Чертополох. 1 том.

Слова Антара дали мне некую надежду, но теперь отведенное на ожидание время текло между пальцев, словно вода, и каждая капля уменьшала и без того призрачную возможность на спасение... Что же делать?

Задумавшись, я снова прикрыла глаза и привычно закусила нижнюю губу. Может, ещё раз попроситься на улицу? Я веду себя тише затаившейся от кошки мыши, и теперь от меня вряд ли ожидают подвоха. Если сопровождающим будет не Антар, то возможно...

— Из-за дождя здесь сыро стало... Ты не замерзла?

— Нет. — Я исподлобья зыркнула на так некстати прервавшего мои размышления Ильмарка, но тому все было, как с гуся вода. Он улыбнулся и, устроившись рядом, попытался сунуть мне в руки флягу.

— Здесь вино. Действительно хорошее — попробуй...

Вместо ответа я еще сильнее закусила губу. Ему что, сегодняшнего происшествия на поляне мало было? Или этот амэнец решил последовать глумливому совету товарищей и неуклюже скопировал Антара?.. Вот же... Головой о дерево стукнутый!

Ильмарку все же удалось вложить флягу в мои ладони, но руки после этого он не убрал, и его пальцы тут же крепко сжали мои.

— Не сердись лесовичка... На поляне я действительно не сдержался... — Амэнец снова улыбнулся, тряхнул головой... В этот миг он был передо мною, как на ладони. Яркие карие глаза, темно-русые, с золотым проблеском волосы, правильные черты... Вот только красота эта с душком — молодой и наглый амэнец слишком привык получать от жизни все, что захочет, а потому не признавал отказов даже в малейшем...

Между тем пальцы Ильмарка вновь неспешно огладили мои.

— Ты особенная, и совсем не похожа на других крестьянок: тонкая, белокожая, точно солнце тебя не касалось, и глаза у тебя, словно осенние озера...

Интересно, сколько раз и скольким девушкам он уже это говорил? Вот и сейчас речь ведёт, как по писаному — и волосы у меня густые, и пальцы тонкие, словно у знатной, — мне бы очень пошли серебряные кольца с узором в виде виноградной лозы, и серьги... Капельки из горного хрусталя...

С которых он наверняка не удосужился даже кровь стереть!.. Почувствовав, как от слов Ильмарка внутри у меня поднимается черная, кипящая волна гнева, я вскинула голову, собираясь резким ответом осадить обнаглевшего амэнца, но тут меня словно бы Предки под бок толкнули, а ускользнувшая нить размышлений вспыхнула путеводной вехой. Вот она, долгожданная возможность!!! И пусть этот амэнский кобель по-прежнему считает себя неотразимым, а меня — темной дикаркой, которую можно подкупить блестящей мишурой да лживыми нежностями... Мне же лучше!..

— Прекрати! — прошипела я гадюкой, и амэнец на миг отшатнулся, а я продолжила злым, торопливым шёпотом.

— Я честная вдова, а не девка гулящая, чтобы меня при всех позорить. Разве можно на людях... — Возмущенно фыркнув, я замолчала, а Ильмарк растеряно хлопнул глазами... Впрочем, замешательство его продолжилось лишь пару мгновений, а потом он вновь придвинулся ко мне и горячо зашептал.

— У меня и в мыслях такого не было, лесовичка... Но признайся — ты устала от одиночества, да и глазами сверкаешь так, что сразу ясно, что я тебе не безразличен... И, поверь, в отличие от всяких сельских увальней, я знаю, как надо обращаться с женщинами. Со мною тебе будет хорошо и сладко, да и подарками я не обижу... Вот только где бы нам остаться с глазу на глаз?

Я опустила голову, чтобы скрыть дрогнувшую на губах улыбку — из-за непомерного самомнения Ильмарк сам шагнул в простейшую ловушку, и теперь мне осталось лишь осторожно затянуть петлю.

— Выведи меня в баньку за домом — там нас не потревожат... Но перед этим захвати из кладовой маленький кувшинчик с синей глазурью у горла — он в углу второй полки стоит...

Амэнец перестал оглаживать мои руки, и его ладонь змеёю скользнула по моей щеке — меня едва не передёрнуло.

— Хорошо... А что в кувшине, лесовичка?

Вполне закономерный вопрос, но ответ, котрый полностью устроит амэнца, уже крутился у меня на языке.

— Питьё на Праздник Трав — с ним и сил больше, и ласки слаще... — соврала я, не моргнув глазом, а Ильмарк, шепнув напоследок: "Я мигом!" оставил меня в покое и направился потрошить кладовую. Проводив его отнюдь не добрым взглядом, я откинулась к стенке, и тут мои глаза встретились с глазами внимательно наблюдающего за мною Антара... Пожилой Чующий мотнул головой в сторону удаляющегося Ильмарка и тут же вопросительно поднял брови, словно бы спрашивая о том, не нужно ли вмешаться, но я в ответ лишь отрицательно качнула головой. Антар еще раз пристально взглянул на меня, и тут же отвернулся, как ни в чем не бывало, но я поняла, что он разгадал мою задумку... Теперь мне оставалось лишь надеяться, что мои предположения насчет эмпата верны, и он не сломает мне игру в последний момент... И лишь бы Ильмарк не копался в кладовой слишком долго, ибо что-то мне подсказывает — если Олдер вернется до того, как он меня уведет, все мои планы отправятся шелудивому псу под хвост...

Олдер

Что-то пошло не так... Неожиданная тревога не давала Олдеру покоя, и теперь он, глядя на игру пламени, перебирал в памяти малейшие события длинного и непростого дня. Где и когда он совершил ошибку, на которую уже давно не имеет права? Что упустил?..

По щеке словно бы скользнуло что-то лёгкое и тёплое, и тысячник вздрогнув повернулся к мысленно соприкоснувшейся с ним пленнице, но та уже опустила глаза.

— Ты что-то хотела спросить, лесовичка?

В ответ — упорное молчание и опущенные глаза. Впрочем, если молодая женщина не хочет говорить — это ее дело... Так же как и спящий дар, позволивший создать легкий ментальный щит, который Олдер даже не стал пробовать на прочность. Зачем ломать заведомо более слабого противника, если исход такого противостояния заранее предрешён? Тысячник надел куртку "Карающих" гораздо раньше, чем это было принято в его семье, присягнув на верность Владыке в неполные семнадцать лет. Участие в бесконечных войнах и подавление крестьянских мятежей уже давно заставило его сердце очерстветь и охладеть почти ко всему, тем не менее, чужие слезы не доставляли Олдеру радости, а дарованной ему властью он пресытился больше, чем этого можно было ожидать...

Тысячник отвернулся к огню и, вновь взглянув на медленно затухающие язычки пламени, неожиданно понял причину своего беспокойства. Дом... Основательный, вросший в землю сруб был явно рассчитан на большую семью, да и массивные тяжелые предметы обстановки подразумевали таких же хозяев — неторопливых, сильных и тяжеловесных. Пойманная же Олдером лесовичка хоть и была, судя по всему, полноправной хозяйкой спрятавшегося в глуши сруба, соответствовала старому дому так же, как запертый в тесном очаге язык пламени соответствует окружающему его камню...

Усмехнувшись такому — почти балладному — сравнению, Олдер снова обернулся и взглянул на сидящую в углу молодую женщину. Откинувшись к стенке, лесовичка закрыла глаза и, судя по лицу, в своих мыслях была уже далеко и от этого места, и от окружающих её амэнцев. Она словно отгородилась от происходящего невидимой стеной и Олдер, почувствовав это, испытал легкое раздражение — был в этой отрешённости некий трудноуловимый вызов... Именно вызов, а не покорность или страх — она словно поставила себя над происходящим и именно поэтому с совершенным безразличием наблюдала за тем, как воины Олдера нещадно потрошат ее хозяйство... А ведь любая крестьянка — сколько их было по захваченным деревням, не счесть! — из-за убитых несушек и вытоптанного огорода начнет голосить и причитать так, точно куры да капуста — ее кровная родня!

А эта — молчит... Уже полдня молчит!..

Олдер бросил ещё один мрачный взгляд на женщину и встал с лавки. Причину беспокойства он выяснил, но мозаика по-прежнему никак не складывалась, и тысячник решил еще раз осмотреть дом: он словно чувствовал, что где-то в углах прячутся недостающие для цельности узора осколки.

В первой боковой комнатке он не нашел ничего интересного — разве что молча подивился неприхотливой простоте вдовьей спальни. Во второй он уже был, а вот в дальней и тесной, больше смахивающей на кладовку, Олдера поджидала детская колыбель с игрушками.

Тысячник шагнул вперед и крепко сжал изукрашенную охранными рунами спинку колыбели. Первой мыслью было, что лесовичка обманула его насчет своего одиночества, а ее ребёнок наверняка находится у родственников в деревне: именно поэтому она и спокойна, точно замерзшая река... Но уже следующий взгляд вокруг заставил Олдера усомниться в своих выводах. Места в доме более чем достаточно и детскую колыбель не было никакой нужды втискивать в крошечную комнатенку, да и лежат в кровати не подушки и одеяльца, а игрушки и какая-то вышивка — их словно бы убрали с глаз подальше...

Олдер еще раз провел пальцами по гладко отполированному дереву и задумчиво покачал головой. Ребенка уже нет... Ни здесь, ни в деревне... Нигде... Поселянка утратила и мужа, и дитя — теперь она живет на лесной заимке в окружении прошлого, с которым не может и не хочет расстаться. Охраняет видимые лишь ей тени...

Так бывает, хоть и нечасто. Обычно молодые вдовы снова выходят замуж, ведь хозяйству нужна мужская рука, да и за чьей-то спиной жить легче, чем одной, но если окрестные женихи похожи на того кривоного увальня, что удрал с поляны, то молодую женщину можно понять. Так же, как и ее верность ушедшим. Ее тихую, почти незаметную для чужого глаза скорбь... А тут ещё Ильмарк, с его вечным желанием облапить первую встречную особу женского пола!...

Тысячник вздохнул — все же зря он потревожил покой лесовички, да еще и позволил порушить ее хозяйство, но все еще можно исправить. После того, как женщина укажет им дорогу, он отпустит ее и отсыплет столько серебра, сколько хватит, чтобы отстроить все здесь сызнова. Это будет справедливо.

Олдер уже собрался уходить, когда его внимание привлекла одна из сложенных в колыбели вышивок — рука точно сама потянулась к тревожно горящим алым светом ягодам. Детское полотенце было расшито гроздьями рябины и лакомящимися ягодами лесными птицами. По значению — бесхитростный оберег, но работа!.. Тысячник шагнул к крошечному окошку и поднес вышивку к глазам — множество оттенков, выпуклый рисунок и тончайшие стежки гладью — созданный лесной дикаркой узор соответствовал тому, что в Амэне мог выйти из рук знатной девицы. Их обучают такому мастерству годами, ведь на свое двенадцатилетие молоденькая аристократка должна поднести Малике посвящённый деяниям богини покров!..

А вот селянки таких хитростей не знают и вышивают сугубо крестом — эта вышивка тоже красива, но не в пример проще, и уж совсем невозможно представить, чтобы лесовичка дошла до такого мастерства своим умом... Но тогда кто же она на самом деле? Откуда пришла в эту лесную глушь?

Ответ нашелся в той же колыбели — под потревоженной Олдером вышивкой обнаружилась деревянная кукла, от одного взгляда на которую тысячника невольно передернуло. Застывшую на деревянных губах игрушки улыбку вырезали канувшие в небытие Рейметские мастера — в этом Олдер был готов поклясться собственной жизнью, ведь ему навсегда врезалась в память та узкая улочка и горящая лавка с улыбающимися в сизом дыму игрушками...

Реймет сгорел за один день, но и самого Олдера это пламя выжгло дотла — после того злосчастного штурма у него не осталось ничего, во что можно было бы верить... Только пепел — высоких слов, ложной дружбы, пустых обещаний...

Отец, успев застать начало взлета воинской карьеры сына, погиб тем летом в короткой и яростной стычке с Триполемом за спорные вотчины — всего один удар оборвал жизнь пожилого воина и уже истратившего большую часть силы колдуна. Хотя Владыка Триполема снизошел до того, чтобы отдать тела знатных погибших их родичам, Олдер после похорон отца не знал покоя и не мог смириться со своей, вполне закономерной, утратой. Каждый день, едва перешагнувший свое двадцатитрехлетие воин подолгу проводил у домашнего алтаря, моля Мечника о новом походе на Триполем — снятые со шлемов "Золотых", крашенные в пурпур хвосты казались ему единственным подношением, достойном украсить холодный мрамор в родовой усыпальнице Остенов!

Стоит ли удивляться, что весть о том, что зимою "Доблестные" Лукина и "Карающие" Ронвена отправятся в поход на Крейг, показалась Олдеру злобной насмешкой?! Какая война может быть с князем Лезметом — медлительным правителем и весьма посредственным военачальником? Его Крейг — гнилое яблоко: не сегодня-завтра сам упадет в руки... Но гневное недоумение молодого "Карающего", ворвавшегося в оружейную, точно смерч, вызвало у тысячника Ронвена лишь слабую улыбку.

— Такова воля нашего Владыки — плодородные земли не могут находиться под властью слабого, недостойного трона правителя! К тому же нашим воинам, после летнего поражения не помешает поднять дух парой легких побед...

Лицо Олдера, услышавшего подобную отповедь от человека, которого покойный отец считал лучшим другом и всегда с радостью принимал в своем доме, побледнело...

— Но Триполем!.. Я поклялся памятью отца!

— И без всяких сомнений исполнишь свою клятву, — Хищный, чем-то неуловимо напоминающий рысь Ронвен, положил руку на плечо Олдера. — Небольшая отсрочка, только и всего. Тем не менее, я понимаю, чего тебе хочется. Я сам отпрошу тебя и твоих храбрецов у Иринда — на границах с Лаконом вас ждет скучная и долгая зимовка, а я, как глава грядущего похода, обещаю тебе командование авангардом. Уверен, этой зимою ты добудешь достойный гробницы отца трофей...

— Спасибо, глава... — благодарность далась Олдеру с трудом, хоть он и понимал, что вел себя недопустимо, и то, что Ронвен не только закрыл на такую дерзость глаза, но и готов был поднять грядущим назначением молодого "Карающего" еще на одну ступень в воинской иерархии, свидетельствовало о его искреннем расположении... Вот только крейговцы не представлялись Олдеру серьезными противниками.

Как выяснилось всего через два месяца, ошибались и Олдер, и Ронвен — никчемный правитель еще не подразумевает слабых духом и телом подчиненных, и крошечный Реймет, который амэнцы планировали взять всего за день или два, неожиданно оказался крепким орешком.

...С серого неба густо сыпались пушистые снежинки — командующий авангардом, усмехнувшись, стряхнул рукою в подбитой мехом перчатке снежное крошево с плотного, темно-вишневого плаща и вновь посмотрел в сторону тяжелых, потемневших от времени ворот Реймета. Никчемная, старая крепость со слабым гарнизоном встретила амэнцев подновленными стенами, тучей стрел и неисчерпаемым запасом кипятка и смолы. Многочисленное войско уже который день топталось под стенами крошечного городка без всякого толку, а Ронвен шипел змеею при одном только взгляде в сторону непокорного Реймета. План зимней кампании был построен на молниеносных атаках и быстром продвижении по крейговским вотчинам с последующим закреплением на новых рубежах. Если бы окрестные владетели не оказались трусами, а очнувшийся от зимней спячки Лезмет привел к Реймету войско, весь поход был бы сорван напрочь, но, к счастью амэнцев, помощи Реймет так и не получил...