Надо мною "Безоблачное небо" - 1 часть

— Выпей водички, дочка, полегчает, может.

Я чуть не отпрыгнула — с перепугу показалось, что это святая вода. Увидев мой испуг, священник усмехнулся. Невеселая была у него усмешка.

— Не бойся, дочка, не святая она, самая обычная, из колодца, что во дворе.

Тут я и сама уже поняла, что святость от нее не исходит — обычная вода. Эту воду я выпила как лекарство — сразу одним большим глотком. И, как ни странно, действительно полегчало, а, может быть, я просто убедила себя в этом. Боль в висках несколько отступила и уже не так сильно мешала.

— Ну, давай знакомиться, — сказал поп, — Сергей Николаевич в миру меня зовут. Если хочешь, можешь звать Отец Сергий.

— Меня зовут Кира, Кира Стахова, — я назвала свою прежнюю фамилию.

— Стахова... , — пробормотал священник, — ну, может, совпадение... Знаешь, Кира, как я попал в священники? Хочешь, расскажу?

Я кивнула и Отец Сергий рассказал, как много-много лет назад во время одного из сражений он был ранен. Рана была смертельной, а действие вампирской крови давно кончилось, да и самой этой крови уже не было. Собрался он уж было пред Господом предстать, как вдруг кто-то подошел к нему. Дело ночью было.

— Гляжу, — рассказывал Отец Сергий, — склоняется надо мной кто-то и тут в лунном свете клыки блеснули. Вампир! Вот, думаю, не повезло перед смертью: и упокоить его нечем, да и сил уже нет. Слышу, говорит он мне: "Прими, человек, поцелуй Каина". Плюнуть в него хотел, да куда там, ворохнуться и то не могу — совсем обессилил. Он все понял, дернулся уйти, но раздумал. Надрезал ножом себе руку и стал меня своей кровью поить. От крови-то его сил прибавилось, я уж и говорить смог. Зря стараешься вампир, говорю, не стану я твоим рабом. А вампир посмотрел на меня эдак и отвечает: "Неужели ты думаешь, что я не узнал в тебе Охотника"? Спрашиваю его: "Зачем тогда оживляешь меня"? Отвечает: "Ты умеешь ненавидеть и любить. Меня ты ненавидишь, но ведь и любишь же кого-то? Мы — такие же. Ты даже не представляешь, как мы похожи". Не понял я его тогда. Сказал, что не может божий воин быть похожим на проклятого вампира. А он смотрит на меня и говорит задумчиво так: "Как жаль, что и вы, и мы по разные стороны. Если бы мы могли быть вместе, не было бы ничего, что не смогли бы мы свершить". Ответил я ему тогда, что никогда день не объединится с ночью, а он рассмеялся, сказал, что дня без ночи не бывает, отошел от меня и растаял в темноте. Пытался я потом выкинуть из памяти эту встречу, да засела она, ничем не выдерешь и слова его засели... А однажды нашел я этого вампира уже упокоенного. По медальону его опознал, приметный он был, медальон этот.

Отец Сергий полез в стол и достал золотистый медальон на полинялой голубой ленточке. На крышке был замысловатый вензель, а вокруг него по краю — мелкие прозрачные камешки, может быть даже бриллианты. Священник нажал на рычажок — крышечка откинулась. Внутри была цветная миниатюра: молодая женщина в платье и шляпке, какие носили в конце девятнадцатого века. "Не знаю уж, кем она ему доводилась: женой, дочерью, возлюбленной. Даже не поймешь человек она, или вампир... С тех пор и храню этот медальон, как память о той встрече. Ну, что дальше рассказывать"? Я кивнула и Отец Сергий продолжил:

— Так вот, вокруг следы божьей силы были, уже полустертые. Наши, Охотники его... Вот тогда во мне что-то и сломалось. Ушел я из Охотников, конечно, с ними все равно контакт поддерживал: без крови-то вашей не обойтись, раз уж попробовал ее однажды, а где ее взять, как не у Охотников. Но жить я стал уже не в общине, а как бы сам по себе. Начал в Библию вникать. Мы ведь, Охотники, хоть и божьи, а все-таки воины, в Священном писании не сильны. И вот, читал я Писание и размышлял над прочитанным, читал и размышлял. Сказано там, что без Божьего соизволения и волос с головы не упадет — все в его воле, все часть Божьего Промысла. Ведь даже Сатана и тот нужен, чтобы люди имели свободу выбора между добром и злом, чтобы добро они выбирали не потому, что ничего другого просто нет. А для чего нужны вампиры? Почему они прокляты? Ведь Каин свой грех давным-давно свершил, а Господь, раз уж он всеблагой, мог бы и снять проклятие с потомков его. Думал я над этим и понял, а, может быть, Господь подсказал — кто знает? Понял я, что не проклятие это, а испытание. Мудрецы говорили: легко жить святым в пустыне, тяжело — святым на базаре. Оно и понятно: соблазнов слишком много на базаре-то, тяжело не поддаться им. Подумал я тогда, что ведь и к вам это относится: легко быть человеком и хранить божью искру, когда ты и так человек, куда сложнее сохранить в себе божий свет и остаться человеком, когда ты монстр, когда, кажется, сам Бог против тебя, когда тебя боятся и ненавидят, когда, чтобы жить, тебе приходится пить кровь. Легко озлобиться и возненавидеть людей и Бога, легко впасть в гордыню — силы то какие вам дадены. Тяжело только человеком остаться, сохранить в сердце сострадание к тем, кто слабее вас, придти на помощь к тем, кто нуждается в ней, защитить тех, кто не в состоянии сам себя защитить. А еще мне подумалось, что не будет Господь испытывать, кого попало, он же всезнающий, а значит, дает испытание только тем, кто в состоянии его выдержать. Что толку давать тяжкую ношу слабому, он наверняка сломается. Значит, ваша ноша — для самых сильных, для тех, кто в состоянии ее вынести и не сломаться, остаться людьми. И неправда, дочка, что Господь от вас отвернулся, он только делает вид. Вспомни, от чего происходит Безумие крови и с кем оно случается. Это подсказка от Господа, куда вам двигаться, его помощь вам. Помни, дочка, не питие крови человечьей делает вампира монстром, а отсутствие сострадания к другим и гордыня. Иди дочка с миром, нет на тебе греха, храни свою искорку и оставайся человеком.

От этих его слов будто ушла какая-то тяжесть, которая так долго меня давила, что я и сама начала к ней привыкать; будто что-то повернулось и вдруг все встало на свои места. Отец Сергий, дорогой ты мой поп, ты даже не представляешь, как ты помог мне этой своей верой в нашу человечность. Спасибо тебе огромное. Я подошла к священнику вплотную (ну и черт с ней со святостью этой — потерплю), схватила его руку своими (казалось, что я схватилась за раскаленный утюг) и крепко ее сжала:

— Спасибо! Отец Сергий!

Священник отшатнулся:

— Сумасшедшая! Разве ж можно так над собой издеваться?!

А я смотрела на свои почерневшие, покрытые лопнувшими волдырями ладони и улыбалась...

До выхода Отец Сергий меня проводил, а когда мы проходили мимо той древней иконы, я почему-то совсем не почувствовала боли. Может быть, боль в ладонях заглушила боль в голове. На выходе из церквушки Отец Сергий остановился:

— Ну, Кира, иди с миром. Не ты первая не ты последняя.

Я не первая? Неужели был кто-то еще?! Я резко повернулась к священнику:

— Отец Сергий! Вы сказали, я не первая?

Улыбаясь, священник ответил:

— Кира, гордыня вообще-то грех. Конечно, девочка, не ты одна здесь была. Многие

из ваших задумываются о том же самом, что и ты. Правда только ты смогла

побывать у меня дома, — и усмехнувшись, добавил, — И никогда раньше вампиры

мне не жали руки.

9

Жизнь продолжалась. Или все-таки не-смерть? Да какая разница, как называть наше существование, если в повседневной обыденности отличий почти нет.

После той беседы с отцом Сергием, я поуспокоилась. Исчезло чувство... Ну, не знаю как объяснить. В общем, как и раньше до обращения, я могла теперь наслаждаться жизнью на полную катушку. Ведь тут, что главное? Знать, что у тебя реально существует свобода выбора. Ты, конечно, можешь стать монстром, но не потому, что ты вампир. И среди людей попадаются чудовища, причем без всякого вампиризма. Взять вон тех же маньяков, ну чем не монстры?

Лето набирало обороты. Я и сама не заметила, как июнь перевалил за половину. В общем-то, немудрено: занятия, занятия и еще раз занятия. Я то, наивная, надеялась, что с началом моего ученичества интенсивность занятий снизится. Зря надеялась. Конечно, такой штурмовщины, как за два месяца до посвящения, уже не было, но интенсивность все равно оставалась очень высокой. С Генрихом Карловичем я продолжала заниматься стрелковой подготовкой, со Стасом — рукопашным боем, Гор, как и прежде, натаскивал меня в работе со спектрами сил. Неожиданно к моему обучению подключилась и мастер Маргарита. В тайне от своих она стала обучать меня технике защиты и ментального боя вентру. Почти всегда на этих занятиях присутствовал Максим Данилович. Не знаю уж, почему Маргарита мной занималась? Может, хотела сделать моему отцу-каиниту приятное, а может быть имела на мой счет какие-то свои планы. А еще мы стали изучать анатомию, медицину (применительно к нам, каинитам), биохимию, основы юриспруденции (прежде всего разделы, регулирующие взаимоотношения каинитов и Охотников). Наш препод по "Основам" любил повторять, что его предмет мы должны знать так, чтобы он днем из постели ученика выдернул, а тот внятно и четко мог ответить: в каких случаях у человека можно взять кровь для кормления, а в каких это будет преступлением, когда следует подчиниться требованию Охотника, а когда можно послать его, куда подальше. А если мы в этих вещах будем путаться, то нам, оболтусам и двоечникам, долгая жизнь не грозит.

После того, как я получила статус полноправного члена клана, Максим Данилович устроил меня на работу. Я стала лаборанткой в химической лаборатории клана, а моим непосредственным шефом Алина — старшая сестра и мама непутевого Стаса. Лаборатория занималась разработкой пятого состава СМ. Техтребования к новому составу были о-го-го какие: чтобы он не оказывал раздражающего действия на кожу и не вызывал зуд, чтобы обеспечивал максимально полную защиту от действия солнечных лучей, чтобы был влагостойким (идеальный вариант: это, когда вы лезете в солнечный день в воду, плаваете, ныряете, а потом вылезаете и не боитесь, что поджаритесь на солнышке). Правда, возникает вопрос, а как эту дрянь после с тела убирать? Номер с мытьем под душем тогда ведь уже не пройдет. А еще состав не должен маслянисто отблескивать на коже. А еще..., а еще..., а еще... В общем, работы лаборатории хватало. Хорошо еще, что у меня занятия, по большей части, индивидуальные, так что можно совместить учебу и работу. Впрочем, каинитское "совершеннолетие" принесло с собой и кое-какие приятности. Во-первых, у меня теперь была одна выходная ночь в неделю (иногда даже и две), а во-вторых, появились свободные деньги, которые я могла тратить, как мне заблагорассудится.

Сегодня как раз и была выходная ночь. Встала я пораньше. Какой смысл бездарно тратить свое свободное время на сон, особенно если он для тебя не является безусловной необходимостью?

* * *

Город встретил меня духотой и затянутым тучами небом (уже который день собирался дождь, да что-то все у него никак не получалось). На улицах толпы людей, потоки машин перед светофорами — все как обычно. Куда бы податься? Пойти на речку? Но что там делать? Просто так сидеть на берегу не хотелось. Купаться днем, пусть даже и в пасмурную погоду станет совсем уж безбашенный каинит. Природа — дама коварная. Тучки-то возьмут и, не дай отец Каин, раздвинутся и что тогда? Но даже если бы я и была настолько отмороженной, что захотела купаться днем, то купальника у меня все равно с собой нет. Облом-с. Ладно, наконец, решила я. Посижу пока в своей любимой кофейне, а там видно будет. На краю площади Славы было одно очень милое заведеньице: открытая, увитая плющом верандочка, маленькие столики и одуряющий аромат свежесваренного кофе. Здесь варили потрясающий кофе по-Турецки, а этот напиток я любила всегда. Конечно, от кофе теперь мне не было никакой пользы — меня он не бодрил. (Взбодрить меня могло только одно, ну, сами понимаете что). Хотя, с другой стороны, люди частенько потребляют, то, что им вредно, а для меня кофе был просто бесполезным продуктом. Да и что значит бесполезным? А как насчет хорошего настроения? А как насчет обалденного вкуса и запаха?

Сидела я за столиком, мелкими глоточками смаковала вкус кофе и от нечего делать поглядывала по сторонам. Народу на площади было не много. Так, отдельные гуляющие — надвигающийся дождь что ли людей распугал? Тихо, спокойно и даже кликуш из "Слуг Света" не видно. На дальнем конце площади одинокий художник рисовал какую-то девушку. Вообще-то, по выходным дням здесь бывает много художников. Кто-то свои работы на продажу выставляет, кто-то рисует желающих, это просто сегодня здесь как-то одиноко. Наконец художник закончил. Девушка встала, получила свой портрет, расплатилась и ушла с площади. Художник остался сидеть в задумчивости перед своим мольбертом, или как там называется этот его маленький столик на тоненьких стойках? Может быть, мне тоже стоит заказать себе портрет? А почему бы и нет? Времени — вагон, деньги есть. Решено! Я допила кофе, расплатилась и направилась к художнику. Он сидел ко мне спиной на своем складном стульчике. Лица его я не видела, только белоснежные волосы, завязанные сзади в хвостик. Когда я к нему немного приблизилась — увидела его отражение. Художник был каинитом. Наверняка кто-то из тореадоров, ну, в самом деле, не гангрел же. Хотя, конечно, всяко бывает. Я подошла уже достаточно близко, когда он почувствовал меня. Тореадоры двигаются необыкновенно грациозно. Вот он только что сидел на своем стульчике, и вдруг "перетек" в стоячее положение. Стоит, смотрит на меня широко открытыми своими зелеными глазищами. Они у него и до обращения зеленые были, а сейчас совсем уж нереального ярко-изумрудного цвета. "Сережка", — шепчу я. "Кира! — кричит Сережка, — Живая!" "Ну, — хмыкаю я, — наверно и так можно сказать". "Я был уверен, что ты умерла". "Ты был не так уж неправ". "Кира". "Сережка". Он заключает меня в свои стальные объятия, а я утыкаюсь ему в плечо. Сережка гладит мои волосы и целует в ухо. Вдруг его объятия размыкаются, Сережка делает шаг назад, а лицо его становится каким-то виновато-печальным. Я чувствую — ему страшно. Сережка делает над собой усилие и как в омут, как с крыши вниз головой:

— Кира! Ты простишь меня за мою трусость... тогда?

Это так неожиданно, что я даже не поняла сразу, о чем он.

— Сережа, но ведь тебе не в чем себя упрекнуть? Ты не струсил и не убежал. Ты

дрался, как мог...

Сережка досадливо поморщился:

— Я не о том, Кира. Я просто не умел драться, вот и получил... Я то до той драки даже и представить себе не мог, насколько хорошо тебя готовил отец... Мне не столько за саму драку стыдно, сколько за то, что было потом. Я думал, что после того, как ты сама разобралась с теми хулиганами, ты станешь меня презирать. Я боялся с тобой поговорить. Ты мне... ты мне всегда ужасно нравилась... А тут такое...

— Сережка, но ведь я же сама тебе звонила! Разве бы я захотела говорить с человеком, которого презираю?

— Я думал ты из жалости...

— Дурак! Ну, какой же ты дурак, Сережка!

— Дурак, — подтвердил Сергей, — Я только потом понял, каким был дураком, да еще и трусом вдобавок.