Ну, делать нечего, оказать подмогу уместно и должно, вздохнул я, присоединившись к суетливо собиравшей листки девице. Одной рукой (вторая занята моим саквояжем), демонстративно на отлёте и не смотря на них, я стал доносить самые далёкие листки “пострадавшей”.
— Не знаю, как вас и благодарить, сударь?... — уставилась на меня серыми глазищами девица, более чем приглядная, не старше семнадцати годов, по окончании сборов.
— Ормонд Володимирович Терн, секретарь, полис Вильно, — вынужденно представился я, коснувшись поля шляпы. — Благодарность излишняя, — отрезал я, довольно сухо.
— Есения Даровна Бер, наперсница, Новоград, — ответно представилась девица с улыбкой, уверив меня, что это точно “по мою душу”. — И всё же, оказали вы мне подмогу, в час нужды, тогда как прочие, — повела она дланью окрест, — сего не совершили. Притом, с похвальной скромностью, — заблистала она очами.
Ну да, ехидно помыслил я. “Протчие”, значится, должны были бегом и спотыкаясь, мало не через ползала бежать. Впрочем, ладно. Тут вопрос, что девице “из-под меня” надо?
Потому как в “случайность” событий я не верю ни на полушку. А уж мимика, взгляды, прядка поправленная, вполне однозначно указывают, на “интерес”. В противном случае, на сухое “не стоит благодарности”, последовало бы простое “и всё ж благодарю”, в той или иной форме. И расстались бы мы, как в море корабли.
А тут стоит, глазки строит и вообще. И ведь ладна какова, бесовка, отметил я некоторые шевеления и потуги некоторых частей организма. Можно сказать, что “подловили”, не без иронии отметил я.
Впрочем, а кто сказал, что мне неприменно потребно “простоватого ниппонского школяра” из себя корчить? “Медовая ловушка”? Да я только за, вот только влетать в неё потребно не по дури, а аккуратно, получая весь спектр удовольствия. Что ей на деле потребно, могу выявить, это раз. Проверкой сие может быть (и с немалой вероятностью является, правда, не гарантированно добродумовской), это два. Да и прямо скажем, ежели голову не терять, за округой и ситуацией приглядывать, то можно ловушку и инвертировать. В своей “неотразимости” я, безусловно, не уверен, но вот в самоконтроле и воле — более чем. Так что надо “поддаваться”, да и поиметь с этой поддачи как можно больше полезного, ну и как можно менее самому отдать.
Приняв это решение, я ответно девице улыбнулся, приосанился, да и выдал:
— Коль скоро вы, сударыня, настаиваете на благодарности, — на что Есения, глазками коварными сияя, закивала столь энергично, что аж грудь заколыхалась. — То, поелику местная вы, не могли бы просветить гостя непросвещённого в бытии славного Полиса Новограда? А то, службу я начал не столь давно, — лыбился я. — Мало где был, а страсть как интересно, в чём отличия, что интересного творится в Полисе вашем.
— Да я, признаться, Оромонд Володимирович, — глянула она очами столь “наивно-влюблёнными” что я чуть не заржал аки жеребец, по многим причинам, — сама не столь давно на службе пребываю. Лишь в году этом гимназиум окончила, — интимно понизила она голос. — Посему, чтоб знать, в чём отличия, надобно знать, с чем сравнивать. Вот поведайте, что и как у вас, я интерес ваш лучше пойму, да и ответить вам угодно смогу, — выдала девица.
— Как изволите, — распушил хвост я, подхватив даму под ручку, на что та отнюдь не возражала, да и подвёл к свободной банкетке.
А после я пересказывал житие Вильно, в стиле “лучший полис Союза”, да и собеседница постреливала глазками, за плечо меня пальчиками теребила, да и щебетала на тему Новограда. К последней части я, невзирая на не менее “агитскую” природу, прислушивался не без внимания: поручение злонравного Добродума никуда не делось, соответственно, и подобный источник информации, пусть и явно доверия не заслуживающий, не помешает.
Вдобавок, не без усилий, боролся с организмом, в смысле естественных реакций. Частично успешно, частично нет, но довольно сомкнутые ресницы собеседницы, после очередного “неудачного” захода в смысле осаждения восставшей плоти, мне явно не почудились.
А соответственно, я ещё и решал вопрос, уж коли я решил в “медовую ловушку” вляпаться и медком полакомиться, то как бы сие сотворить, не получив от местных пчёл не жало, а кол калёный.
И выходило, что вполне осуществимо: во-первых, самый очевидный вариант, “изнасилования”, тут не сработает при минимуме затрат. А именно, буде всё, как мне мстится, пригласить девицу в свой нумер. Этика жизни половой Полисов, как наставляли и книги, и наставники, была довольно простой: девица или мóлодец, прибывшие на территорию обитания потенциального партнёра, сим своё согласие на коитус дают. Будет он, не будет — дело десятое, но ежели она в нумер ко мне по своей воле прибудет, за крики “о поругании” над ней только поржут. Территория, конечно, не наша, но ежели меня по беззаконью ущучат, то сие будет дипломатическим скандалом неимоверным.
Ну и, соответственно, ежели “просто пообщаться”, так таковое на нейтральной, общественной территории происходит. А ежели прибыл в жильё, то будь готов или готова, что тебя сексом отымеют, вполне логично.
Далее, сам вопрос жизни половой и насилия был несколько более “либерален”, если так можно выразиться, нежели в Мире Олега. За поругание могли вызвать на поединок чести и как убить, так и нанести увечья неизлечимые и оскорбительные. Да самого в зад отыметь, после того, как ручки-ножки поломают, например.
Но в правовом поле Полиса тяжким преступлением насилие половое не считалось. Средней тяжести, скажем так, требующее компенсации, наказания, но никак не высшей меры.
Как раз одно из культурных отличий, что, наряду с пренебрежением к девству, да и вольностью в отношении с “сердешными другами”, делало те самые “преступления на сексуальной почве” редкими, в основном, прерогативой душевнобольных.
Соответственно, вопрос с крючком “за поругание” отпадает. Далее, возможно возникновение “конкурента” на попку и перси Есении, с перспективой конфликта. Да щаз, мысленно и ехидно ухмыльнулся я, кивая на щебет девчонки. Вопрос территории встречи и моего поведения. А оно будет: “Так вы, сударыня, не свободны? Ну так и я не претендую ни в коем разе, общение исключительно познавательный характер носило!”
И шиш меня в конфликт, особенно с правильно подобранным местом, втравят.
Ну и, наконец, самое желанное для меня: растрясение юнца, после хорошего и добротного соития, на информацию, без подстав злостных. Так я только за, вот только с информацией выйдет некоторый облом, мысленно посулил я.
Так что, приняв окончательное решение, с головой погрузился в беседу с девицей. Нужно отметить, что дурочкой она не была, даже не играла. Вот что она явно “отыгрывала”, так это этакую “наивную восторженность”, не в ущерб разумным суждениям.
В итоге, беседой я увлёкся и, к моменту окончания заседания послов, не раз и не два одёргивал свой расслабленный гормоном язык. Но, в целом, приятно, заключил я, заканчивая беседу таковым образом:
— Несравненная Есения Даровна, — возложил я лапку себе на грудину, в район желудка. — Словами не передать, сколь порадовала меня беседа наша, в равной мере как поучительная, так и приятственная собеседницей. Но служба нас ждёт, — тяжко вздохнула моя красноречивость, указав головой на распахнувшуюся дверь. — Молю, скажите, могу ли я рассчитывать на продолжение беседы? Патрон мой перемещения мои ограничил, — врал, как дышал, артистичный я. — Не соблаговолите ли вы встретиться со мной, во время вам удобное, в трапезной гостевого дома? — с надеждой уставился я в серые глазищи.
— Смущаете вы меня, Ормонд Володимирович, — потупила взор и слегка покраснела артистичная Есения. — Однако ж, беседа с вами и мне приятна и любезна, потому, ежели с делами вашими соразмерно будет, рада буду я общение продолжить, сегодня же, в шесть пополудни, в месте, вами названном, — подняла она очи и заблистала ими, с улыбкой на губах.
Вот и славно, лыбился я до ушей, раскланиваясь с дамой, выискивая взглядом Добродума. Последний злокозненный тип обнаружился медленно бредущим под ручку и беседующим с неким почтенным старцем, явно посольского толка.
Но, к счастью, окрестности обозревал, так что на мою персону взором наткнулся. И бровками поигрывание и пученье очей моих, пусть не слишком явное, оценил.
Поскольку собеседнику несколько фраз сказав, направился ко мне, распахивая папку. Сие деяние я интерпретировал верно, распахивая саквояж и подставляя его для удобства повыше.
— Что у вас? — тихо и коротко бросил Добродум, упихивая в недра саквояжа некую макулатуру.
— Вышли на разговор, видно, соблазнять мыслят. Думаю притворно поддаться, ограничив место встречи гостиным двором. А там и в нумере поговорить можно, не думаю, что с пристрастием, но хоть глянуть аккуратно сможете, — скороговоркой выдал я.
— Не смогу, приглашён на охоту. Буду только через пару дней. Притворную попытку поддаться — одобряю, — так же тихо и быстро проговорил Леший. — Действуйте по своему разумению, — выдал он мне индульгенцию и ключ от нумера и сейфа.
Да и удалился к своему предыдущему визави. Ну и ладно, хотя, ежели бы не территория гостиного двора, в отсутствие Добродума я бы на купание в медовой ловушке и плюнул. Но так, как есть, вполне приемлемо, гонял я в мыслях всяческие возможные варианты.
Параллельно, идя в нумер, гонял в башке варианты, как меня можно укузьмить, хотя в данном разе скорее уесенить.
Итак, препараты толку различного, сознание расслабляющие и язык развязывающие. Тут можно сказать так, что во время совместной трапезы сие зависит лишь от меня, моего внимания и предварительной подготовки. Сие решаемо и не слишком напрягает, хотя надо бы мне кое-чем позаниматься, для уверенности. Времени маловато, но хоть что-то, может, и выйдет что.
С введёнными же телесно, через поцелуи и прочие варианты “близкого контакта” можно и не бояться: одарённые невольно более устойчивы к дурману всех типов и видов, тут сама природа восстает супротив отравы, обходя тот же алкоголь да табак, как исключения. Соответственно, девица, ежели и будет вводить таковые “телесно”, сама ими подвержена окажется. Хотя, противоядия, как пример. Бес с ним, посидим в трапезной поболее, да и следить за собой пристрастно буду. В крайнем случае, выставлю девицу за дверь: негалантно и неприятно, но мгновенно дурман не действует, а отклонения я с высокой вероятностью замечу.
Да и прямо скажем, риск сей более для моего самомнения риск, на сей момент уж точно: не знаю я и не ведаю тайн Полиса, соответственно, ежели и одурманит меня девица, то рискую я лишь тайнами своими. Кои более безумцу пристойны. Скорее на нетипичное действие возможных препаратов списаны будут.
Ну и опасения олеговой части насчёт болезней срамных были довольно ехидно повержены памятью Ормонда. История болезней инфекционных была довольно любопытна и поучительна.
А именно, как и оспа в мире Олега, болезни венерические были в мире Полисов изведены под корень. И не только они. Еще до развития терапефтов и медицины, была принята система карантинных обиталищ. То бишь, ежели болезнь искоренению текущей медицине не поддавалась, проводились массовые проверочные мероприятия, и носители таковых изолировались от социума, зачастую пожизненно. Не гноили, обеспечивали, а в рамках карантинных городков и не ограничивали ни в чём, кроме деторождения, в ряде случаев. Ну а в итоге, масса бацилл просто издохла, не найдя среды к размножению.
Жёстко, не мог не признать я, но то, что в Полисах три сотни лет слыхом не слыхали о лепре, оспе, ну и срамные болезни туда же — это показатель. Причём показатель заботы о людях, а не людских правах (на право заразить, ехидно отметил я). А со временем, были и прививки открыты, гораздо более эффективные, не без участия терапефтов.
То бишь, опасаться в смысле заразы также нечего. Собственно, когда я в весёлый квартал мыслил пойти, ничего и не ёкнуло, память мудро опасений не выказала.
И выходит, что ежели я внимателен, собран и разумен буду, то может, нарисуется небезынтересное амурное приключение. А некий флёр шпионский, ему сопутствующий, скорее пикантности придаёт, окончательно поставил вердикт я.
И принялся готовиться: в первую голову, собрал докýменты и бумаги служебные, запечатал в саквояж, а оный в сейф в лешем обиталище. А ключи поместил в место труднодоступное, из расчёта, чтоб когда буду секретный карман курочить, под препаратом каким, время подумать “а чо я за дичь творю” было.
После же нужно было романти́к некий соблюсти. Всё же, хоть и очевидно второе дно, но девица приглядная, да и ежели будет что, так первый раз у меня. Следовательно, надобно сие оформить с должным тщанием, прилежанием, да и довольство не только самому получить, но и даме доставить. Выйдет или нет — вопрос открытый, но не постараться просто непорядочно и некрасиво, заключил я.
Так что направился я на первый этаж, да и полюбопытствовал у служителя гостиного двора, где лавку цветочную окрест можно найти. Ответ же меня порадовал: в самом дворе искомое место обреталось. Ну и направился я туда тотчас.
Сам венок был мне знаком не только умозрительно: смысл был тот же, страстию нежною снедаем, собственно, один в один как Ветрене составленный. Ну а разницы в том Новоград не имел, так что с приказчицей лавки составлял я венок, зачастую тяня руку к потребным цветам ранее, чем сама приказчица.
— Люба она вам? — наконец, с придыханием, полюбопытствовала девица.
— В достаточной мере, — аккуратно ответствовал я.
— А не желаете ли, сударь, — закатила глазки приказчица, уверив меня, что сие “продажный ход”, — ленту к венку своей любушке вплести особую?
А это меня заинтересовало. И переставшая глазёнки закатывать и томно вздыхать приказчица поведала мне о новой новоградской моде. Судя по продемонстрированным образцам, даже не врала.
А именно, каноничный венок “со смыслом” плёлся из цветов, как полевых, так и оранжерейных, красив, благоухающ и прочее. И плёлся лишь из них, соответственно. Однако, новоградцы ввели моду перевивать её поверх лентой, введя традицию “дополнительного памятного подарка”. От самой ленты, что употребимо лишь дамами, да мужчинами при кудрях привольных, что скорее редкость, нежели наоборот, до крепления на ленту сию каменьев, как поделочных, так и драгоценных. Парчи, толка разного и прочего. Что, в особо эксклюзивных случаях, могло венок подарочный превратить в весьма ценный дар.
