Приказано - спасти...

— Нет! Может быть, сначала мне и было все равно, кому помогать. Но теперь я отвечаю за их жизни.

— Да? — в голосе Женьки прорезается удивление. — А ты не думал, что может быть вот так?

В глаза Семена щедро плещет свет пламени. Впрочем, огненные языки тут же сникают, превращаясь в черный дым, грязными струями истекающий от обгорелой резины на катках "Комсомольца". Машина завалилась в кювет, размотав на дороге ленту перебитой гусеницы. Люки тягача закрыты, беспомощно торчит из шаровой установки задранный вверх ствол пулемета. За машиной виден и прицеп: рваными клочьями обвис брезентовый тент, на крашеных досках бортов белеют отщепы и сколы пулевых попаданий. От спущенных покрышек тянется глубокая борозда в укатанном грейдере, образовавшаяся, когда тягач из последних сил волок свой груз. А самое страшное, что возле колес, грудой брошенного тряпья скорчилась чья-то маленькая фигурка. Возле вытянутой вперед, почти детской ладошки, черной кляксой лежит пистолет. И ветер шевелит каштановые пряди волос, закрывающие лицо. Еще дальше на дороге валяется растоптанная сапогами командирская фуражка с зеленым околышем...

Чекунов закрывает глаза, но картинка не меняется. А в уши бьется тихий голос:

— Почему ты решил, что лучше знаешь, как им жить? Или умереть... Ведь, возможно, им удалось пережить плен и спастись? А вот ты в таком варианте, можешь и не дожить до Победы.

Семен до рези в глазах сжимает веки... И чадное пламя горящей резины сменяется успокаивающим огоньком подсветки приборов. Подрагивает в такт работающему двигателю рычаг переключения передач.

Чекунов смотрит на свои руки, лежащие на баранке руля. Кожа на глазах дрябнет, покрывается старческими веснушками, желтеют табачным налетом ногти и вот уже Лексеич видит свои собственные, сморщенные от многолетней работы, ладони. Усталость прожитой жизни неимоверной тяжестью наваливается на плечи старика. Голос пассажира ЗиСа немного меняется в тональности, наполняется болью и сожалением:

— Ты слишком стар, чтобы что-то изменить в чужой жизни, а свою... Свою жизнь тебе менять уже поздно.

Слова бьют больно, в них есть какая-то доля истины. Но уже разгорается внутри ярость: "Так что теперь — опустить руки и сдаться? Нет, старый конь — борозды не испортит. Правда, говорят, что и глубоко не вспашет. А вот это мы еще посмотрим!"

И Лексеич упрямо подымает голову:

— Да, я уже стар. Но это значит, что жизнь для себя я уже прожил. А эту, я могу потратить на других. Разве не так, Женька?

И уже свободно поворачивается лицом к мальчишке в солдатской гимнастерке, что сидит, рядом с ним, в тесной кабине "трехтонки"...

Проснулся Семен от холода. В костре дотлевали несколько головешек подернутых налетом сизого пепла. Андрея, же, поблизости не наблюдалось. Однако не успел Семен встревожиться этим фактом, как Шилин объявился сам. Он вылез из кустов с большой охапкой сухих сучьев. Бросив ворох возле костра, Андрей принялся раздувать огонь. От его усилий полетела пыль, и заклубился едкий дым. Закашлявшись, Чекунов быстро откатился от костра. Протирая слезящиеся глаза, попытался вдохнуть утренний воздух. А уж когда наконец вдохнул, то разразился вдохновенной тирадой:

— Андрюха, так твою и не так, чего ты творишь изверг?! Это ж надо так надымить! Щаз вся немецкая авиация на огонек соберется!

— А ты сам попробуй — огрызнулся Шилин, отряхиваясь от золы. — И так уже зуб на зуб не попадает.

— Ничего — посулил Семен — прилетят "лаптежники", они тебя согреют!

Андрей опасливо глянул в утреннее небо:

— Не каркай. Накличешь еще.

— Что, приходилось уже встречаться?

Андрей только дернул головой.

Утро в лесу, сколько поэтов и художников посвятили этому моменту свое вдохновение. Эстеты, мать иху не так...

Разок бы сами пособирали сырые дрова в лесу, когда с каждой ветки роса за шиворот льется — всю бы романтику быстро позабыли. Это им не в тепле картинки малевать и стишки кропать. Ворча, таким образом, себе под нос Семен выполнял тот объем работ, который необходим, чтобы обеспечить отряд горячей пищей и теплом. Даже вскипятить на костре ведро воды нужно уметь, иначе можно просто впустую перевести дрова и время.

Пока мелко наколотые чурочки разгорались под закопченной посудиной, Семен еще раз сходил за водой к недалекому болотцу и придвинул второе ведро поближе к огню, чтобы вода успела хоть немного согреться. Городские жители, проживающие в квартирах с центральным отоплением, и не представляют, сколько времени уходит у человека в лесу на создание хотя бы минимального комфорта. А если еще нужно чтобы этого комфорта хватило на почти два десятка человек...

Андрей уже улегся на лапнике у костра, пытаясь добрать то, что не успел ночью. Сначала Чекунов хотел поднять его и заставить заниматься каким-либо полезным делом, но потом передумал: "Пусть поспит еще, его дело молодое. Ведь все остальные еще тоже спят. Пока проснутся, как раз вода закипит. А уж я по-стариковски пока погреюсь у костра". Вот произнес мысленно эти слова, и самому смешно стало. Какой же он теперь старик? Так посмотреть, Шилин ведь постарше его будет. А вот все равно привычки никуда не делись.

Глядя, как красный диск солнца продирается через густые кроны деревьев, медленно поднимаясь над горизонтом, Семен всерьез задумался. Это ведь только во сне он сказал Женьке, что не сомневается в своих силах. А на самом деле? Да, через реку они переправились. И через шоссейку перескочили. Но теперь начинается не менее сложная часть пути. Ведь его знание будущего уже практически закончилось. Сейчас он находится в таком же положении как и все остальные. Какая польза от того, что ему известна дата начала наступления под Сталинградом? И все свои познания о ходе Курской битвы, почерпнутые из случайно прочитанной книжки, он бы с удовольствием променял на знание того, что затевают немцы в ближайших населенных пунктах. Вот только никто не подходил с предложением "махнуться не глядя" к красноармейцу, протянувшему к огню грязные ладони. И значит нужно было решать все самому. Решать и делать все так, чтобы не стала реальностью та страшная картинка из сна.

Когда вода в ведре забурлила, Семен покидал туда несколько кусков конины и набранный по обочине дороги старый и жесткий щавель. Получилось жидковато, но на лучшее рассчитывать и не приходилось. Когда мясо уварится, можно будет еще немного сухарей сыпануть. Все ж посытнее выйдет. Со стороны фургона уже слышались тихие голоса и, обойдя костер, Чекунов постучал носком ботинка по подметкам обуви Андрея. Тот поднял голову, хлопая спросонья глазами и пытаясь сообразить, где он находится.

— Вставай, не у мамки на печи спишь. Нужно женщинам помочь раненых обиходить.

Когда человек вынужденно оказывается беспомощным, больной или раненый, все равно — ему приходится зависеть от других. Это бессилие, невозможность обеспечивать себя даже в простейших потребностях, угнетает людей, портит характеры, вызывает напряжение при общении даже с родными и близкими. А уж если человек вырван из привычного общества, окружен такими же страдальцами...

Кто-то замыкается и уходит в себя, переживая только свою беду. А другие стараются не показать своей слабости, пытаются поддерживать других, стараясь хотя бы делом задвинуть подальше свое страдание, забыть рвущуюся изнутри боль.

Когда Семен с Андреем подошли к фургону, то обнаружили там Сивакова. Согнувшись, тот привалился к борту прицепа и мелко трясся, отставив в сторону, забинтованную руку, подвешенную на косынке к шее. Семен рванулся вперед, подхватил военфельдшера за локоть здоровой руки, с другой стороны подскочил Шилин. Озабоченно попытался заглянуть в лицо военфельдшеру:

— Борис Алексеевич, что с вами? Вам плохо?

Сиваков с трудом выпрямился, поднял голову — и тут стало ясно, что он попросту смеется, задыхаясь и захлебываясь. У Семена опустились руки. Он растерянно смотрел на человека с явными признаками сумасшествия. Было непонятно: то ли попытаться заговорить с Сиваковым, то ли сразу связать, пока тот не отколол еще какой-нибудь штуки. Положение спас Андрей. Он полной горстью плеснул в лицо Бориса Алексеевича воды из ведра, которое нес от костра. Сиваков поперхнулся и замолчал. Потряс головой, вытер лицо здоровой рукой:

— Извините, не мог сдержаться. Там Звонков опять концерт дает. Чекунов и Шилин недоуменно посмотрели друг на друга, потом на лице Андрея, вместе с улыбкой, проступило понимание:

— Это что ли тот Серега, что со сломанной ногой лежит?

Борис Алексеевич перестал смеяться и резко посерьезнел, с лица исчезли всякие следы только что бывшего веселья:

— Если бы со сломанной. У него огнестрельный перелом бедра с частичным раздроблением кости. По-хорошему, нужно делать операцию. Но не в этих условиях, не с этим инструментом.

Подумав, Борис Алексеевич шевельнул рукой подвешенной к груди и глухо добавил:

— Да и хирург теперь нужен другой.

Смех из фургона прервал его слова. Сиваков покрутил головой, но ничего не сказал. Семен повернулся и полез в фургон, взмахом руки остановив дернувшегося следом Андрея.

Под тентом, из-за откинутого полога на заднем борту, было относительно светло. И Семен сразу рассмотрел застывшую в узком проходе скульптурную композицию. Худой парень в грязной нательной рубахе и кальсонах повис на плечах санитарок, которые старались развернуть ставшее таким неуклюжим тело и уложить бойца на нары. Огромный лубок из бинтов и досок заменял ему левую ногу. Но это не мешало ему комментировать происходящее:

— Так, заходим на полосу, заходим! Выполняю последний разворот! Уже вижу посадочный знак! Тяжелый бомбардировщик имени Сереги Звонкова просит разрешения приземлиться на вашем аэродроме!

Всхлипывающий от смеха летчик Виктор Иванович, с верхнего яруса нар, подсказывал ему голосом строгого инструктора:

— Учлет Звонков, почему не доложили командиру экипажа о выпуске шасси? Что это за воздушное хулиганство? Как ваш инструктор объявляю вам выговор и дисциплинарное наказание — четыре круга бегом вокруг аэродрома!

Парень повернул голову в сторону Семена и тот на мгновение поймал взгляд темных глаз. Не было там веселья, только тщательно скрываемая боль. Если бы летчик мог видеть это своими глазами, то не смеялся бы. Лицо бойца покрывала блестящая испарина, но шутить он не переставал:

— Товарищ инструктор, ваше приказание выполнено! Колеса выпущены!

Болезненно сморщившись он наконец смог умоститься на свое место:

— Разрешите доложить! Посадка прошла нормально! Разрешите приступить к бегу вокруг аэродрома?

С этими словами парень обессилено откинулся на нары. Санитарки захлопотали вокруг забинтованной ноги, пытаясь уложить ее поудобнее и не причинить раненому лишней боли.

Народ вокруг еще тихонько хихикал, вспоминая прошедшее представление, а Семен глядел на обострившиеся черты лица Звонкова и чужая боль жгла нервы красноармейца. Пройдя войну и прожив долгую жизнь, Чекунов не раз сталкивался с такими людьми. Не производящие внешне впечатления героев, они часто оказываются нужными там, где тяжело и опасно. Такие люди не сотрясают воздух патриотическими лозунгами. Они просто живут и помогают выжить другим. И так, наверное, будет всегда.

За пару часов, при помощи Шилина и Чекунова, санитаркам удалось более-менее обиходить и накормить раненых. Разобрав котелки с остывшим супом, наскоро поели сами. Разлили кипяченую воду по флягам. Затем Семен дозаправил тягач, стараясь не пролить ни капли драгоценного бензина, и дал отмашку к началу движения. Шилина он, как и вчера, оставил сидеть наверху, в обнимку с винтовкой, для наблюдения за дорогой и воздухом. Благо погода улучшилась, дождь прекратился еще ночью, и теперь в разрывы серых облаков иногда проглядывало солнце.

И снова выматывающая душу тряска. Завывания двигателя, лязг сцепки и матерные рифмы Андрея составляют звуковое сопровождение каждого пройденного километра лесной дороги. Но все имеет свой конец. Тягач останавливается на краю леса. Впереди видно, что большие сосны, примелькавшиеся за несколько часов движения, постепенно сходят на нет, уступая место торчащим изо мха худосочным березкам и осинам.

Семен выбрался наружу из душной рубки и потрясенно выматерился. То, что на карте было обозначено как гать через болото, на практике оказалось каналом, затопленным черной торфяной водой, из которой то здесь, то там, торчали гнилые бревна. Если "это" и было гатью, то очень давно. Очень!

Сзади подошел Андрей. Присвистнул удивленно. Семен не стал оборачиваться:

— Андрюха, дело худо. Не знаю, удастся ли здесь проехать. Но и другого выхода у нас нет. Нужно промерять дорогу ногами. Без разведки — утопим и тягач и прицеп.

Шилин сделал несколько шагов по дороге вперед. Остановился около большой лужи. Заросшая зеленой ряской и болотной травой, она ясно давала понять, что этой дорогой уже давно никто не пользовался. Андрей поднял с земли булыжник и, размахнувшись, кинул его далеко вперед. От падения камня по темной воде пошли медленные, быстро угасающие волны. Затем черное зеркало канала снова застыло в неподвижности.

— Слушай, Семка, а давай — я схожу, посмотрю? А ты передохни хоть немного. Вон, на тебе гимнастерка вся сырая.

Чекунов отрицательно мотнул головой:

— Я сам. Мне нужно понять, где машину можно провести.

— Ну, тогда, и я с тобой пойду. Чего тебе в одиночку грязь месить?

— А ты тягач с прицепом будешь охранять. Мало ли, что.

— Да от кого его здесь охранять? Тут последний немец, наверное, во времена Александра Невского проходил. Да и тот в болоте утоп.

Семен неуступчиво молчал. Андрей же не унимался:

— Пусть вон Анастасия Ивановна покараулит. Она баба боевая, чуть меня не пристрелила.

Неожиданно Шилина поддержал подошедший Сиваков:

— Андрей прав. Одному идти опасно. Случись чего и никто не поможет. Идите вдвоем. А мы пока ранеными займемся.

Еще раз взглянув вперед, Семен обернулся к Андрею:

— Хорошо. Тогда вырубай пару жердей, и пойдем.

Красноармеец Андрей Шилин:

Плюх, плюх, бульк, шмяк:

— Твою же мать!!! — расплескав вокруг себя болотную жижу, Андрей с трудом поднялся на ноги. Грязная вода стекала по лицу и одежде. За последние пятнадцать минут он падал уже второй раз. Попытавшись вытереть лицо рукавом гимнастерки, он только размазал торфяную грязь. Сплюнул в воду, и покрепче перехватив жердину, снова двинулся вперед, за удаляющейся фигурой Чекунова.

Как выяснилось, дела с гатью обстояли все же не так плохо, чем казалось вначале. На глубине сантиметров тридцать под водой сохранился вполне себе крепкий настил, состоявший из поперечно уложенных бревен. Трудность при движении по нему состояла в том, что ноги так и норовили провалиться в щели между скользкими бревнами. И часто такой провал заканчивался падением в воду. После первого раза, Андрей еще пытался выжать на ходу свою гимнастерку. После третьего, он бросил это бесполезное занятие. После шестого, проклял тот момент, когда напросился идти с Чекуновым. Семен наверняка слышал эти матюги, но все так же молча продолжал свой путь.