2. Путеводная звезда

Князь Андрей Изверев....

В те дни в моем сердце был только он. И не важно, что 'да' я сказала другому, не посмев пойти против воли отца, что не его — чужие руки ласкали мое тело, срывая с губ сладостные стоны, что на меня смотрели пепельно-серые, а не голубые глаза....

Все это было не важно, существуя отдельно от той любви, от которой не находилось избавления.

— А теперь? — чтобы высушить вновь выступившие на глазах слезы, негромко спросила я.

— Теперь? — переспросил он, словно давая мне время вновь обрести самообладание. — На грозную орлицу, — улыбкой подбодрил он меня. Всего мгновение, и выражение лица Алексея Степановича стало серьезным: — Я должен вам кое-что сообщить... — голос графа неожиданно дрогнул, вызвав у него недовольную гримасу.

— Я слушаю вас, — сглотнув вставший в горле ком, твердо произнесла я.

— Это известие будет не самым приятным, — счел необходимым предостеречь меня Горин.

— Я слушаю вас, — повторила я, надеясь, что мне достанет выдержки принять очередное испытание.

— Я получил вестника от одного из своих осведомителей в столице....

— С мамой Лизой все в порядке? — перебила я его, сразу подумав об оставленном доме. — И со слугами....

— За них можете не беспокоиться, — он чуть укоризненно качнул головой. — Ваше отречение произойдет не раньше, чем через два-три месяца....

— Отречения не будет! — вновь не дала я ему закончить. — Никогда!

— ... и до этого момента вашим домочадцам ничего не грозит, — продолжил граф, 'не заметив' моей реплики. — Сведения касаются вашего брата, Эдуарда Красина.

— Моего брата? — с некоторым недоумением посмотрела я на Горина.

Да, теплых отношений между нами никогда не было. Он был старшим, да к тому же и мальчиком. Пока жива была бабушка, виделись мы редко — отпрыска Федора (как она называла Эдика) она не жаловала. Да и потом, когда я приезжала домой из пансиона, встречались лишь за завтраками, да иногда обедами.

Но, тем не менее, он был братом, что немало для меня значило.

— Он связан с бароном Метельским, — не ровно — нарочито равнодушно произнес граф, не скрывая этого, наблюдая за моей реакцией.

— Этого не может быть! — уверенно ответила я, даже несколько расслабившись.

Мы были одной семьей....

— Вам ведь неизвестно, что находится в том конверте, который по завещанию Элеоноры Красиной должен быть вскрыт в день вашего двадцатипятилетия? — внезапно уточнил Горин.

— А какое это имеет значение? — тут же поинтересовалась я, не видя связи между одним и другим.

— Наследником вашего отца является его старший сын, Эдуард Красин. — Граф вновь говорил о не совсем понятных мне вещах.

— Да, это так, — подтвердила я. — Но разве в этом есть что-либо неожиданное?

— И основное достояние Красиных, которое достанется вашему брату, оружейные заводы.

На этот раз отвечать я не стала, лишь кивнула. Наш род славился не только именами предков, но и производством пистолей и пушек, которыми владел.

— Моему осведомителю стало известно, что по просьбе Эдуарда была проведена проверка в документации, которая выявила отсутствие нескольких очень важных патентов. Совершенно точно, что они не были проданы, продолжая принадлежать семье Красиных.

— Но где же они? — непонимающе посмотрела я на Горина.

Дела завода были от меня так далеки....

— Скорее всего, в том самом конверте, — граф чуть наклонился вперед, — и являлись частью вашего наследства.

— Но зачем? — я качнула забеспокоившуюся Аленку, но дочь не затихла, похоже, взбудораженная нашим разговором.

— Уверен, — встал со скамейки Горин, — что у этого вопроса имеется свой ответ. — Вас оставить или....

Я посмотрела на куксившуюся дочь.... Похоже, пришло время менять пеленки.

— Мне тоже пора возвращаться, — аккуратно поднялась я. Позволила графу поддержать меня под локоть, пока спускалась по ступенькам, и, уже выйдя на дорожку, ведущую к дому, поинтересовалась, удовлетворяя собственное беспокойство: — Вы считаете, что Эдуард желает завладеть этими бумагами?

— Не хотелось бы пугать вас еще больше, — Горин смотрел на меня, словно извиняясь, что вынужден произносить эти слова, — но я в этом полностью уверен.

— Уверены... — повторила я за ним, продолжая качать Аленку. Она еще не плакала, но, судя по тому, как морщился ее носик, вот-вот собиралась разныться. — А отец?

Опасения, что ответа не дождусь, не оправдались:

— Федор очень жесткий человек, — несколько отстраненно начал граф, явно думая еще и о чем-то своем, — но справедливый. И не важно, что последние годы перед смертью Элеоноры, они были в ссоре, общаясь только по необходимости. Против ее воли он бы не пошел. Тем более в том, что касается вас.

— Касается меня? — я была вновь вынуждена произнести его слова. — Это что-то значит?

Судя по тени недовольства, исказившего его изуродованное шрамом лицо, до такой степени откровенности он доходить не собирался.

Увы, задать следующий вопрос мне уже не удалось. Катерина, заметив с балкона наше приближение, вышла навстречу, заставив закончить этот разговор....

Глава 7

Письма князя Изверева к моему мужу, граф Горин передал мне сразу после обеда. Принес в комнату, подал и... тут же ушел, оставив одну.

Задаваться вопросом, что чувствовал при этом, я не стала. Вряд ли был рад, а в отношении всего остального я могла только догадываться. Несмотря на довольно развитую наблюдательность — бабушкина заслуга, не зная хорошо человека, я имела все шансы серьезно ошибиться в сделанных выводах.

Стопка бумаг оказалась перевязана точно так же, как и в тот, первый раз, когда их нашла Катерина. Да и порядок писем был точно такой же. То ли Алексей Степанович их даже не смотрел, то ли... и без просмотра знал, что именно в них было, то ли... просто пытался доказать мне, что написанное в них не имело особого значения, потому и сложил, не нарушив последовательности, и связал тем же, довольно грубым, основательным узлом.

Мне подобная тщательность была ни к чему, поэтому я просто разрезала ленту, тут же убрав чистый лист бумаги, лежавший сверху.

Сердце вновь кольнуло — смерть князя Изверева не сделала его для меня чужим, но я заставила себя забыть о горечи и тоске, которые стали теперь моими спутниками. Перебравшись из-за стола в стоявшее у раскрытого окна кресло, развернула первое письмо.

Вместо того чтобы завалиться спать, исполняю твою просьбу....

И вновь воспоминания.... Наталья Гроховская, моя бывшая подруга.

Сирота, взятая на воспитание родственниками, но не бесприданница, что делало ее будущее не столь беспросветным, как у тех несчастных дочерей пусть и древних, но обедневших родов, которые, покинув пансион после шестнадцати, были вынуждены посвящать себя Заступнице.

Сошлись мы с ней довольно быстро, найдя среди наших предпочтений много общего. Обе любили книги, чаще всего выбирая познавательные, в которых были не только необычные приключения, но и история, обычаи тех краев, где проходило действие. Обе — молчаливы, не терпели жестокости по отношению к другим, не столь отмеченным красотой и талантами пансионеркам. Обе тайно подкармливали дворовых кошек и собак, и даже пару раз перепрятывали новорожденных котят, которых собирался утопить грозный кучер, которого мы все побаивались.

Наша дружба не прервалась и после окончания учебы. Встречались не так уж и часто, но вот писали друг другу помногу и с удовольствием. Делились всем, придумав для этого особые слова и фразы, позволявшие не опасаться, что откровенность станет достоянием тех, для кого не была предназначена.

А потом Наталью Гроховскую выдали замуж за сотрудника дипломатической службы, и она покинула Велороссию.

За подругу я радовалась — ее муж был хорош собой, да и она в письмах делилась своим счастьем, подробно рассказывая о местах, в которых они бывали, о людях, с которыми встречались.

А потом весточки начали приходить все реже, красочных, наполненных ее восторгами описаний становилось все меньше, наводя на мысль скорее о необходимости писать, чем о потребности в нашем общении.

Я еще пыталась поддержать переписку, но... спустя какое-то время ее письма стали настолько сухими и безликими, что когда очередное послание не пришло и через месяц, и через два, удивляться не стала. Как и упрекать за это. У Натальи теперь была другая жизнь и не ее вина, что места в ней для меня уже не осталось.

Вот и то письмо, которое я сейчас держала в руках, было пустым, холодным. Исписанные четким почерком строчки, за которым не было видно человека, его чувств, помыслов....

О том, что встреча с князем Зауром не состоялась, тебе уже наверняка известно. Вместо него в Киржич прибыл его второй сын, Арлиш. Хорошо, что я уже достаточно знал местные обычаи, а то бы и этот разговор не состоялся....

Отметив, что надо обязательно уточнить у графа Горина, что именно имел в виду Андрей, вновь вернулась к письму:

Первое впечатление при взгляде на Арлиша — не воин. Второе — опасен. Его выдают глаза, такие же холодные, как и горы, в которых он живет.

Женщины сочли бы Арлиша красавцем, но я бы применил другое слово — слащавый. Однако в нем чувствуется порода отца, так что не пройдет и нескольких лет, как от этого недостатка не останется и следа.

Следующие страницы я не то чтобы пропустила, но просмотрела мельком — для запоминания достаточно, а раздумывать особо было не над чем. Подробное описание одежды самого княжича и его сопровождающих, рассказ о поданых на стол блюдах, этикете, которого придерживались гости.

И только ближе к концу письма я вновь начала читать внимательно, мгновенно выделив из сцены прощания, которой Андрей уделил не меньшее внимание, чем всему остальному, один момент:

Лошади под воинами его отряда местной породы. Приземистые, массивные, но очень подвижные и выносливые. Жеребцы выглядят простовато, в отличие от кобылиц, в которых живость темперамента сочетается с грациозностью форм. Все — подкованы, что в последнее время перестало быть редкостью. И в этом то ли наша заслуга, то ли — вина.

Все подкованы....

Мне сразу вспомнился магический вестник с сообщением о гибели князя Изверева и упоминание в нем следов от лошадиных копыт.

Это ничего не значило и ничего не доказывало, но вот сердце почему-то трепыхнулось, словно прося обратить внимание на этот факт....

Поймав себя на том, что еще немного, и я разрыдаюсь от жалости к самой себе, отложила письмо и взяла в руки следующее. Разница в двадцать дней и написано полгода тому назад.

Я начинаю находить в этом удовольствие.

Пролистав стопку, обратила внимание на даты, высчитывая промежутки между письмами. Пять, семь, десять дней, но это — редко, чаще, как и в первом случае, больше полумесяца. Вряд ли Андрею не о чем было писать, скорее уж, в тех, отсутствующих посланиях, не было ничего важного для Георгия....

Не было ничего важного....

Как разобраться в том, что имело значение, а что — нет, я пока не знала.

Вчера пришел караван от степняков. Не к нам, к горцам. В охране не только мужчины, но и женщины. Выглядят непривычно, но за душу хватает. Все, как одна, тоненькие, хрупкие, но это пока не смотрит, а как взглянет, так глаза злые, наточенные, как сабли, которыми они виртуозно владеют.

Об этом караване мне рассказывал Георгий. Торговцы привезли сладости, особым образом вяленое мясо, тончайшие ткани, вышитые золотой и серебряной нитью, и магические амулеты. А еще оружие и украшения, сделанные настолько тонко и причудливо, что невозможно отвести глаз.

В последнем я имела возможность убедиться сама. Серьги в виде распустившей хвост птицы и такое же колье стали мне подарком на нашу первую годовщину.

Без происшествий не обошлось. На третье утро дозор нашел растерзанное зверьем тело. Еще день, и остались бы только кости, а так хоть и разорвано на куски, но определили, что голова отсечена с одного удара. Так же точно отрублены кисти рук и мужские органы.

Я тогда еще подумал.... О ком, знаешь сам.

Барон Метельский.... Порывисто поднявшись, отбросила письмо, успокаиваясь, прошлась по комнате. Появление отца Владислава в этой истории мне совершенно не нравилось.

Сделав еще несколько шагов, остановилась напротив стола. Мне так хотелось понять....

Я догадывалась, что разобраться в произошедшем с мужем будет нелегко, но лишь теперь начинала осознавать — насколько.

Раздавшийся стук в дверь прервал нерадостные размышления. Развернувшись, разрешила войти.

— Госпожа графиня... — Иван замер на пороге, окинул комнату цепким взглядом, тут же напомнив мне строчки из письма, касавшиеся младшего княжича Арлиша.

Бывший денщик Алексея Степановича в глаза тоже не смотрел, но в том, что видел все, что требовалось увидеть, я нисколько не сомневалась.

— Что-то случилось? — не скрывая мелькнувшей в душе тревоги, спросила я.

И ведь не сказать, что было в поведении Ивана хоть что-нибудь, наводившее на эту мысль, но вот кольнуло.... По тому, как вошел, как остановился... не настороженно, скорее... не беззаботно.

— Вас просит зайти к нему господин граф, — не ответив на вопрос, произнес он, добавляя мне беспокойства.

— Я слышала, подъехала карета, — возвращаясь к креслу, чтобы собрать письма, перевела я разговор.

— Это ваша карета, — отделался он короткой фразой.

Впрочем, мне хватило и этого. Там, в Обители, Трофим упомянул, что попробует сбить погоню со следа. Похоже, нечто подобное происходило и теперь. Наше официальное прибытие, состоявшееся на сутки позже.

— Я готова, — убрав письма в ящик стола и накинув на плечи шаль, подошла я к Ивану.

Вот теперь он посмотрел прямо на меня. Взгляд был внимательным, но не жестким, а с оттенком сочувствия.

Неприятное это чувство, когда тебя жалеют. Когда за тебя решают, способен ты на что-то или слаб настолько, что можно вот так, как он, клеймить своей снисходительностью.

В другой раз я, возможно, нашла бы что сказать, но тут предпочла не заметить. Возраст и жизненный опыт давали ему право считать меня никчемной.

— Алексей Степанович ждет, — спокойно (насколько это было возможно) напомнила я, делая шаг вперед, чтобы вынудить его отступить назад, выпуская меня в коридор.

— Вы сильнее, чем кажетесь, — неожиданно произнес Иван и лишь после этого отошел, оправдав мои ожидания.