| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— "Начертят прозвище: Поэт." - для Блока быть "поэтом" — это принижение его миссии, себя он поначалу не считал таковым, да и человеком-то он себя, по-видимому, не считал...
(Ал. Блок. Из дневника 18-ого года о весне 901-ого:
"...Тут же закаты брезжат видениями, исторгающими "слезы, огонь и песню", но кто-то нашептывает, что я вернусь некогда на то же поле другим — "потухшим, измененным злыми законами времени, с песней наудачу" (т. е. поэтом и человеком, а не провидцем и обладателем тайны)."
Ал. Блок. "О современном состоянии русского символизма"
"...символист уже изначала — теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою...")
... и в термине "трилогия вочеловечивания" — изрядная доля горечи и боли. Так и видишь процесс, растянутый на двадцать лет, выламывания из тела крыльев.
Когда вы стоите на моем пути...
* * *
Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту -
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я - сочинитель,
Человек, называющий всё по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Всё же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и о небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как - только влюбленный
Имеет право на звание человека.
6 февраля 1908
А.А. Блок. "Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ":
"
Заглавие Письмо
Эпиграф В чужой восторг переселяться
Заране учится душа.
Фет.
"
Приведу стихотворение Фета полностью:
Бал
Когда трепещут эти звуки
И дразнит ноющий смычок,
Слагая на коленях руки,
Сажусь в забытый уголок.
И, как зари румянец дальный
Иль дней былых немая речь,
Меня пленяет вихорь бальный
И шевелит мерцанье свеч.
О, как, ничем неукротимо,
Уносит к юности былой
Вблизи порхающее мимо
Круженье пары молодой!
Чего хочу? Иль, может статься,
Бывалой жизнию дыша,
В чужой восторг переселяться
Заране учится душа?
1857 г.
Вот таким же, любующимся чужой юностью, почти стариком, ощущает себя 28-летний Александр Блок перед этой девушкой.
Кузьмина-Караваева Е. Ю.: Встречи с Блоком:
"...Летом 1906 года, в моей жизни произошло событие, после которого я стала взрослым человеком. За плечами было только четырнадцать лет... Умер мой отец.
...Была у меня двоюродная сестра, много старше меня.
...Однажды она повезла меня на литературный вечер какого-то захудалого реального училища, куда-то в Измайловские роты.
...Еще какие-то, не помню. И еще один. Очень прямой, немного надменный, голос медленный, усталый, металлический. Темно-медные волосы, лицо не современное, а будто со средневекового надгробного памятника, из камня высеченное, красивое и неподвижное. Читает стихи, очевидно новые, — "По вечерам над ресторанами", "Незнакомка". И еще читает...
В моей душе — огромное внимание. Человек с таким далеким, безразличным, красивым лицом, это совсем не то, что другие. Передо мной что-то небывалое, головой выше всего, что я знаю, что-то отмеченное. В стихах много тоски, безнадежности, много голосов страшного Петербурга, рыжий туман, городское удушье. Они не вне меня, они поют во мне, они как бы мои стихи. Я уже знаю, что он владеет тайной, около которой я брожу, с которой почти уже сталкивалась столько раз во время своих скитаний по Островам.
Спрашиваю двоюродную сестру: "Посмотри в программе: кто это?"
Отвечает: "Александр Блок".
... Наконец все прочитано, многое запомнилось наизусть, навсегда. Знаю, что он мог бы мне сказать почти заклинание, чтобы справиться с моей тоской. Надо с ним поговорить. Узнаю адрес: Галерная, 41. Иду. Дома не застала. Иду второй раз. Нету.
На третий день, заложив руки в карманы, распустив уши своей финской шапки, иду по Невскому. Не застану — дождусь. Опять дома нет. Ну, что ж, решено, буду ждать. Некоторые подробности квартиры удивляют. В маленькой комнате почему-то огромный портрет Менделеева. Что он, химик, что ли? В кабинете вещей немного, но все большие вещи. Порядок образцовый. На письменном столе почти ничего не стоит.
Жду долго. Наконец звонок. Разговор в передней. Входит Блок. Он в черной широкой блузе с отложным воротником, совсем такой, как на известном портрете. Очень тихий, очень застенчивый.
Я не знаю, с чего начать. Он ждет, не спрашивает, зачем я пришла. Мне мучительно стыдно, кажется всего стыднее, что в конце концов я еще девчонка, и он может принять меня не всерьез. Мне скоро будет пятнадцать лет, а он уже взрослый, — ему, наверное, лет двадцать пять.
Наконец собираюсь с духом, говорю все сразу. Петербурга не люблю, рыжий туман ненавижу, не могу справиться с этой осенью, знаю, что в мире тоска, брожу по Островам часами и почти наверное знаю, что бога нет. Все одним махом выкладываю. Он спрашивает, отчего я именно к нему пришла. Говорю о его стихах, о том, как они просто в мою кровь вошли, о том, что мне кажется, что он у ключа тайны, прошу помочь.
Он внимателен, почтителен и серьезен, он все понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая.
Мы долго говорим. За окном уже темно. Вырисовываются окна других квартир. Он не зажигает света. Мне хорошо, я дома, хотя многого не могу понять. Я чувствую, что около меня большой человек, что он мучается больше, чем я, что ему еще тоскливее, что бессмыслица не убита, не уничтожена. Меня поражает его особая внимательность, какая-то нежная бережность. Мне большого человека ужасно жалко. Я начинаю его осторожно утешать, утешая и себя.
Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее материнская встревоженность и забота. А наряду с этим сердцу легко и радостно. Хорошо, когда в мире есть такая большая тоска, большая жизнь, большое внимание, большая, обнаженная, зрячая душа.
Через неделю я получаю письмо, конверт необычайный, ярко-синий. Почерк твердый, не очень крупный, но широкий, щедрый, широко расставлены строчки. В письме есть стихи: "Когда вы стоите передо мной... Все же я смею думать, что вам только пятнадцать лет". Письмо говорит о том, что они — умирающие, что ему кажется, я еще не с ними, что я могу еще найти какой-то выход, в природе, в соприкосновении с народом. "Если не поздно, то бегите от нас, умирающих"... Письмо из Ревеля, — уехал гостить к матери..."
(Забавно, что на это стихотворение есть ещё одна "претендентка".
Из Примечаний к данному стихотворению в "Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах" А.А. Блока:
"
Корреспондентка Блока Л.М. Сегаль полагала, что стихотворение с этим эпиграфом посвящено ей; 6 февраля 1913 г. она писала Блоку: "Помните ли Вы ту, которой Вы писали стихотворение с эпиграфом - "в чужой восторг переселяться заране учится душа". Теперь мне бы очень хотелось Вас поблагодарить за него, но совершенно не знаю, как это сделать". Блок записал на обороте письма: "Я никогда не посвящал этого стихотворения и никакого другого этой барышне" (РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 396).
"
)
А Елизавета Кузьмина-Караваева (в девичестве Пиленко) — одна из наших великих женщин Серебряного века.
В 15 лет — влюбленная в Блока, в 25 — мэр красной Анапы, приговорена белыми к расстрелу, а потом вышла замуж за председателя того самого суда. Эмигрировала, развелась, бедствовала, стала "монахиней в миру", спасала ещё более несчастных; при фашистах участвовала в Сопротивлении — помогала выезжать из оккупированной Франции евреям, была арестована, посажена в концлагерь. И 31 марта 1945 года, за неделю до освобождения заключенных солдатами Красной Армии, мать Мария погибла в газовой камере. Согласно воспоминаниям выживших, она обменялась одеждой с другой девушкой и пошла на смерть вместо нее.
Возвращаясь к Блоку. Самые главные для сюжета "тома II" слова в стихотворении — "Ведь я — сочинитель..."
Сравните со словами из его статьи "О современном состоянии русского символизма": "Реальность, описанная мною, — единственная, которая для меня дает смысл жизни, миру и искусству. Либо существуют те миры, либо нет. Для тех, кто скажет "нет", мы остаемся просто "так себе декадентами", сочинителями невиданных ощущений, а о смерти говорим теперь только потому, что устали..."
Герой — в нашей реальности, не "провидец и обладатель тайны", к каковому за ответами приходила Лиза Пиленко, и даже не "поэт", а — "так себе, сочинитель".
Да и девушка эта — она "стоит на его пути"... Все они, начиная от Любови Дмитриевной, если не от К.М.С. — загораживали ему путь, но только про неё он написал именно эти слова.
Встреч между ними будет несколько, но они ни к чему не приведут. Она выйдет замуж, разведётся, родит девочку... Будет писать ему письма. Его ответы с каждым новым будут все лаконичнее, потом и вовсе прекратятся, а её письма будут идти, идти... почти до революции.
...вы стоите на моем пути...
...такая красивая...
Она пришла с мороза...
* * *
Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовней.
Она немедленно уронила на' пол
Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.
Всё это было немножко досадно
И довольно нелепо.
Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух "Макбе'та".
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.
Оказалось, что большой пестрый кот
С трудом лепится по краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.
Я рассердился больше всего на то,
Что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Па'оло и Франчески.
6 февраля 1908
Н. Н. Волохова. Земля в снегу:
"
...Однажды мы поехали с Любовью Дмитриевной довольно далеко, и на обратном пути так окоченели, что слезы невольно катились у нас из глаз и замерзали на щеках. К Блокам было ближе, чем ко мне, и потому Любовь Дмитриевна завезла меня к себе. Она сейчас же захлопотала, как бы согреться чем-нибудь горячим, а меня проводила в кабинет к Александру Александровичу. Он сидел за столом и работал. Я почувствовала, что явилась несколько некстати. Но он очень мягко и вместе с тем решительно заявил, что прежде всего мне необходимо согреться, а потому он затопит сейчас камин, я же должна сесть с ногами на диван и укрыться пледом.
Так я и сделала. Камин быстро запылал, и Александр Александрович стал читать мне вслух отрывки из "Макбета" (одной из его любимейших трагедий). Под влиянием приятного тепла и под звуки его мелодичного голоса я слегка задремала. Это случилось как раз в тот момент, когда Александр Александрович читал о "пузырях земли", о которых он "не может говорить без волнения" (его слова).
Потом, когда мне пришлось прочесть стихи:
Она пришла с мороза
Раскрасневшаяся... —
дочитав до конца стихотворение, я невольно вспомнила: "sub specie aeternitatis..." — и улыбнулась.
"
То есть в действительности всё было ещё обиднее: любимая женщина устроилась "с ногами" у него на диване, ему с нею целоваться хочется (напомню Блоку — только 28), а она, демонстрируя свою полную уверенность в себе, в своей недоступности, "слегка задремала"....
Из черновиков видно, что поэт не так спокоен, не настолько владеет собой, как вроде бы, следует из текста стихотворения или из воспоминаний героини...
А.А. Блок. "Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ":
"
Между 12 и 13: [Не зная, как занять ее]
Чтобы занять ее
15-16 Я стал читать новые стихи
Впрочем, она захотела...
"
Ведь встреч, и даже — наедине было у них не счесть, и "как занять её", он, казалось бы, должен уже назубок выучить, но, вот, она — в его комнате, в такой вольной позе... А перед этим Наталья Николаевна должна же была у него на глазах снимать сапожки.... Сначала один, потом другой...
Из Примечаний к данному стихотворению в "Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах" А.А. Блока:
"
— "...времена Паоло и Франчески." — О любви Паоло Малатеста и Франчески да Римини (XIII в.): рассказывается в "Божественной комедии" Данте ("Ад". V): "любовной наукой", согласно поэме Данте, стало для влюбленных совместное чтение французского романа о рыцаре Круглого Стола Ланселоте и его любви к королеве Дженевре ("0 Ланчелоте сладостный рассказ"— ст. 128; перевод М.Л. Лозинского).
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
