть как-то отреагировать...

— С-с-сю-у-ука!.. — взвизгнул Ганс, схватил обломок валявшегося у подножья фонтана кирпича и запустил им в несчастную тварь. Метко попал прямо по квадратной башке, и бедняжка, истошно вопя и скуля, скрылась обратно в кустах.

У меня просто сердце кровью облилось от жалости и недоумения.

— Господь-Абсолют!.. Что это было?.. — пробормотал потрясенно. — Или — кто?! Вроде похоже на собаку...

— Собака и есть! — зловеще скрежетнул зубами недавний интеллигент-вольнодумец, но тут же споќхватился: — О, простите! Тысячу раз простите, нерќвишки совсем тронулись, так, гадюка, достал!

— Да не переживайте, — успокоил я, — нынче все на нервах. А псина необычная, я эдаких не видал.

— Шарпей, — угрюмо буркнул Ганс.

— Кличка?

— Порода.

Я покачал головой:

— Ну и за что вы ее? Кирпичом-то?

Лисья мордочка библиотекаря приняла трудноописуемо сочетанное выражение гнева и раскаянья одновременно.

— Понимаете, тут всё архисложно...

— В смысле? — продолжал удивляться я. — Не понимаю! Объясните!

— Шарпей полюбил Эвридику, — трагически поджал губы Ганс. — Такая странная история...

— Шарпе-е-эй?! — обомлел я.

— Шарпе-е-эй, — подтвердил Ганс.

— Шарпе-е-е-эй?! — отказывался верить я своим ушам.

— Шарпей! — сурово отрубил Ганс и саркастически-едко хмыкнул: — И Эвридика!

— А она? Полюбила шарпея? — не унимался я. — Слушайте, уважаемый, а вдруг она какая-нибудь зоозащитница животных, и это... два сердца встретились?

— Два се-э-рдца?! — вытаращился гном.

— Ну да! Шарпей и Эвридика. Вот!

Ганс презрительно скривился:

— Что вы несете?! Какая защитница! Какие сердќца! Суть моего конфликта с проклятым кобелем куда более прозаична. Дело в том, что он, мерзавец, повадился регулярно задирать лапу на фонтан, а вода, тем паче такая, всем известно, и камень точит. Видели, что с Орфеем, собака, сотворил? А теперь за Эвридику, красавицу нашу писаную (о, зловещая игра слов!), взялся и ножку ей уже повредил, тварюга поганая! Была б моя воля, давно пристрелил бы, да этот либерал двурушный не дает, паскудина лицемерная!

— Что за либерал? — не понял я. — Что за паскудина? Главврач?

— Какой главврач! — отмахнулся гонитель шарпея. — Коварный лизоблюдина Ганс, архивариус и главный научный сотрудник, кураторишка своей жалкой Пинакотеки!..

У меня ум зашел за разум. Да к тому же вроде Ганс-завхоз, а не архивариус оргазменно сопел при упоминании главврача санатория. И разве, чёрт побери, сам мой собеседник не?..

Кинофоб в соломенной шляпке, внезапно хлопнув себя по лбу, воздел ручки к ясному голубому небу, в котором кувыркалась сейчас стайка не то коршунов, не то голубей:

— Тысяча извинений, сударь, но мы же с вами доселе так и не познакомились!

— Погодите... Почему не познакомились?.. — вкоќнец обалдел я. — А вчера?.. А вы разве не...

— Ни в коем случае! — отчаянно замотал головкой гном. — О, ужас! Кошмар! Сроду не чаял, милостивейший государь, что меня — м е н я-а-а-а! — можно спутать с этим ученым хорём. Итак... Итак, не прошу, как говорится, любить, но хотя бы жаловать рекомендую — Ганс. Ведущий экскурсовод показательно-образцового (шучу-шучу — образцово-показательного) двенадцатизвездочного санатория-профилактория "Блэкќќќвуд" Ганс!

— Ага... — тупо кивнул я. — Ага... ипостаська...

— Именно, — важно подтвердил третий за сутки Ганс. — Ипостаська! И очень надеюсь, она найдет с вами общий язык. Желаете, прямо сейчас устрою обзорную экскурсию? За Лимес, правда, не пойду, остеохондроз разыгрался, но по внутреннему периметру погулять можно, хотя... Хотя вас наверняка предупредили, что кроме Мусейона все здания на дезинфекции и карантине?

— Предупредили, — подтвердил я.

— Вот и славненько! Тогда и смотреть нечего. Тот же Клиникум суперсовременного квазиискусствия в этом сезоне, надеюсь, вообще не откроют — столько отравы вбухали, хоть бы через год выветрилась.

На последние слова Ганса — ведущего экскурсовода я отреагировал довольно вяло, и он, видимо, решил разжечь мое любопытство, подстегнуть тягу к новым знаниям.

Решил — и подстегнул:

— Знакомо вам имя Зевксис?

— Нет, — покачал головой я.

— Что вы! Как можно?! — укоризненно зацокал язычком гном. — Зевксис — знаменитейший, славнейший живописцец Второго Древнего мира. Аж до нашей благословенной Эры Великого Содружества докатилось предание о том, что на картине "Мальчик в винограде" художник настолько реалистично и аппетитно изобразил виноградные грозди, что птицы слетались клевать их, принимая за настоящие. Даже фигура мальчика не могла отпугнуть птиц, чему Зевкќсис безумно огорчался: мол, мальчишку он, получается, нарисовал гораздо хуже, нежели виноград. Неужто и впрямь не слыхали эту красивую легенду?