Зверь лютый. Книга 13. Рацухизация

Первый Великий Князь Литовский Миндовг принял в 1251 католическое крещение. Удачно развалив, тем самым, коалицию противников. И через десять лет отрёкся от Христа.

Ягайло, Великий Князь Литовский ставший королём польским под именем Владислава, успел заключить договор с Москвой о женитьбе на дочери Дмитрия Донского и о принятии православия, с магистром Тевтонского ордена — о принятии католичества, с поляками — о крещении всего литовского народа и о браке (в 42 года) с тринадцатилетней девочкой — королевой Польши Ядвигой. Но исповедовал христианство так своеобразно, что обвинения в исполнении языческих обрядов, включая его личное общение с мёртвыми, стали общеевропейской новостью и одной из причин общекатолического похода под Грюнвальд.

Его двоюродный брат, постоянный соперник по престолу и соратник по Грюнвальдской победе — Витовт крестился три раза: по католическому, по православному и снова по католическому обряду. После чего стал королём гуситов. Которые были объявлены Папой Римским еретиками.

Нечто подобное происходило и на Протве: окружённые со всех сторон христианскими землями, местные правители приняли для вида православие, но продолжали исповедовать перунизм. Это обеспечивало правящему роду стабильность: Рюриковичи и церковники не приставали — крестятся же! А свои соплеменники не бегали и не бунтовали: вокруг — "враждебное окружение".

"Мы, конечно — бедные. Но зато вера у нас — правильная".

Такое состояние требовало сохранения тайны, закрытости, самоизоляции.

"Железный занавес".

Для самых различных религиозных сообществ — явление весьма распространённое. Среди сект русского раскола были такие, которые полностью прерывали общение с миром. Другие допускали для своих членов любые неканонические действия: брить бороду, пить вино, курить табак... Но — только "в миру". Вернувшийся в общину адепт проходил отработанную процедуру "очищения от мирской скверны" и "возвращался в лоно" родной ереси.

При этом всегда: "посторонних в дом не пускать — опоганят".

Стабильность анклава обеспечивалась и политикой русских князей.

Вятичи и "поротвичи" вошли в состав "Святой Руси" при Владимире Крестителе. Где Киев, а где Протва? Особого интереса у "сильных мира сего" эта местность не вызывала. Потом эти земли отошли к Черниговскому княжеству.

И остаются во владении Черниговских князей в мой нынешний текущий момент.

Я уже вспоминал, что в 1158 году, когда Изю Давайдовича в очередной раз турнули из Киева, и тот убежал в Вятскую землю, Новгород-Северский князь Святослав Всеволодович (лично знакомый мне по моему Деснянскому походу Гамзила) объявил себя обиженным: "моих вятичей отобрали" и немедленно "отомстил дяде на боярах его, велел побрать всюду их имение, жен и взял на них окуп".

Вятские поселения по Москва-реке и литовские по Протве платят, пока, подати в Новгород-Северский.

Что позволяет уточнить оттенки в общеизвестном эпизоде "основание Москвы".

Традиционная формулировка:

"Юрий Долгорукий пригласил Черниговского князя Святослава (Свояка — авт.) в Кучково на Москва-реке"

не соответствует реалиям данного исторического момента. Свояк в это время — не Черниговский, а изгнанный Новгород-Северский князь, а Долгорукий — не владетель этих мест.

Не Долгорукий, а Свояк имел хоть какое-то право пригласить кого-нибудь в Кучково.

Свояк, битый, изгнанный, оголодавший за зиму в вятских лесах — в своих землях(!), старательно не вторгался на территорию Суздальского княжества. Он — на своей земле! Он голодает, но старательно избегает конфликтов, не допускает грабежа суздальских данников своими гриднями. Потому что пытается втянуть Долгорукого в войну с двоюродными братьями, с "Давайдовичами". Отомстить за убиенного киевлянами брата.

И ради этого готов отдать всё. Отдаёт зимой сыну Долгорукого Ивану — уже не принадлежащий ему Курск. Но Иван в конце зимы умер от воспаления лёгких.

Свояк продолжает "раздачу": отдаёт Долгорукому старшинство в роду Рюриковичей. И право на непринадлежащий ему Киев.

Похоже, Свояк предлагал Долгорукому и Кучково с вятичами.

То-то так взбесился реальный хозяин этих мест Степан Кучка: Черниговские князья далеко. "Заплати налоги и спи спокойно". А Долгорукий — рядом, просто данью от него не отделаешься. У Долгорукого, точнее: у его сыновей и ближних бояр — каждый год то поход, то строительство — будет постоянно теребить, покоя не даст. А взыскивает Суздальский князь... не ласково.

"Власть" очень хотела "быть ближе к народу". "Суздальская власть" — к "вятскому народу". Но народ возражал. Против такой близости.

Ленивый Долгорукий отнюдь не любитель "всенародного изнасилования" — напряжно это. И он нашёл многогранное решение: Степана Кучку спровоцировали на ссору, отрубили ему голову, его сыновья перебрались в Кидешму под Суздаль ко двору Долгорукого, Кучково пошло приданым за Улитой Степановной Кучковной сыну Андрею Юрьевичу (Боголюбскому). Вятичи сменили владетеля, но не государственную принадлежность: теперь уже Андрей платит дань Свояку в Новгород-Северский, поддерживая в такой, вполне легальной форме, стратегического союзника. И строит крепость — чисто частное строительство, благоустройство личного владения, рачительное хозяйствование, никакой политики — роет рвы и отсыпает валы на Боровицком холме.

В 1156 году Кучково, под присмотром Боголюбского, впервые становится городом — появляются серьёзные деревянно-земляные укрепления.

А рядом, на Протве — "белое пятно" — закрытая территория.

В 1147 году Долгорукому было бы очень интересно, подмяв вятичей, продолжить здесь экспансию Суздаля на запад. Выйти на границу враждебного Смоленского княжества вот на этой территории. Южнее — на Оке, и севернее — на Волге в районе Твери-Углича они уже воевали, там уже построены шесть городов-крепостей. Но Протва даёт ещё один выход в Днепровскую систему — на уровне Вязьмы-Дорогобужа.

То, что позднее столетиями будет одним из главных направлений в географии Руси-России, направлением транспортным, военным, политическим — дорога Москва-Можайск-Вязьма-Смоленск... Варшава-Берлин-Париж — пока "пустое место".

Ни у одной стороны в этом районе нет крепостей. Нейтральная территория. Похоже на план Шлиффена: вторжение германских войск на территорию Франции в Первую мировую войну в обход основных укреплений через нейтральную Бельгию.

Надо только быстренько "обсуздалить" эту "литвинскую бельгию".

Как? — Из-за закрытости "поротвичей" Долгорукий не может повторить на Протве свою "Кучковскую схему": войти в дом, устроить провокацию, обезглавить и придавить правящую семью.

Ещё хуже: литвины, как и Степан Кучка, остаются верными своему сюзерену — князю Черниговскому, Изе Давайдовичу. А не битому и изгнанному Свояку.

"Московским подписантам" приходится действовать стандартно — военно. И, сразу же после банкета по поводу "основания Москвы", Свояк, усиленный половцами Долгорукого, устраивает на Протве выжженную землю. "Указывает место" туземцам, "чтобы знали кто тут главный". Это ещё не война — просто карательная операция князя из Черниговской династии в отношении своих обнаглевших подданных.

Только вразумив непослушных вассалов, он переходит к "нормальной" войне против "внешнего врага" — идёт вверх по Оке-Угре, врывается в Смоленские земли, вырезает местную голядь, уничтожает Елно...

Вятичи формально остались под Черниговскими князьями, но реально управляются Боголюбским. Суздальских на Москве-реке всё больше. В игре уже и рязанцы: постоянно враждуя с Долгоруким и Боголюбским, они строят Коломну в устье Москва-реки — запереть новоявленным неофициальным подданным Суздаля выход в Оку.

"Поротвичи", прижимаемые с востока вятичами и суздальцами, с запада, от Вязьмы — Смоленскими Ростиславичами и кривичами, брошенные занятыми своими играми вокруг главной цели любого русского князя — Киева, своими традиционными сюзеренами — Черниговскими князьями, ищут выход, ищут союзников.

И находят. На своей "исторической родине", в своей "святой земле" — в Пруссии, в Ромове.

* * *

— Фанг, а дальше?

— Дальше... дальше я плохо знаю. Как Свояк здесь прошёлся, мы в леса ушли. Ты вон, слугу литвиновского дёрни. Он по-русски понимает.

К нам подтаскивают связанного, битого, уже ободранного до исподнего, мужичка. Невысок, неширок, немолод. Бородёнка с проседью. Смотрит с ужасом и упрямством. Смотрит на Фанга.

— Э, любезнейший, расскажи-ка нам...

— Не буду. Ни слова не скажу! Хоть режьте!!!

Мгновенный переход в крик, в истерику, взрослого пожилого мужчины, заставляет вздрогнуть. И дать пощёчину. Крикуну. Наотмашь.

Мужичок валится на бок, сворачивается в клубочек и воет. Босые ноги, искусанные комарами, рефлекторно почёсываются друг об друга, пытаются убраться, втянуться, мелко дрожат...

Фанг довольно усмехается:

— Боится. Не забыли ещё.

Наклоняется над лежащим, сдвигает рукав на его правой руке и удовлетворённо хмыкает:

— Видишь, на правом запястье — витая полоса выжжена. Раньше рабам на руку браслет бронзовый или железный одевали. Теперь у поротвичей вот такая манера пошла — железа мало. Раб это.

Разглядывает тавро, потом снова возвращается к своему былинно-повествовательному тону:

— Как прошёлся князь Святослав по Литве поротвической, как посёк-порубил Голядь угрянскую — побежали люди малые да слабые в леса глухие, в места дикие-нехоженые...

— Это вы! Это вы их заманили! В чащи непролазные, в трясины бездонные! Отобрали у них солнце ясное, лишили их света небесного!

Фанг лениво бьёт ногой по рёбрам пленника и неторопливо, "по-былинному", объясняет мне:

— Есть над людьми четыре силы. Первая сила — от земли. В каждой земле, в каждом месте есть свой бог. Где камень странный, где горушка высокая... Мы, литвины, к примеру, больше змеям кланяемся. Все наши народы ведут свой род от ужа, который обрюхатил девушку во время купания. Бывал я среди людей, которые простому молоту поклонялися. Говорили, в стародавние времена злой царь заключил солнце в каменную башню. А кузнец из того народа ту башню разбил своим молотом и солнце выпустил. Божки местные... Много их. В каждой реке, в каждом болоте... У вас, вон, тоже: в овине — овинник, в бане — банник, в доме — домовой. Все они смертны. И вещи, и звери, и люди, и духи. Мёртвыми правят Велес. И это вторая сила. Ему молятся везде. Ибо умрут — все, ибо везде, во всякой земле, каждый день — приходит ночь, время Велеса. Но люди трусливы. Они боятся тьмы. И они призвали Перуна. Перун — свет, Перун — молния. Но молния — только вспышка. Мгновение. После молнии — темень темнее. Перун — небо. Но на небе люди не живут. Живут на земле — на крыше дома Велеса. Перун — третья сила. И мы — волхвы Велеса, и они — вайделоты Перуна, выжигаем местных божков, всяких русалок и кикимор, водяных и леших. "Поротвичи" приняли Перуна. Их жрецы — кривы и вайделоты, пошли и по землям голяди. Тогда Велес призвал своих слуг. Множество из кривайтов приняли муки от наших рук. Они это хорошо запомнили. А потом пришли люди Книги. И это четвёртая сила. Ваша. Христос.

Понятно. При всей абстрактности и метафизичности религиозных пантеонов, они отражают массовое сознание. Выражают, подобно ярлыкам, свойства конкретной человеческой общности. Но не только маркируют — ещё и формируют человеческое сознание, навязывают конкретному человеку, единичной личности — этические оценки, цели, правила поведения. Самое простое: разделяют людей. Свой-чужой.

Похоже, для "поротой литвы" голядские Велесовы волхвы более страшны, более "чужие", чем христиане-северцы Свояка или половцы-тенгриане Долгорукого. Более длительный и кровавый опыт общения.

— Слышь, дядя, ты ж не хочешь, чтобы я тебя волхвам отдал? Тогда кончай трястись. Выпей-ка кваску да расскажи нам...

— Иване, по закону и обычаю, разделив с ним воду или хлеб, огонь или кров — ты не можешь его убить.

— Фанг, я — могу.

Мы внимательно смотрим друг на друга. Оброс Фанг, оброс. Космы во все стороны торчат. Седина проглядывает. Непросто ему эти два года со мною рядом дались. Может, ты уже запамятовал, дядя, что для лысой обезьяны нет закона? Что для Крокодила — любое место, хоть бы и правовое поле — просто дорога проезжая? И то, что мы с тобой сидим на одном бревне и пьём квас, поданный по моему приказу — ничего не значит. Если ты думал иначе...

Фанг отводит глаза. А я весело продолжаю:

— За что мне его убивать? За его чужесть? Для меня это не преступление. Он — раб. Разве его вина в том, что его хозяева привели его сюда? Он сам — не поднял оружия против меня. Я с удовольствием убью его. После того, как он совершит что-то, достойное казни. Но сейчас я хочу знать. А он может рассказать.

Фанг несогласно трясёт головой. "Переломить хлеб...", "хлеб-соль...", "напои меня, красавица, водой..." — базовые символы мирности. Мир, безопасность, приязнь, доброжелательность... Только что мне до вашей символики, аборигены? Разве она единственная, которую я знаю? Разве я не видел крушения подобных символических систем? Крошево ярлыков, обрывки лейблов, мусор святынь... очевидного, общеизвестного, с молоком матери впитанного... щебёнка человеческого понимания мироустройства.

Он вдруг цепко уставился мне в лицо. Будто странная мысль внезапно осенила его. Оглядел с ног до головы:

— Пятая сила. Зверь Лютый. Лысая обезьяна, на Крокодиле скачущая. Убивающая... не молнией, как Перун или Христос, не мором, как Велес... пере-смыслением. Мыслью.

Я радостно улыбнулся в его напряжённое изуродованное лицо.

— Ага. А для мысли — нужно знание. Я хочу знать. Вот от этого раба — тоже.

Это ж и ёжику понятно! "Молотилка" без "свалки" не работает.

— Я... я могу послушать?

— Конечно. Тебе может оказаться интересно. Давай, дядя, рассказывай. С какого дуба вы сюда свалились?

Не ожидал, что фигура речи: "упасть с дуба" — будет иметь столь конкретное выражение. В форме конкретного дерева в Ромове. Мужичок, уверовавшись в свою временную безопасность, изредка тревожно оглядывавшийся на Фанга, выдал предысторию сегодняшнего эпизода. Как всегда в этой стране — сильно издаля.

Глава 273

Звали его Жмурёнок. Вот не вру! Исконно-посконное славянское имя. Видимо, в детстве был близко знаком с конъюнктивитом. Сам из села под Стародубом, по молодости нанялся в услужение местному купчику. Который сдуру сунулся на Поротву. Где и лишился и ладьи, и товара, и головы. А молодого Жмурёнка пощадили — определили в рабы. Жизнью своей он оказался обязан молодому воину по имени Будрыс.

Тут из меня сразу полезло. Я же предупреждал насчёт своего ассоциативного кретинизма!

"Были у Будрыса три сына

Как и он три литвина...".

Жмурёнок сделал вот такие глаза...! Зря его так назвали: гляделки — по кулаку.

— А... А откуда ты знаешь?! Ну... что у него три сына-литвина? А четвёртый — прусак?

Блин... чего я такое сказал?! Не надо мне чужих слов приписывать! Насчёт прусаков — точно не говорил!