— Скорее “да”, чем “нет”, — подумав с полминуты ответил я. — Вдохновения нет, хотя, возможно, в будущем…
— Новые впечатления, радости, а значит, скорее всего, писать сможете. Вам надо писать, — веско постановил он. — Ладно, это вопрос будущего, но дом Бурдсен заинтересован в праве на печать ваших будущих работ. Что у вас сейчас есть?
— Примерно, — прикинул я, — пара сотен листов ин-кварто.
— Это несколько сборников, — экспертно заключил хомяк. — Хотя, возможно, один подарочный комплект в дорогом исполнении… Впрочем, разберёмся. Мне нужно ознакомиться с ними.
— Нет, господин Бурдсен. Могу продекламировать пару стихов, не более. Всё остальное — напишу только после подписания договора, если он будет, — вновь начал улыбаться я, на что Бурдсена передёрнуло.
— То есть, вы даже не записали? — изобразил полуобморочное состояние собеседник. — Мальчишка! — выдал он, увеличив возможную сумму моих притязаний на пару процентов. — И как я могу знать, что вы имеете достойные стихи?
— Не знайте, — пожал плечами я. — Пару стихов озвучить я готов, не более.
— Озвучивайте, — надуто буркнул он, с видом делающего одолжение.
Я озвучил, хомячок проникся. И… началась безобразная торговля. Хомяк хотел меня поиметь, я зоофилией не страдал и не наслаждался, но хотел денюжки. В общем, через несколько часов симулирующий сердечный приступ Бурнсен голосом умирающего хомяка позвал Залину.
— Залина, нам с этим юношей, — поморщился он, взглянув на мою невинно улыбающуюся рожу, — надо составить договор. И напечатать двести листов ин-кварто, ваша секретарша справится?
— И я справлюсь, господин Бурдсен, — ответила дама.
— Прекрасно, тогда займёмся.
И занялись: я получал после оглашения “стихов на двести страниц” довольно ощутимую сумму, в виде именного банковского чека. Причём, это было “за десять тысяч томов”, в дальнейшем, если будет “допечатываться”, я получу пару процентов от продаж. На большее хомячина не “продавливался”, визжа и вереща, как умирающий.
Залина, бросив на меня уважительно-удивлённый взгляд, напечатала договор на электрической печатной машинке, что тоже довольно небезынтересно, но мне пока было не до того.
А вот чем мне пришлось заниматься, так это вспоминать стихи, переводить и редактировать их, в режиме “реального времени”. Довольно тяжело, но я справился, хотя допечатывала также уставшая Залина в предрассветных сумерках.
— И всё же, оно того стоило, — признал хомячок. — И вам, Гемин, непременно надо писать ещё, у вас несомненный, выдающийся талант, — веско покивал он.
— Да, Гемин, весьма и весьма достойно, скорее даже гениально, — дополнила Залина. — Я думаю, на четыре сборника? Стиль явно меняется, — уставилась она на начальство.
— Посмотрим, но думаю, да, — важно кивнул Бурдсен. — Что ж, Гемин, прощайте, рассчитываю на скорейшее возращение вашего вдохновения.
И да, вариант на “эксклюзивное право” на печать мне пришлось передать Бурдсену. Хотя, вроде, не собираюсь, но мало ли, как повернётся жизнь.
И в целом, вышло весьма неплохо, заключил я, бредя домой. Вот только, подозреваю, мой “ночной загул” вызовет весьма нехорошую реакцию Лада.
Впрочем, денежки у меня достаточно, а просто перестать появляться — банально свинство, невзирая на общее состояние отношений, заключил я, нажимая на кнопку электрического звонка квартиры.
5. Изморозь самостоятельности
Судя по десятку минут, которые мне пришлось трезвонить домой, “бессонно” меня не ждали, на что и указывал вид Лада, открывшего дверь.
— Явился, значит, — выдал Лад.
— Явился, отец, — нейтрально ответил я, оценивая “психологическое состояние” оппонента.
Недавно проснулся, но не “в бешенстве” своём обычном, хотя зол. Ну, значит, можно поговорить, надеюсь.
— Мне бы хотелось с вами побеседовать, отец, — выдал я.
— Говори, — щедро продолжил он, причём дверной проём не освобождал.
Так, в принципе, он уже семь дней мне “ничего не должен”, как впрочем и я ему. По крайней мере “по закону”. Шестнадцатилетие моё было как раз семь дней назад, но традиции праздновать день производства в Анте не было. И, судя по его положению в дверях, он готов “послать нахер” непутёвого отпрыска, если тот “в ногах валяться” не начнёт.
В принципе, для Анта выходит, что он себя проявляет говнюком — не по закону, а по традиции: детей берегли. Но тут… мдя, хотя лично мне, в моём положении, даже лучше.
— Я нашёл источник дохода и хотел бы перестать отягощать вас своим содержанием и присутствием в вашем доме, — выдал я.
На этом физиономия Лада исказилась, очевидно, размышлениями и удивлением. Понятно что он ожидал от “загулявшего никчёмы” заверений в “ноги мыть и воду пить”, а никак не “здрасти-досвидания”. И новая реальность с трудом пробивалась через представления, демонстрируя на его физиономии явную внутреннюю борьбу и работу мысли.
— Вещи забери, — наконец выдал он. — И когда с голоду подыхать будешь — на порог не приползай.
Хм, аж на барахло расщедрился, даже несколько удивился я. Впрочем, Лад не “принципиальный подонок”, просто не самый лучший человек. А так, возможно, он откупается “от своей совести”, исключая “выродка” из своего мирка. Нежелание Гемина “быть как он” явно доставляло ему дискомфорт, ну а мой уход “из его жизни” — принимал скорее с облегчением.
Так что протопал я в комнату, прибрал учебники и кое-какую одежду, в свёрнутый из простыни узел. Впрочем, Лад даже на чемодан расщедрился и не только — через десять минут ввалился со здоровенным, пусть и потёртым, чемоданом.
— Договор с гимназией. И с матерью попрощайся, — процедил он.
— Благодарю, сейчас попрощаюсь, — ответствовал я.
И постучался, зашёл, объяснил, что и как… Что заходил, что не заходил: голоса Клиссо я так и не услышал, как и Гемин в последний год. Равнодушно кивнула и уткнулась в книжку, не вставая с кровати.
Ну и к чёрту эту семейку, логично заключил я, подхватил чемодан и покинул квартиру.
Встающее солнце весьма символично ознаменовало начало "новой жизни", а мне надо было в центральную и единственную гостиницу Терска. В принципе, можно было в ней пожить до экзаменов, вот только дорого, прямо скажем. Но доходных домов в городе хватало, так что я рассчитывал найти квартиру на оставшиеся месяцы.
Правда, сначала мне надо было в банк — именной чек грел сердце в нагрудном кармане, но денюжкой не являлся. А чемодан тяжёлый вышел…
Впрочем, будет мне вместо тренировки, резонно рассудил пыхтящий я, пристраиваясь на ступенях ещё закрытого банка.
И через полчаса я в банк и вщемился, бодро помахивая (точнее почти изнемогая под) потёртым чемоданом. Швейцар меня взором смерил, дверь открыть не соизволил, но хоть нахер не послал, святой человек.
Вообще, конечно, вьюнош в гимназическом мундирчике, причём явно потрёпанном бессонной ночью, с потёртым чемоданом и вправду для банка не “дорогой клиент”. Да и вообще, с банковской сферой, насколько я успел понять, в Анте было неплохо. В плане, тыщи банков, непонятно на чём зарабатывающих миллиарды, ни черта при этом не производя — не было. Возможно было в “европейской части” Ниля и Готтии, но данной информации я не имел.
А, судя по имеющейся, госбанк фактически монополизировал банковско-кредитную деятельность, мелкие же банки обслуживали производства и товарищества, максимум — оказывали определённые услуги внутри города, как наш Терский Городской Банк, второй и последний банк городка. Но денежка для получения у меня была в Антском Государственном, так что я, как ни удивительно, получал её тут.
Мой “не дорогой” статус проявился и внутри — клерк, не отрываясь от кофия, смерил меня косым взглядом и процедил:
— Государственный Банк Анта не оказывает услуги несовершеннолетним.
— С чем его и поздравляю, — широко улыбнулся я, выковыривая из внутреннего кармана бумаги, удостоверение личности с отметкой о совершеннолетии.
Ждать пришлось полминуты, пока занятый чертовски важным кофием клерк оторвал глаза от кружки, смерил развёрнутый документ взглядом, вздохнул, аки Атлант, держащий небо и устало вопросил:
— И что вам угодно, СОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ господин?
— Другого клерка, — солнечно улыбнулся я, демонстрируя “платиновый чек”. — А вы свой кофий пейте.
Никогда не любил таких служек, упивающихся своей мелкой властью. Крупных, упивающихся ей же, не люблю тоже, но с мелкими… Скажем так, крупный чиновник — это саботаж, это реальные крупные преступления. Но произрастает этот “крупный мздоимец”, как на грибнице, на таких вот мелких “хозяйчиках”. Удалить их, и крупные ворюги загниют, как мухомор без грибницы, окажутся на виду у всех. А вот пока “бытовое зло” процветает — им комфортно, они в своей среде и фактически неуязвимы.
— Простите, господин… — чуть не пролил кофий клерк.
Дело в том, что чеки имели цветовую дифференциацию, почти как штаны, только чеки. И “платиновый”, которым меня снабдил хомячок, предполагал, что определённая сумма предоставляется банком БЕЗ проверки платёжеспособности, сразу. То есть, данный чек, вне зависимости от прописанной суммы, был сам по себе ценностью: можно, обладая платиновой чековой книжкой, совершать покупки, не ожидая, пока служка добежит до банка и проверит платёжеспособность клиента. И сумма “ценности” платинового чека была весьма ощутимой, как бы не в полугодовую зарплату сидящего передо мной кофепийца. Ну а юнец, демонстрирующий подобный чек — скорее всего сынулька кого-нибудь “толстого и богатого”, так что клерк засуетился.
— Не прощу, — продолжил улыбаться я. — Я жду другого клерка. А вы, если сохраните службу, — на чём клерк аж позеленел. — К клиентам относитесь внимательнее, любезный.
— Э-э-э…
— Мне просить управляющего и говорить о вашей нерасторопности? — ангельски улыбнулся я.
— Нет, господин, сей момент… — и ускакал.
А то ишь, распустились, пусть несколько комично, но вполне справедливо помыслил я в ожидании. Гадить служке, конечно, не буду, но уроки таким преподавать надо при первом попавшемся случае.
— Приветствую, господин?.. — выдал дядька в летах, извлекшийся из недр банка, явный управляющий.
— Толмирос, — кивнул я.
— Доброе утро, господин Толмирос, чем Государственный Банк Анта может быть вам полезен? Я — Витсар Голлен, управляющий, — склонился он.
— Доброе, господин Голлен. Обналичить, завести счёт, — помахал я чеком.
— Как вам угодно, господин Толмирос, — кивнул управляющий. — Гратсе проявил нерасторопность или неуважение? — небрежно кивнул он на зелёного, потеющего на периферии клерка.
— Да нет, господин Голлен, просто он… взъерошенный какой-то, — чуть понизил голос я.
Управляющий смерил зелёного, потеющего, с распущенным и набекрень галстуком-шнурком служку, сам себе кивнул и процедил:
— Гратсе, приведите себя в порядок, — после чего клерк ускакал в недра банка. — Итак, давайте займёмся вашим делом, господин Толмирос.
В общем-то, много времени всё не заняло. Чек был настоящим, счёт Брудсена полным, так что внушительная сумма в три тысячи ауресов перекачала на свежеоткрытый счёт за четверть часа.
Сумма была пусть и не запредельной, но реально внушительной, можно было купить домик или квартирку в центре Терска.
— Чем-то ещё могу быть полезен, господин Толмирос? — последовал вопрос.
— Да, мне нужно три ауреса наличными, один из них сестерциями, и “золотая” чековая книжка, — прикинул я.
Ну и за десять минут мои хотелки удовлетворили, даже бумажник предложили купить, что, подумав, я и сделал.
И попёрся я в гостиницу, благо она была недалеко. Консьерж пытался кобениться в стиле “покажитепаспорт” но я сходу заткнул его золотым чеком — время поджимало, а опоздание в гимназию сулило моему филею очередное “пороть”.
Скинул чемодан в номере, переоделся, плеснул в рожу водой, вздохнул над своей помятой и невыспатой судьбой, да и попёрся в гимназию.
А может и перепало мне везения Отмороженного, рассуждал я по пути в учебное заведение. Или, несмотря на не самые приятные проявления, Ант ещё не докатился до уровня дома Мороза, а я параною. Но, лучше буду параноить и целым и сытым, чем останусь голодным оптимистом.
На мыслях о еде желудок скорбно огласил окрестности жалобным подвыванием. Вот тоже, ни черта не успел. Голодно, да и перекуса с собой нет, вздохнул я на подходе к гимназии.
Однако гадостей, на удивление, не случилось. Вид мой невыспатый преподавателей не волновал, гопники родимые не приставали, а, на большой перемене я даже забежал в отрекомендованную библиотекаршей едальню неподалёку от гимназии.
В последней, к слову, я с ней и раскланялся, отметил несколько разнополых и разновозрастных учеников, вкушающих обед, ну и заказал себе покушать немного.
И, наконец-то, почувствовал сытость, впервые за всё время своего бытия Гемином. Смех смехом, а весьма приятное, повышающее настроение ощущение, так что в гимназию я возвращался сытый, довольный, слегка переваливающийся с боку на бок.
Ну и белая полоса моего бытия, в гимназии, сменилась если не задницей, то несколько чёрной полосой: я со всеми этими жизненными пертурбациями и желанием, наконец-то, наестся, забыл что у нас сейчас физическая культура! Вот ведь, фигня какая, а я с пузом набитым, да и почти засыпаю, сетовал я, разоблачаясь в раздевалке.
И пока мою тощую (но с топорщавшимся пузом) скорбную тушку валяли на матах соученики, единственными мыслями и стремлениями было удержать пожрать в желудке. Потому что жалко, да и прямо скажем, новинку боевого стиля местной борьбы “блюющий задохлик” вряд ли оценят.
Но мужественный я превозмог и был направлен на пробежку, во время которой из меня не пыталось вырваться съеденное.
— Вы молодец, Гемин, видно, что начали заниматься собой, это похвально. “Отлично”, в виде награды и стимула к дальнейшим свершениям на пути совершенства тела! — озвучил преподаватель, в конце занятия. — Только, Гемин, — ухмыльнулся он краем рта, — не наедайтесь так перед моим занятием.
