Ты такой же, как я.

Зачем мне вообще всё это? Он ведь срал на меня, ему по хрен все мои закидоны. Он никогда не простит, не поверит. А я всё больше вязну в этом. Жил — не тужил, нырял в Интернет, находил одноразовый перепих, и всё было путём. И, блядь, пустить все коту под хвост. Надо завязывать с этими симпатиями, до добра они не доведут. Не стоит оно того, чтобы жизнь свою похерить вот так, из-за смазливого пацана.

Дав себе слово забыть практиканта, не реагировать на него, я двинул ко всем.

Первое, на что я наткнулся, выходя на поляну из-за деревьев, это Данькин взгляд, и в нём немой вопрос: 'Что случилось?'

И все мои клятвы самому себе, все наставления Юрьича стёрлись одним его взглядом. Я буквально насиловал себя, отворачиваясь от него, плюхаясь рядом с Анечкой, обнимая её за плечи и предлагая выпить на брудершафт.

Меня поддержали все наши мужики, пристраиваясь рядом с девчонками, наполняя стаканчики. Ленок просунула со смехом стаканчик с выпивкой под руку Данилу.

Он как-то придурковато улыбался и то и дело посматривал на меня. Я первым опрокинул свой стакан и, не дождавшись когда допьёт Аня, присосался к её губам.

Когда я отстранился от девушки, она уронила свою голову ко мне на плечо. Её развезло и, по-видимому, от поцелуя закружилась голова. Юрьич целовал Людмилу, Алексей — Наташу, медсестру, которая тоже поехала с нами. Остальные, смеясь, просто чмокнулись в губки и сразу отстранились.

Лена же целовала Данила всерьёз. Не он её, а наоборот. Он закрыл глаза, и был красным, как кумач. Одна рука мяла пустой стаканчик за спиной Акулки, вторая вцепилась в пожелтевшую траву.

Ленка со смехом его оттолкнула:

— Данька, да ты целоваться совсем не умеешь! Салага. Девчат, надо заняться его воспитанием.

— Да он же в тот раз в засосах весь был, забыла, что ли? — откликнулась Людмила.

— Да засосы я ему хоть сейчас наляпаю, а целоваться-то он все равно не умеет, — ехидничала Ленок.

— Ну, практикант, ты даёшь! Мы в твои годы уже детей делали, а ты, блин, девку засосать не можешь, — подначивал Алексей.

Данька глянул на меня, я отвернулся и тут же услышал смех и свист.

Данил прижал Лену к себе обеими руками, и, закрыв глаза, впился в её губы. Все начали считать, как на свадьбе. Целовались они долго. Когда Данька, наконец, отстранился от партнёрши, она выдохнула:

— Охренеть! Беру свои слова обратно!

Стало темнеть, похолодало, даже костёр уже не согревал.

— Ну, что, в сауну? — повернулся ко мне завгар. — Саныч, ты руку-то обработай сходи.

— Я её водочкой полил, нормально, — открестился я от него.

— Я в сауну не поеду, меня Машка потеряла уже. Забросите меня домой.

— Так ты её с собой бери. Давай заедем за ней. Мы же не в нашу поедем, на хрен палиться без генерала.

— Ну, блядь, кто в Тулу со своим самоваром ездит. Выдумал тоже. Не, я до хаты. Данил, ты как — домой или дальше гулять поедешь?

— Не знаю. Наверное, поеду. Сто лет в сауне не был.

'Заебись. Катись, парься!' — мне ещё раз захотелось впечатать свой кулак, только уже не в дерево.

Юрьевич смотрел на меня в упор, словно предупреждая. Я перевёл взгляд с него на Даньку, а потом снова на завгара.

— Хрен с вами, уговорили. Поехали.

— За Машей заезжать будем?

— Чтобы она видела все это блядство и пилила меня потом?

— Как хочешь. Только про разговор наш не забудь.

— Что за разговор? Что за секреты от компашки? — встрял Леха.

— Любопытной Варваре.... Хер оторвали, — смеясь похлопал его по плечу Юрьич.

— Откуда у Варвары хер? Извращенец ты, Юрьич.

Из девчат в сауну поехали только Лена и Наталья. Из мужиков — я, завгар, Алексей, Данил и Антоныч. Остальных развезли по домам.

* * *

* * *

** ГЛАВА 24

Девчонки, закутанные в простыни, смаковали вино, что мать Данила нам сунула.

А мы стебались над Лехой, который выловил из двухлитровой бутыли корейской водки закуску, то бишь двух змеек и расплющенную ящерку, и пытался нарезку из них сделать.

Ленка выхватила хвостик змеи и засунула его в рот

— Блин, не жуётся. Сосётся. На рыбу похоже. — Она подхватила целую змейку, которую Леха ещё не успел порезать и сунула в руку Данилу.

— На пососи.

— Да не хочу я сосать. Я дома насосался.

Наталья и мужики ржали до слёз, я тоже не сдержался. В сауне у меня настроение поднялось.

— Дома он насосался. У вас там что, фабрика по производству корейской водки? — не отставала от Даньки Ленка.

— Дядька у меня дальнобойщик, он туда часто гоняет. За водкой этой и всякой ихней хренью.

Отсмеявшись Юрьич предложил:

— Пошлите париться, пока совсем не развезло.

Холодная вода бассейна немного отрезвила всю нашу компанию, в парилку мы пока ещё не ходили.

Девчонки и Данил, действительно были хороши. Наталья была самой пьяной. Зря они коньяк и вино перемешали. Я пил только водку, даже от пива отказался.

Антоныч наоборот водку больше не пил, приседал на пивко. Юрьич с Лехой ершили.

Я исподтишка рассматривал Даньку. У него была вполне спортивная фигура -без кубиков пресса, но ладная.

Наталья с Леной париться отказались. Данька и Антоныч высидели буквально пять минут.

Леха тоже долго не задержался, он всерьёз прихлестнул за медичкой, поэтому ему с нами не сиделось, побежал охмурять свою пассию.

Юрьич разлёгся на освободившемся полке, я сидел на противоположном.

С потом выходило опьянение. Голова была тяжёлой, а тело напротив — расслабленно, клонило в сон. Мыслей никаких, даже о Даньке думать не хотелось.

— Кайф . — Завгар потянулся.

Я глянул на него, и в башке повернулась странная мыслишка: ' А не нашего ли он поля ягода. Не бисексуал ли он? Мало того, что вычислил меня, ещё ведь и предупредил, и не сказал никому'.

— Юрьич, а почему тебе похер на педиков?

Он повернул ко мне голову и приоткрыл один глаз. Потом сел, и не глядя на меня заговорил:

— Я никогда никому этого не рассказывал, даже брату. Помнишь, у меня племяш три года назад повесился?

Я помнил. Молодой совсем пацан, чуть старше Даньки. Валерьич тогда очень помог завгару и родителям парня с похоронами. Автобусы, памятник, столовую — все предоставил. Мы все знали, как Юрьич любил племяша. У них разница была не такой уж и большой, и парень к нему тянулся больше ,чем к отцу.

— Все считают, что он из-за Ольги это сделал. Они, тогда как раз свадьбу отменили, и все решили, что она его бросила. А она молчала, как партизанка. Она и я.

Я начал догадываться в чем дело, но Юрьича перебивать не стал.

— До сих пор простить себя не могу. Вечером, перед смертью, Арсенька ко мне приходил, они тогда уже с Ольгой порвали. Мы выпили, хорошо так поддали, и он мне рассказал, почему не женился. Друга своего любил, который на свадьбе свидетелем должен был быть. С четырнадцати лет. Как он мне сказал тогда: 'До смерти люблю его'. Я от его признания просто в ступор вошел сначала, а потом взбесился. Орал, матерился, даже по башке его пару раз двинул. Оплеухи такие неслабые. А у него истерика, слёзы. Я, говорит, думал, хоть ты меня поймёшь, поддержишь, пережить поможешь. Примешь таким, какой есть. У меня совсем тогда крышу снесло, вытолкал я его в подъезд, сказал, что пидор мне в родне не нужен, и мы с его батей мозги ему вместе вправлять будем. А утром брат его в ванной нашёл. Верёвку бельевую к батарее привязал, а сам на корточки.

До сих пор перед глазами стоит, в подъезде, зарёванный. Ольга тогда на похоронах на друга его смотрела так, что я думал — испепелит его. Знала, значит. Если бы я тогда поддержал его, помог, понял, он бы живой сейчас был. Никогда себе этого не прощу. Я тогда просто поверить не мог, что такое может быть. Что мужик мужика может так любить, до смерти. Потом как то про Македонского прочитал, как он трое суток от тела Гефистиона не отходил, как с ума сходил. Македонский с детства кумир мой, а вот что педиком был — я и не знал. А сегодня увидел, как ты на Данила смотришь, и понял всё. — Он посмотрел на меня так пристально, что я поёжился.

Слов не было после его рассказа. Так погано на душе, не описать.

— Ты мне только вот что скажи, ты же не педик, баб всю жизнь в сауне трахал наравне с нами, Машку вон какую себе отхватил, с чего вдруг? С чего тебя переклинило?

— Скрывался хорошо. Маскировка. — Сам не знаю, зачем я ему это сказал. Словно душу он мне своим рассказом вынул, и сил отпираться не осталось.

— Я не скажу никому, только ты сам не пались. Маскируйся лучше и дальше . — Он соскочил с полка и подошёл ко мне, посмотрел прямо в глаза. — Он знает?

— Знает.

— И?

Мне хотелось выплеснуть все завгару, не знаю почему: из -за того, что был пьян или из-за того, что устал все держать в себе, но я во время прикусил язык. Даньку я подставлять не имею права.

— Послал меня. Он не из этих. Как тот друг, у твоего племяша.

— У тебя это серьёзно? До смерти?

— Не пори ерунду. Ну понравился пацанчик, фигня. Пройдёт.

— Точно?

— Точно, точно. Не боись, вешаться не буду.

— Дим, про Арсеньку, никому, ладно?

Я молча сжал его плечо.

— Пошли, угорим сейчас. Да потеряли нас уже, наверное.

Народ без нас время не терял. Натку рвало в туалете, Ленок улеглась на диванчике и прикорнула. Антоныч с Лехой пытались играть в бильярд. Данька сидел с закрытыми глазами, совсем пацана разморило.

— Юрьич, вызовешь дежурку, развезёте девчат по домам?

— А ты?

— Я на тачке, и Даньку домой завезу, сдам родителям на руки эту пьянь.

Завгар засмеялся, и наклонившись шепнул мне в ухо:

— Смотри, довези до родаков то, а то увезёшь куда-нибудь.

— Пошёл ты, — отпихнул я его смеясь. На душе почему— то было легко.

* * *

Когда я пытался запихнуть полусонного практиканта в такси, он решил очухаться.

— Ты меня куда везёшь?

— Домой, родителям сдавать, куда же ещё?

— Не, не, не. Они меня убьют, за то, что я пьяный. Не хочу домой.

— А куда деваться, надо, деточка, надо.

— А поехали к тебе? — Он вдруг повис у меня на плече.

Я, блин, офигел, от его пьяного предложения.

-У меня вообще-то жена дома.

— Ну, тогда в гостиницу.

— Совсем спятил? Ты что несёшь? Завтра же жалеть будешь.

Он помотал головой и выдохнул перегаром мне в ухо:

— Поехали, трахнемся. Я уже месяц почти не трахался.

Блядь, я чуть в осадок не выпал, но отказаться от такого предложения было выше моих сил.

— Хорошо, поехали. Сейчас квартиру сниму.

— Ты моим позвони, а? Скажи, что мы ещё гуляем у девчонок.

Вот сучонок, соображает, значит, не совсем до кондиции дошёл, знает, что творит.

— Шеф, ещё пять минут. — Я заглянул к таксисту и отошёл в сторонку позвонить.

Включил телефон, ожидая кучу пропущенных вызовов от Маши.

Но вызов был только один, и смс тоже: 'Машину твою видела на стоянке у Хладика. Вахтёрша сказала, что всё начальство уехало, и ты в том числе. Думаю, ты в порядке и не скучаешь. Хорошо повеселиться. Я тоже дома сидеть не собираюсь, так что если придёшь ночевать, а меня нет — извини, сам виноват'.

'Конечно сам. Бедная моя Машка, мотаю ей нервы. Урод'.

Первым делом предупредил родителей Данила, что ночевать он не приедет. Потом позвонил знакомому риэлтору и договорился на счёт съёмной квартиры на сутки. Нужно было заехать за ключами — и всё, моя мечта сбудется. Только вот как к этому отнестись, я не знал. Трахнуть Даньку хотелось, аж яйца скручивало, но я боялся его реакции на утро. Хрен с ним, будь что будет. Сел в тачку. Данька уже уснул на заднем сиденье.

— Шеф, сначала заедем на Клинскую, я заберу кое-что, а потом уже домой.

* * *

* * *

** ГЛАВА 25

Растолкав Данила и вытащив из такси, чуть ли не на себе затащил его в квартиру. Удовольствие трахать невменяемого парня, было сомнительным.

Я прекрасно представлял, что будет, когда он протрезвеет.

Квартирка однокомнатная, но большая. Музыкальный центр, телевизор с дивидишником и набором порнухи, естественно не гомосексуальной. Рядом с дисками на полочке — вазочка с презервативами. Сервиз, блин... Двуспальный траходром и шкаф с бельем, в который вмонтировано большое зеркало, отражающее кровать.

— Раздевайся, — скомандовал я осоловелому Даньке.

Он, глядя на меня пьяными глазищами, плюхнулся на кровать и, задрав ноги, начал стаскивать с себя штаны. Штанины через кроссовки пролазить не хотели, и он матерился и бухтел. Уморительное зрелище. Не выдержав, стащил с него обувь и джинсы, вытряхнул из остальной упаковки.

Он, дебильно улыбаясь, разлегся на кровати, засунув руку в трусы, которые я не стал снимать. Лангет ему то ли в больнице еще сняли, то ли он сам его убрал, так что рука в трусах наминала хозяйство исправно.

'Блядь, нет, так дело не пойдет. Совратитель хренов. Надо его в душ холодный, пусть очухается немного, иначе наворотим дел, потом только хуже будет' — я быстро разделся и стащил практиканта с кровати, за что он меня обложил не по-детски.

В душевой он орал, как потерпевший, когда я впихнул его в кабинку и включил холодную воду. Сам заходить не стал, от греха подальше, хоть и очень хотелось.

Сначала сунул полотенце стучащему зубами Даньке, а потом занял его место в душе и, если честно, чуть сам не заорал. Пока я возился с этим алкашом, растревожил содранную руку. Она опухла и доставала ноющей, дергающей болью. Нашел в ванной аптечку и перебинтовал конечность потуже. А вот бантик завязать самостоятельно никак не получалось, так что решил проверить трезвость практиканта.

Вышел из ванной и застал такую картину.

Голый Данил, на расстеленной постели сидящий по-казахски, с вазой презиков в руках. Готов голубчик. На хрен все сомнения и угрызения не очень чистой совести. Сунул ему под нос руку:

— Завяжи.

Завязал. Узлом, без бантиков. И смотрит выжидающе. Я тоже смотрю и тоже жду. Не хочу быть инициатором, пусть сам, раз такой смелый.

— Так и будешь стоять? Может, трахнемся уже?

Черт, всё, я не железный. Валюсь на него, подминаю под себя. Шарю руками по телу, сжимаю, мну, целую. Терпения долго возиться нет. Он сам переворачивается на живот. Хватаю первый попавшийся презерватив из опрокинутой на пол вазы. Жарко, пот льет ручьем. Колени трясутся от напряжения, трахаемся остервенело, так что шлепки тела об тело рвут тишину. Шлепки и наше дыхание. Хриплое, судорожное, частое и надрывное. Кончить не можем долго оба. Алкоголь не на пользу. Он выворачивается из под меня и ложится на спину. Устал. Мне тоже так легче. Накатывает,

вот-вот. Блядь, рвёт на части, а разрядки все нет. Его сжимает внутри, и я понимаю — сейчас. Я тоже готов. Он больно стискивает мои плечи и стонет надрывно, впечатывая рывком меня в себя.

— Влаааад.......

Меня почему-то тошнит. И ком в горле. Злости нет — горечь. Я кончил под 'Влада', и от этого на душе ещё мерзостней. Он сразу вырубился. Уснул, как только я отвалился. Хочется уйти. Убежать. Рука ноет так, что вгрызаюсь в подушку. Но эта боль так кстати, она мне нужна.

* * *

* * *

** ГЛАВА 26

Горло драло неимоверным сушняком. Во рту горечь, голова трещит. Данил лежал с закрытыми глазами и медленно вспоминал, почему у него такое состояние. Память потихоньку возвращалась.