Путь в Дамаск

Новогодняя ночь прошла тихо и по-семейному.

Поскольку ни у мужа, ни у жены не возникло идеи пойти погулять по снежку и морозцу (а термометр показывал всего минус два и с небес ничего не падало), то вскоре и отправились спать, и даже решили посуду мыть уже утром. Маша в школе прослышала про примету, что посуду с новогоднего стола нужно мыть уже утром первого, иначе год будет грязным, как тарелки из-под яств. Спать обоим сразу не захотелось, потому Маша начала вспоминать время их знакомства, а потом снова плавно перешла к тому, что и кто были у Мити до нее. Пришлось немного рассказать. Вот ведь женское любопытство!

Маша заснула, и будущему имениннику тоже пора. Он и заснул, и приснилась ему Маша весною тридцатого года. Наступил тогдашний май, и Дмитрий обрадовался теплой погоде и вышел погулять на воздух. Ноги довели его до берега Москвы -реки, а потом к нему подошла девушка с темной косой почти до пояса и спросила, извинившись, не скажет ли он, то есть Дмитрий, но еще не -Васильевич, который час? Еще -не— Васильевич достал из часового кармашка часы и сказал, что четверть десятого. Дальше разговор продолжился, они познакомились и девушку Машу молодой человек проводил до ее общежития. Она кое-что там сделала и вышла, и молодые люди еще погуляли. Расстались уже после обеда и договорились встретиться завтра, после работы.

И в назначенном месте ее не оказалось. 'И досадно, и обидно'

Дмитрий решил назавтра прийти на то самое место в то же время, и увидел ее! А что вышло-то? Да на работе начальство задержало, и потому она на полчаса опоздала. А Дмитрий-еще— не-Васильевич столько не выдержал, и ему когда-то сказали, что положено ждать четверть часа. Он сделал скидку на разное непредвиденное, но и через двадцать минут Маша не пришла.

А дальше: 'Я ушел! И я ушла!' Правда, вроде бы эта песня в тот год еще не появилась. В качестве извинения Дмитрию кое-что досталось, а еще Маше был сказан телефон, по которому можно было в ОЧЕНЬ экстренных случаях позвонить и сказать, что она не может. В редакциях газет и журналов иногда бывают утеснения сотрудников, желающих заниматься личной жизнью в рабочее время, да и таких же желающих позвонить может быть много.

Встречи продолжались, и как-то Маша сказала Мите, что для него есть новость: у нее будет ребенок. И у Мити, соответственно, тоже.

Митя подождал пяток секунд и сказал, что пора идти в ЗАГС и узаконивать свои взаимоотношения. Если Маша не против. Ему ответили, что да, да, не против, и спустя неделю, в выходной день, они вышли из ЗАГСа мужем и женой. Путь их лежал в комнату Дмитрия, и вечером там собралась теплая компания из двух друзей мужа и трех подруг жены, и гости выпил и поели, а также пожелали всяческих благ новой советской семье

Вот и во сне Дмитрий Васильевич вновь перенесся в день их решения о будущем браке. И он тогда ощущал себя, скажем, если и не на седьмом небе от счастья, то на пятом точно. И, хотя он не знал до этого дня, что их первенец уже существует, но к браку был уже готов. И то, что такая девушка не отвергла его ухаживания, его любовь и так далее— для него означало то, что, наконец, пришла полоса удачи после почти полутора лет сумрачной жизни. После смерти и похорон Паши он ощущался себя прямо по Блоку: 'Как тяжело ходить среди людей и притворяться не погибшим'. Но наступила весна тридцатого, и весна улыбнулась ему. Весну звали Машей, и он сделал шаг к ней навстречу. И не пожалел, что шагнул.

Старших родственников на свадьбу они не приглашали. Теперь как бы другое время, молодые люди сами решат про свое будущее, поэтому благословение-это пережиток прошлого. Жили бы все в одном городе, то, конечно, можно было и показать свое будущее, но родные Мити жили на юге, в том самом городе Ч. , а Машины в городе Гусь-Мальцевский, а ныне Гусь-Хрустальный.

Попозже, конечно, родным показали первенца, на юг съездило все семейство, а родственники из Гуся и сами столицу посещали.

Ну, а в войну Маша с детьми поехала к отцу и матери, они тогда жили в Самаре (ныне Куйбышеве), место в их домике было, так и прожили военное время. Дмитрий Васильевич разок ухитрился съездить к семейству. Посмотрел на жену, детей, тестя и тещу, а также младшего Машиного брата Егора Второго (был и первый). Но недолго, отпуск -то был краткосрочным. Вернулся, сдал редактору три заметки по тому, как тыл помогает фронту-это было что-то вроде налога на посещение семьи. И отбыл на Воронежский фронт. У редактора были не то предчувствия, не то информация, что там что-то произойдет в ближайшее время, и предчувствия его не обманули-началась Курская битва. И Дмитрий Васильевич поглядел на танковые бои, может, и на то самое Прохоровское сражение. Его собственное участие ограничилось сбором рассказов участников, наложением перевязок двум раненым танкистам (привет Новонижнестеблиевскому полку и фельдшеру Чумадаеву— повязки он накладывал мастерски, и Митя у него научился) и написанием песни 'Выноси, броня!' Давно у него стихов не рождалось, давно, а тут вот само взяло и сложилось. Впрочем, за войну это произошло еще разок и все-'года к суровой прозе клонят'. Ну и на сдачу-контузия, только в старом смысле слова, когда военного побило чем-то, но ран не нанесло. От ударов какими-то обломками полтуловища синие, но ран нет, и ребра целы. Поэтому медиков тревожить не стал, показался им уже в столице. Они ничего страшного не нашли, но предупредили, что иногда такие вот травмы могут перерасти в воспаление легких. Но не перерасли— и ладно.

На этом сон прервался, поскольку Маша на кухне что-то уронила на пол. получилось очень звонко и вырвало из царства Морфея.

'-Лесбия, где ты была?

-Я лежал в объятьях Морфея!

-Женщина, ты солгала,

В них я покоился сам!'

А кто автор этих стихов— Дмитрий Васильевич так и не вспомнил. Что вообще неудивительно. Поэты стараются поскорее донести свои находки и достижения до слушателя, поскольку напечатают еще не завтра, а знакомый-вот он! И читают ему, спасибо, если сонет, а ведь могут и эпическую поэму в двадцати песнях. Сам он коллег понимал, и испытывал такое же желание поделиться хорошо получившимся отрывком. Но, как причастный к тому же, ограничивал их декламацию 10-12 строками, о чем и сразу же предупреждал. И человек поделился, и он не слишком много времени потерял.

Правда, надо сказать, чтение зачастую переходило в просьбу одолжить денег. Се ля ви.

Днем супруги посетили семейство старшего сына и поздравили всех с Новым годом и новым счастьем. Еще позвонил младший и отрапортовал, где он был, что он делал, и что все соблюл с точки зрения обещанного им времяпровождения-не на даче, в теплом месте и так далее. Маша, бравшая трубку, отругала его за разрыв с Ниной. Сын выслушал и никак на упреки не отреагировал. Сказал лишь, что ко дню рождения отца обязательно подъедет к ним и обязательно поздравит именинника, на чем разговор и завершил. Маша, не полностью излившая накопленный заряд эмоций на виноватого, излила их на мужа, но тот, как уже говорилось, не поддержал ее упреки. Еще в то день Машу посетили две знакомые и довольно долго заседали и за столом, и на диване, где явно переговорили обо всей столице и всех ее жителях. Дмитрий Васильевич дамам мешать не стал, сидел и занимался своей рукописью

Вечером он лег спать, но проснулся в три ночи. Или утра? Попытался заснуть снова-а вот выкуси! Вставать и сидеть на кухне или в другой комнате? Нет желания. Писать или читать книгу не хотелось, и он решил лежать. Вдруг заснет? А не получится— можно еще часок-другой поразмыслить о прошедшей жизни или о том, что будет дальше, за пенсионным возрастом. И начал с ничего не значащих ныне размышлений, стоило ли ему после гражданской оставаться в РККА или нет? Он-то не остался, но что бы было, если бы не ушел?

Разумеется, Дмитрий Васильевич правильно понимал, что это какой-то идеальный вариант, не учитывающий кучи других факторов.

От политики до личных взаимоотношений меж начальником и подчиненным, в том числе и любовных. У начальства ведь и жены бывают, и между женой комдива и комбатом может проскочить искра. А потом проскочит другая, отчего комбата в академию не пустят. Или пустят, но ч с тайной целью, чтобы и духу его тут не было.

Дмитрий Васильевич не раз думал о себе в качестве военного и об армии вообще и создал такую вот теорию.

Как сказал великий Клаузевиц: 'Военное дело просто и понятно умному человеку. Но воевать сложно.' Или наподобие, потому что он за точность воспроизведения не ручался.

По мнению же Матвеева, существуют военные люди, хорошо пригодные для службы в мирное время, и такие же, только на военное время. Наконец, возможны и их смешанные варианты, одинаково хорошо или терпимо пригодные для обоих случаев.

Военные мирного времени хорошо знают и чувствуют, что нужно для текущих нужд войска, как все устроенно в армии, поэтому, когда возникает вопрос, а где взять что-то, которое вообще есть или должно быть, но в наличии нет, они знают, где искать и кого спросить. Про таких в царское время говорилось, что образование получил на службе. Прослужив несколько десятилетий, такой офицер лично участвовал в разных делах по обеспечению войск, то есть постройке зданий, заготовке сухарей, ремонтерских работах (это так назывались заботы по пополнению конского состава), зарабатыванию денег внешними работами, солдаты у него накормлены и браво отвечают, кто у страны враг внешний и внутренний, строевая подготовка на высоте, и ружья кирпичом чищены до нужного сияния. Поэтому и ротный командир хорош, и их полковник, собравший под крыло нужное число таких капитанов-тоже.

Оттого капитана или полковника могут продвинуть и выше, ну, если не случиться какого-то скандального казуса, отчего неудобно продвигать его. И так идет, пока нужный нам полк стоит в Саратовской губернии, ходит на учения, поддерживает внешний лоск, господа офицеры и солдаты любезничают с местными женщинами.

Но стоит возникнуть войне, то оказывается, что вполне пригодные в мирное время капитаны и полковники (а также генералы) воевать не могут. При этом они не трусы, а в молодости имели боевые заслуги. Но за время, пока они росли от прапорщика до капитана и полковника, то мир изменился, и ходить грудью на врага может быть чревато, ибо появились пулеметы и артиллерия тоже стала другой. А они остались в прошлом, как офицеры.

Поэтому атака в лоб на пулеметы и скорострельную артиллерию могла печально закончиться для всех участников ее. Дмитрий Василевич читал брошюру генерала царской и Красной армий Надежного о бое под Лащевом в начале Империалистической войны, как столкнулись в ее начале русская и австрийская дивизия, руководимые явно офицерами мирного времени. Австрийский генерал послал бригаду в обход по гати, где она стала мишенью всего лишь одной русской батареи. Обстрел привел два австрийских полка в совершенно непригодное для боя состояние, поэтому, когда русская пехотная рота вышла к ним, отхлынувшим назад, то они положили оружие-два полка перед ротой! Вот до чего может довести ощущение страха и бессилия, когда некуда деться, вокруг топь, а над головой рвутся шрапнели, выбивая соседей и вот-вот наступит твой черед! И под обстрелом австрийцы пребывали в шоке, и выйдя из-под огня, из него не вышли, отчего и сдались. Австрийские артиллерийские офицеры там присутствовали, но подавить русскую батарею не смогли. Итог обхода-половина австрийской дивизии в течении дня потеряна.

Остальные ее полки бодро наступали под грохот своих батарей, но громоподобная фикция их огня ничего не смогла, и опрокинуть русскую пехоту огнем и штыками тоже не получилось. Но там все выглядело как поражение в честном бою. Не смогли и не смогли. Но два полка потеряли большую часть состава, в итоге от дивизии австрийцев остались рожки до ножки, отчего австрийский генерал пошел на самоубийство.

С русской стороны тоже хватало пережитков мирного времени, но дивизия собралась и нанесла австрийцам поражение. Вот что пишет об этом тот самый Надежный: 'Начальник дивизии (дряхлый старик), под впечатлением развивавшегося на его глазах боя, проникся убеждением в невозможности не только развития со стороны частей дивизии, находившихся у п. Лащов, каких-либо активных действий, но и благоприятного исхода боя, а потому настоятельно требовал немедленной присылки 2-й бригады и содействия 7 пех. дивизии. Действительно, картина боя для человека, как он, впервые ее наблюдавшего, казалась весьма внушительной. 5 легких и 2 гаубичных батареи противника громили район ф. Надольцы и усадьбы гр. Шептицкого. Густые цепи австрийской пехоты, рельефно выделявшиеся на залитом солнечными лучами зеленом фоне пологих скатов гребня холмов между с.с. Пукаржев и Малониж, стройно, как на ученье, наступали на ф. Надольцы, несмотря на значительные потери от флангового огня нашей артиллерии.'

Дмитрий Васильевич исходил из того, что офицер мирного времени в военное время может использоваться ограниченно, в тылу, на первоначальном обучении войск. Можно доверить даже неответственный боевой участок, вроде обороны берега Белого моря.

Разумеется, это в идеале, а фактически все так хорош может и не быть.

Офицер же военного времени, с точки зрения товарища Матвеева, лучше чувствует потребности времени и их реализует в своей деятельности. Вот на начало войны штатная структура мехкорпусов была избыточно громоздкой, да и укомплектованность оставляла желать лучшего. Первый раз такое случалось? Нет, не первый.

Плоха ОШС мехкорпуса? Пусть так.

Что тогда делает офицер военного времени? Вот товарищ Лелюшенко, получивший перед самой войной 21 мехкорпус, крайне слабо укомплектованный техникой вообще (с новой все еще хуже) и половину личного состава из новобранцев? Творчески. Не тащит под Двинск новобранцев, чтобы они вступали мишеням для немцев, а из наличных ил формирует боевые группы. На них и этих сил хватает и руководить ими попроще. Оттого корпус (ну и соседи, конечно) удерживали боями Манштейна в Двинске и не давали ему прорваться дальше. Для наличных сил это было подвигом

Структура стрелковой дивизии РККА 1918 года тоже была громоздкой и избыточной-9 полков пехоты и четыре дивизиона артиллерии (и до 50 тысяч человек)! Еще, кажется, один или два полка конницы. Громоздко-да, особенно с учетом, того, что такими мега-дивизиями часто командовали прапорщики военного времени вроде Щорса и Шмидта, либо вообще самородки вроде Чапаева и Кутякова.

Потому хороший начдив либо мог этой 'громоздкой ОШС' руководить, либо прибегал к другому способу. Товарищ Блюхер командовал своими 9 полками и вдобавок еще ударно-огневой бригадой, то есть четырьмя бригадами и 33 тысячами человек, что сильно приближается к штату.

Кстати, 51я же перед оправкой из Сибири против Врангеля имела около 12тысяч человек.

Или дивизия из-за недостатка сил и средств по факту имеет от 7 до 12 тысяч, отчего ей проще управлять. Так нужда становится добродетелью

А как дело обстояло в 1920м году в его 7 дивизии с командованием?

Начальником дивизии был бывший поручик -артиллерист Голиков.