Добрый король Джон?

Май 1213 года выдался, таким образом, чрезвычайно хлопотным и для Святейшего Престола, и для короля Джона, и для короля Филиппа.

Главная докука короля

Как показали дальнейшие события, примирение с Римом ничего не изменило в главной проблеме короля Джона. Его бароны готовы были пить и есть за его счет, были вынуждены выступить с ним единым фронтом перед угрозой вторжения, но во Францию отправиться с ним отказались — под глупейшим предлогом, что с короля еще не снято отлучение от церкви. Отлучение снято, конечно, было — папским легатом лично. Но, поскольку наложивший отлучение архиепископ Стефан был уже на пути в Англию, Джон решил не вредничать. Ему и самому было интересно, какую отговорку придумают его бароны после прибытия Стефана.

Архиепископ Стефан прибыл в июле, и Джон встретил его в Винчестере, устроив истинный, грандиозный спектакль с припаданием к ногам, просветленными слезами и прочими атрибутами прощения и раскаяния, которые зрители ожидали. И заодно, под соусом общего примирения с духовенством, собрал на начало августа в Сент-Олбани представителей со всей Англии в очередной раз перетрясти законы и напомнить подданным и администрации, что если им дорога жизнь, они не будут заниматься коррупцией и всякого рода вымогательствами.

Теперь, когда все формальности были соблюдены, и сопровождение короля в походе не ввергало более души его баронов в опасность, Джон отправился на побережье Дорсета и стал ждать. План был прежним — отплыть в Пуату. Армия была, деньги были, припасы были. Но вместо Франции, ему пришлось двинуться с армией наемников против собственного севера. Его бароны заявили, что ничего ему не должны, и вообще им надоели его походы. Рыцари баронов поддержали: они сидят около короля уже месяц, и ежели он им вот прямо сейчас не заплатит, они уйдут по домам.

Ни один король просто не мог позволить, чтобы его подданные вели себя по отношению к нему так небрежно. Высадившись в Корфе 9 августа, он был в Винчестере 16 августа, в Валлингфорде 25.08 и в Нортхемптоне 28 августа. Здесь его и нагнал архиепископ Стефан с запрещением двигаться вперед. По мнению архиепископа, король не имел права воевать против своих подданных. Джон был в скверном настроении, и высказал совершенно прямо, куда архиепископ Кентерберийский может убираться со своими глупостями. А он, король, в его советах не нуждается. Архиепископ взревел, что еще одно слово — и он отлучит от церкви не только короля, но и любого, кто за ним последует.

Пришлось Джону ограничиться вызовом своих баронов на суд — и, наверное, к лучшему, потому что во время карательных экспедиций страдают, разумеется, совсем не те, кто их спровоцировал. Весь конец года ушел на различные церемонии примирения. Интересно, что осенью 1213 года Джон, первым из королей, пригласил в совет не только баронов и рыцарей, но и фрименов — прообраз будущего парламента, хотя тогда Джон об этом институте еще и не знал. Сам додумался, как можно вывести страну из патовой ситуации, когда король и знать не могут работать вместе.

И вот, 1 февраля 1214 года Джон, его королева, его сын Ричард и племянница Элеанор Бретонская отплыли во Францию. Судя по его отчетам в Англию и по французским хроникам того времени, прогресс Джона был чем-то невиданным. Он был настолько мобилен, что Филипп не мог понять, как реагировать. Следовать — бессмысленно, предугадать и пересечься — невозможно. По сути, это скорее напоминало рейд Джона к Парижу, еще во времена Ричарда, чем основательное и неторопливое продвижение феодальной армии.

О том, чего именно Джон хотел этой вылазкой добиться, никто понять не мог. Возможно, ему хотелось размяться и попортить кровь любимому врагу. Возможно, он просто маскировал попытку помириться, под общий шум и гам, с Лузиньянами. И ему это удалось! В общем, 17 июня Джон был снова в Ангере. Победителем.

Но, по-видимому, этому королю было просто на роду написано вечно оказываться жертвой предательства. На этот раз какая-то муха укусила Альмерика Туарского, который громко и гнусно поссорился с Джоном, чтобы получить возможность гордо удалиться и не принять участие в объявленной уже битве с принцем Луи. Бароны Пуату тоже заявили, что в открытом поле они сражаться не будут. Джону пришлось отступить на южную сторону Луары.

Тут-то и выяснилось, почему Джон уже пять месяцев мотался как заведенный между Луарой и Дордонью. Пока он отвлекал французского короля и принца, во Фландрии собиралась огромная армия. Англичан привел граф Салсбери (Уильям Лонгспи, сводный брат Джона по отцу). Фламандцами командовал Хью де Бове, наемник, служивший Джону и теперь вернувшийся на родину. Графы Реджинальд Булонский и Уильям Голландский привели помощь Ферранду. Сам император Отто в какой-то момент присоединился к войску — правда, как "частное лицо", только с небольшой группой рыцарей.

Перед Филиппом стояла задача каким-то образом сдержать эту армию, которая уже начала проникновение в его королевство. Он знал, что его сил недостаточно, но он не мог отвлечь и принца Луи, который сторожил армию Джона. Если на месте Филиппа был менее искушенный в битвах король, его ждало бы сокрушительное поражение. Филипп, тем не менее, сумел поднять под оружие практически всех, способных его носить — ведь речь уже шла о защите отечества. И... он победил. Это была битва при Бувине. Хью де Бове бежал, Отто бежал, Салсбери попал в плен, в плен попали граф Фландрский и Булонский. Великолепный план Джона закончился ничем. Но лично его армия продолжала держаться и против объединенных армий Филиппа и Луи.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но папа Иннокентий, хлопотавший относительно очередного крестового похода, просто приказал обоим королям их войну прекратить. Обобщая, обеим сторонам оставили то, что они завоевали, и тех, кого они взяли в плен. Бретонский придворный оставил дошедшее до наших дней замечание, что Филипп, если бы не его набожность и послушание слову папы, мог бы в мгновение ока покончить с Джоном навсегда, если бы захотел — такие огромные силы были у него под рукой. Все, что известно о Филиппе, заставляет заподозрить, что избыточной набожностью он вовсе не страдал. Если он предпочел папе подчиниться, это наверняка означает, что Джон легкой добычей не был — даже при том, что бароны Пуату его практически предали.

Не сказать, также, чтобы поход Джона во Францию был бы фиаско. Отнюдь. Все, что было нужно и возможно сделать, было сделано. С Пасхи 1215 года должен был начаться пятилетний мир с Францией, практически блокирующий все поползновения Филиппа продолжить округлять свои владения за счет земель Ангевинов.

Бароны бунтуют

26 мая 1214 года Джон обложил налогом в 3 марки каждого своего барона-вассала, каждую королевскую усадьбу, епископскую вакансию, конфискованное в пользу короны имущество, и имущество, управляемое короной. Исключение было сделано для тех, кто лично был в армии Джона, в Пуату. Те же северные бароны, которые ранее отказались воевать, теперь отказались платить. Они утверждали, что условия их присяги королю Джону исключали службу за границей и, как следствие, финансирование заграничных мероприятий.

Историк Кейт Нордгейт сильно сомневается, что вассалам с северной Англии были изначально даны такие привилегии, хотя не исключает, что кое-кто вполне мог лично договориться с королем о каких-то исключениях. Во всяком случае, при короле Генри II и короле Ричарде скутаж для войн за рубежом не был постоянной платой. Тем не менее, слова Джона "так было всегда" по этому поводу, в его обращении к баронам, подразумевают, что при отце и брате короля служба в королевской армии за рубежом или плата за неявку были делом обычным. Так, собственно, было и в правление короля Джона — до 1214 года, когда северные бароны встали в позу.

Вопрос — почему? Возможно, летописец Роджер Вендоверский, в принципе ненавистник Джона и фанат Филиппа, в данном случае пишет нечто, похожее на правду. Что бароны обратились к обещаниям, данным еще Генрихом I, и что произошло это с подачи архиепископа Кентерберийского Стефана. В самом деле, положа руку на сердце: кто может поверить в то, что все персональные чувства Стефана подчинились решению папы с Джоном дружить? Стефан, довольно агрессивный лидер небольшой группировки, просто не смог бы забыть и простить долгих лет в невозможности занять вожделенный пост, долгих лет непризнания Джоном того, что он, Стефан, достоин почета. Не исключено, что личность Джона искренне приводила архиепископа в ужас — он не мог не понимать, что король просто смеется над самыми центральными постулатами веры. Мог он считать, в глубине души, Джона коронованным антихристом? Мог.

Так вот. Еще 25 августа 1213 года Стефан собрал всех епископов, аббатов, а также обретающихся вдалеке от армии баронов в соборе св. Павла в Лондоне. Речь шла о делах насущных, как то прибытии легата и снятии интердикции, но вот ведь какое дело: всех присутствующих-мирян (т.е. баронов) Стефан пригласил потом на отдельное, совершенно секретное заседание. Ну, у подобных секретов вообще есть тенденция распространяться со скоростью света, хотя Роджер Вендоверский приводит следующую выдержку как сплетню, а не как факт.

"Ye have heard, how, when I absolved the king at Winchester, I made him swear to put down bad laws and enforce throughout his realm the good laws of Edward. Now, there has been found also a certain charter of King Henry I. by which, if ye will, ye may recall to their former estate the liberties which ye have so long lost". То есть он, Стефан, якобы нашел некий документ, который должен был помочь присутствующим вернуть те богатства и свободы, которые некогда были у них узурпированы.

Этим таинственным документом была коронационная клятва короля Генриха I. Когда архиепископ прочел ее баронам, те страшно возрадовались, и тут же пообещали, что жизнь положат, а свои исконные права отвоюют. Вообще-то, у Роджера Вендоверского не было никаких причин клеветать на Стефана Лэнгтона, архиепископа Кентерберийского. Роджер ненавидел Джона, главного врага обожаемого летописцем Филиппа, и прелат был для него героем. Так что мы получаем достаточно солидный намек, с чего начались баронские волнения — не с баронов, а с архиепископа.

Почва для недовольства была, надо признать. Летописец Ральф Коггшельский пишет честно и справедливо, что "то недоброе, чему было положено начало при отце и брате короля, поднялось для угнетения Церкви и королевства". Церковь церковью, но королевство, в основном, было страшно недовольно двумя пунктами в правлении Плантагенетов. Первым и главным из них был закон об охране окружающей среды, направленный против браконьерства и порубок. В наше время было бы полным политическим самоубийством выступать против охраны окружающей среды, но люди Средневековья были еще настолько наивны, что верили: природа существует для человека.

Этот закон привезли с собой еще норманны, и Вильгельм Завоеватель оградил сразу от браконьерства и порубок весьма солидные части английских пространств. Его потомки продолжали традицию. А Джон, к тому же, любил деревья, животных и птиц гораздо больше, чем людей, и защищал их еще яростнее. Кроме того, он тряс своих лесничих, как терьер крысу, мешая им делать то, что они считали своим естественным правом — незаконно разрешать и браконьерство, и порубки за изрядную мзду.

Второй особенностью короля Джона, выбешивающей его баронов, была тенденция вмешиваться в судебные процессы. В принципе, когда-то у англичан было такое право — обращаться к королю по поводу обид, и король лично назначал по этому делу судью, и потом сам следил за ходом дела. Это право как-то испарилось еще при короле Генри, папаше Джона, и вместо него были учреждены постоянно действующие суды, заседающие всегда в одном месте. Джону этого показалось мало. Всегда, когда у него было для этого время, он отзывал из таких судов дела на собственное и своих советников рассмотрение.

Кстати, гораздо позже, при тех же Тюдорах, высшие государственные советники станут мониторить работу судов вполне рутинно, но во времена Джона подобная активность короля жестоко оскорбляла чувства его баронов. Сами понимаете, что пристальное королевское внимание к распрям между баронами и их арендаторами, к налоговым заморочкам и арендам земель никому не нравилось. Вернее, не нравилось тем, кто мог быть заранее уверен в вердикте суда — ДО вмешательства короля.

Шерифы были еще одной группой административной знати, у которой было много чего сказать против короля. Говоря прямо, и при Генри, и при Ричарде шерифы в союзе с юстициариями действовали, как мафия. Они платили свой "откат" через юстициария королю, и творили, что хотели. Были шерифы приличные — например, шериф Ноттингемпшира и Дербиншира Роберт де Виекспаунт, которому Джон доверял абсолютно и заслуженно. Но многие шерифы откровенно "крышевали" всяким там лесным братьям и сестрам, которые занимались разбоем, платя проценты с добычи в личные сундуки шерифов.

Но не думайте, что Джон был идеалистом, пытающимся истребить коррупцию, которая не истребляема в принципе. Джон просто стал драть с коррумпированных шерифов некую фиксированную сумму, называемую proficuum, как его отец и брат драли до него crementum. Очевидно, будучи в курсе того, сколько денег прикарманивает каждый отдельно взятый шериф ежегодно. Интересно, что в этой ситуации король оказался ненавидимой фигурой и со стороны тех, кого заставлял делиться неправедными доходами, и со стороны тех, кто считал, что коррупцию надо истребить.

О том, что во времена Джона не было независимых судей в принципе, известно хорошо. Часть судей совершенно открыто были вассалами определенных баронов, часть баронов сами были судьями. О том, какой "справедливости" можно было ждать от такой публики, догадаться не сложно. Тем более, что в суд практически не попадали однозначные дела. Чтобы было совсем уж весело, в процесс могли официально вмешиваться король и шерифы, и кто угодно из сильных мира сего, кого судящимся удавалось заинтересовать мздой. И завершающим штрихом была система штрафов, делающая судебные процессы совершенно невыгодными никому, кроме казны и судей. Например, за неявку свидетелям назначали безумные штрафы, не берущие во внимание уровень дохода провинившегося. А ведь устроить так, чтобы свидетель не смог явиться, было несложно.

Самым же болезненным для баронов был момент перехода наследства. Дело в том, что права на определенные земли и поместья могли быть или наследственными, или дарованными короной. В том, как корона распоряжалась своими землями, особых нареканий быть не могло: корона дала, корона и взяла обратно. Беда была в том, что под раздачу зачастую попадали и наследственные владения. Короной бралось опекунство и в тех случаях, когда это не было законным, и король пользовался доходами опекаемых до их совершеннолетия, и устраивал их браки по своему разумению. Или вдова не получала земель, положенных ей по праву, пока не платила крупную мзду чиновникам. Да много там было возможностей нажиться, все перечислять утомительно.