— Это две разные вещи, Резака.
— Не могла бы ты просветить меня? Мы пробудем вместе еще немного, и все же я почти ничего о тебе не знаю.
— Кажется, у нас все складывается нормально.
— Я все еще имею право полюбопытствовать. Я читал о некоторых видах долговременных неврологических травм: повреждении головного мозга, связанном с многократным пересечением зон и использованием сильнодействующих антизональных препаратов. В некоторых случаях это повреждение может проявляться в виде нарушений или идиосинкразий речевого центра. Есть примеры того, как люди становятся ... непристойно разговорчивыми после перенесенных черепно-мозговых повреждений. Часто это приводит к огорчениям. Это то, что случилось с тобой?
— Поздравляю, — кисло сказала она. — Ты попал в самую точку, черт возьми.
— Тебе не нужно этого стыдиться.
— Кто сказал что-нибудь о стыде?
— Мне очень жаль. Я просто предположил, что это должно иногда приводить к ситуациям социальной неловкости. Но то, что с тобой, — это медицинская проблема, не больше и не меньше. Возможно, это даже поддается излечению при правильной терапии.
— Спасибо. Я обязательно загляну к ним.
— А другой вопрос — Писание?
— Не бери в голову другой гребаный вопрос.
Переход наступил, причем гораздо быстрее, чем когда они пересекали ничейную землю между Неоновыми Высями и Паробургом. Вагон продолжал снижаться с постоянной скоростью, плавно перевозя их через границу. Глаза Мироки встретились с его собственными, признавая момент, когда это произошло. Ему уже было холодно, но когда переход прошел по его телу, по сравнению с этим космическим холодом вагон показался уютно теплым. Этот свирепый, сосущий холод пробирал его до костей еще несколько минут. Затем он начал чувствовать себя если не лучше, то, по крайней мере, не хуже, чем имел право ожидать. Его сердце билось немного учащенно, он сильно вспотел (несмотря на температуру в вагоне), а окружающее вращалось вокруг него. Но все подобные неприятности были не более чем ожидаемыми остаточными явлениями зональной болезни. Если бы таблетки не смягчили тяжесть перехода, он бы согнулся пополам и его вырвало. Он знал, что более или менее правильно рассчитал дозу.
— Это всегда так плохо? — спросил он Мироку, когда, наконец, головокружение начало утихать и, казалось, можно было спокойно открыть глаза.
— Только первые сто раз. Тогда становится легче.
Первой мыслью Кильона, когда они подкупили соответствующие стороны, чтобы те позволили им беспрепятственно покинуть перевалочный док, было то, что в Конетауне нет ничего такого, чего бы он уже не видел в Паробурге, в полулиге вверх по восходящей оси Копья. Склады и административные помещения, примыкающие к конечной станции фуникулера, были, по крайней мере, на взгляд Кильона, архитектурно и функционально похожи на те, что расположены на верхней конечной станции. В лампах использовалась древесная смола, а не газ, освещение было более рассеянным и приглушенным по своим эффектам, но он все равно был удивлен тем, насколько цивилизованным и хорошо организованным казалось сообщество. Если смотреть ночью вниз с Неоновых Высей, Конетаун казался немногим большим, чем черной полосой, окаймляющей склоны Копья, местом, в котором, казалось, вообще не было ночного существования. Теперь он видел, насколько неточным было это впечатление, и почувствовал легкое внутреннее покалывание от меняющихся предубеждений.
Но когда его глаза начали привыкать к масляным лампам, темнота между зданиями начала раскрывать свои секреты, ему стоило только поднять взгляд, и на сетчатке его глаз появилось дикое мерцающее сияние фирменных цветов Неоновых Высей. Он понял, что именно поэтому жители Конетауна даже ночью предпочитали широкополые шляпы. Они не хотели постоянно смотреть вверх, не хотели, чтобы им постоянно напоминали о месте быстрых машин и электрических чудес; о месте, о котором узнают лишь немногие, да и то только тогда, когда они пройдут через него в День Вознесения.
Выйдя из перевалочного дока, Кильон медленно пересмотрел свои первоначальные впечатления. Лишь горстка зданий была построена из чего-либо, кроме дерева, и кирпич предназначался для гражданских и корпоративных структур очевидной важности. Почти все остальное имело ветхий вид, словно его много раз перестраивали, а новые строения возвышались на провисших, полуразрушенных остатках старых. Улицы и магистрали были смехотворно узкими, даже с учетом того факта, что единственной движущей силой были лошади. Нигде не были зданий выше четырех или пяти этажей, но то, как они нависали над улицами, а противоположные здания почти смыкались над головой, вызвало у Кильона такое головокружение, какого он никогда не испытывал, глядя на один из пятидесятиэтажных кварталов Неоновых Высей. Словно влюбленные, высовывающие языки для поцелуя, здания были соединены крытыми переходами пугающей непрочности. Стены были перекрещены выкрашенными в черный цвет бревнами, между которыми была размазана желто-белая штукатурка. Каждая горизонтальная поверхность была белой от голубиного помета. Между проемами в зданиях лежала абсолютная пустота великих равнин, простирающихся от основания Копья, чернота, которую только смягчали — или каким-то образом усиливали — тусклые огни крошечных, сбившихся в кучу поселений, разбросанных по всей стране вплоть до горизонта. Мирока и Кильон теперь были недалеко от основания Копья; извилистая спираль уступа встречалась с землей менее чем в половине оборота от их нынешнего положения.
Запах был самый ужасный. Это осенило его почти сразу же, как только он покинул предписанные пределы зоны перевалки. Он шел величественными, плавными волнами, как симфония. Под всем этим стояла постоянная канализационная вонь, которую невозможно было разделить на человеческую и животную составляющие. Над ней стоял тяжелый, лишь немногим более терпимый, химический запах различных отраслей промышленности, связанных с производством побочных продуктов животноводства: скотобоен, коптильных цехов, клеевых фабрик и кожевенных заводов. И с каждым ледяным вдохом, который он втягивал в свои легкие, Кильон ощущал привкус древесного дыма. На нем все еще было надето два слоя пальто, и он был благодарен за это.
— Ты думал, что ближе к земле станет теплее, — сказала Мирока, когда он повыше натянул воротник на лицо. — Может быть, так оно и было раньше.
— А теперь?
— Вне Копья уже много лет становится холоднее. Единственная причина, по которой вы не чувствуете этого в Неоновых Высях, заключается в том, что тепло исходит от всех этих уровней под вами, нагревая воздух, давая ангелам немного тепла, с которым можно поиграть. Но здесь, внизу? Больше не осталось уровней, которые нужно пройти. Вот на что это будет похоже отныне. И нам повезло, что мы сидим на экваторе, как сейчас. Дальше на север, дальше на юг? Становится достаточно холодно, чтобы заморозить сиськи ведьмы.
Что, если Земля действительно становилась холоднее? задумался Кильон. А что, если никто на теплых, освещенных уровнях Копья не потрудился обратить на это внимание?
До утра не было никакой возможности достать лошадей. Кроме того, Мирока сказала, что им понадобится вся их энергия для дневной поездки, и что это будет их последний шанс нормально выспаться ночью, прежде чем они покинут Копье. Она нашла им комнату над игорным домом, недалеко от сдающих напрокат лошадей конюшен, которыми она обычно пользовалась. Там были две кровати с металлическими каркасами и тонкими простынями, окно, продуваемое сквозняками, и что-то шныряло по доскам потолка над головой, снуя взад-вперед, как будто у него был длинный список дел, которые нужно было выполнить. Все это не имело значения. Мирока вымыла руки и лицо в старом ржавом тазу, стоявшем в углу комнаты, сняла пальто, затем легла на кровать и сразу же заснула. Кильон погасил масляную лампу и снял свое собственное пальто, очки и шляпу. Усталость сомкнулась на нем, как бархатные тиски.
Он проснулся от бесцветного зимнего дневного света, пробивающегося сквозь занавески. Мирока исчезла. Он все еще мог видеть отпечаток ее головы на подушке, которой она пользовалась. Ключ от номера все еще лежал на прикроватной тумбочке вместе с его медицинской сумкой. Он поднялся с кровати, разминая затекшие кости. Он разделся до пояса, терпя холод достаточно долго, чтобы помыться. Он поворачивался до тех пор, пока не смог увидеть свою спину в потускневшем зеркале над раковиной, позвоночник просвечивал сквозь кожу с анатомической четкостью, зачатки крыльев были мягкими и непристойными, как пара крошечных сжатых кулачков, растущих из спины. Он снова оделся и уже водружал шляпу на голову, когда увидел маленькую черную книжечку у кровати Мироки.
Что-то заставило его поднять ее. Писание было переплетено в черную кожу, мятую и потертую, как и его медицинская сумка. Он осторожно приоткрыл его, почти ожидая, что ему в лицо выскочит какая-нибудь ловушка. Страницы были полупрозрачно тонкими, чернила с одной стороны просвечивали сквозь другую. Плотные колонки священных текстов с цифрами в начале каждого абзаца, некоторые части напечатаны простым шрифтом, другие выделены курсивом или жирным шрифтом. Книга выглядела старше Мироки, хотя он не мог точно сказать, почему был в этом уверен. Он переворачивал страницы, что-то вороватое было в звуке, который издавали листы, когда они шуршали друг о друга.
И в то время, до того как врата рая были закрыты для них, мужчины и женщины были как дети. И так обильны были плоды и щедроты рая, что они жили восемьдесят лет, а некоторые и дольше. И в то время Земля была теплой, голубой и зеленой, и много было ее провинций.
Он закрыл книгу, услышав шаги, поднимающиеся снизу по скрипучей лестнице, затем по лестничной площадке. Раздался стук в дверь.
Когда Мирока вошла, он положил Писание на стол, смутно сознавая, что оно не совсем там, где он его нашел, и что она не могла этого не заметить.
— Пора отправляться, — сказала она. — Раздобыла для нас несколько лошадей.
Мирока потянулась за Писанием и сунула его в глубокий карман своего пальто, даже не взглянув на него.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Раньше Кильон никогда не подходил так близко к лошади. Призрачно-белые существа с их нелепо стройными ногами, острыми, как лезвия, мордами, нервными темными глазами и алыми раздувающимися ноздрями, казалось, не совсем соответствовали остальному миру. Он засунул свою сумку в свободный карман одной из корзин, сунул ботинок в одно из стремян и — как он был уверен, неэлегантно — умудрился усесться верхом. Несмотря на то, что между его задом и спиной лошади было седло, он, тем не менее, мог чувствовать волнообразное движение ее позвоночника, когда она била копытами по земле, желая и стремясь тронуться в путь. Он знал, что в этом черепе был крошечный разум, но тот предназначался большому, сильному животному и был способен развить по крайней мере одну идею. Владелец конюшни показал ему, как держать поводья, обучив ровно настолько, чтобы он мог остановить лошадь в случае необходимости. Мирока поскачет впереди, и его лошадь, как он был уверен, последует за ней через обрыв.
Они приняли антизональные препараты, и в настоящее время у них не было никаких симптомов. Вскоре они уже двигались по Конетауну, следуя по нисходящему изгибу уступа до самой земли. Мощеные улицы были покрыты коварным льдом, так что не было никакой возможности перейти на рысь. Время от времени его лошадь спотыкалась, и Кильон в панике хватался за поводья. Лошадь, казалось, возмущалась таким вторжением человеческой власти в ее дела, поэтому вскоре научилась хорошо себя вести.
Они ехали уже два часа, когда Кильону пришло в голову, что дорога больше не имеет заметного уклона, что уровень земли за окружающими зданиями почти не ощущается ниже, чем их нынешняя высота. Он предположил, с дрожью осознания, что теперь они едут по поверхности самой Земли, завершив спуск с Копья. Не было никакой очевидной точки перехода, чтобы отметить этот отрывок. Даже если бы существовал четко очерченный фундамент, в какой-то точке, где спиральный выступ достигал определенного конца, тысячи лет выветривания и человеческого обитания скрыли его под обломками и занесенной ветром грязью. Совершенно очевидно, что они все еще находились в Конетауне и, следовательно, потенциально были в пределах досягаемости его врагов. Эффективная область действия Богоскреба простиралась намного дальше геометрического предела его основания.
Но по мере того, как они ехали дальше, даже Конетаун становился все более пустынным. Улицы расширялись, между зданиями появлялись все большие промежутки. Деревья начали указывать на наличие леса за пределами города. Ландшафт был каменистым и волнистым, кое-где его нарушали бледные часовые семафорных вышек, кривошипные стрелки постоянно двигались, передавая информацию на следующую вышку в цепочке, передавая новости и разведданные далеко за пределы Копья.
Лошади теперь передвигались по дорогам из утрамбованной грязи, а не по булыжной мостовой. Теперь, когда их походка стала более уверенной, Мирока даже время от времени переводила их на рысь. Кильон подпрыгивал в седле до тех пор, пока, скорее случайно, чем намеренно, не вошел в ритм, перенося вес ног на стремена, чтобы компенсировать подъем и опускание спины лошади. Теперь ему не было холодно; от животного исходило достаточно тепла, чтобы он хорошо согрелся, и его собственные усилия тоже помогали. Они ехали по линии воздушной канатной дороги, подвешенной к деревянным опорам. Бесконечная череда бадей, нагруженных свежесрубленными дровами, тащилась к Копью. Существовали сотни подобных канатных дорог, удовлетворявших неутолимый аппетит сооружения к топливу. Они надвигались со всех сторон, простираясь до огромных лесов за горизонтом. Часть древесины будет сожжена в печах Конетауна, часть попадет в котел Талвара, еще больше пойдет на электростанции Неоновых Высей. Когда над головой скрипели бадьи, легко было представить, что запасы безграничны.
Они ехали уже почти три часа, когда он почувствовал первые признаки того, что действие антизоналов ослабевает. Он принял еще одну таблетку и заранее попросил Мироку сделать то же самое, но даже после того, как он проглотил и переварил свою, последствия зональной болезни продолжались. Он запоздало взглянул на свои часы, заводные, которые подарил ему Талвар, и увидел, что стрелки начинают расходиться. Не было никаких сомнений в том, что они приближались к краю зоны.
Близился полдень, солнце превратилось в холодную желтую монету, которая поднялась так высоко, как только могла. Впереди виднелся деревенский торговый пост, вокруг которого было привязано около дюжины лошадей. Дальше дорога ухудшилась еще больше. Кильон увидел заросшие сорняками трещины и похожие на пещеры выбоины, которым, казалось, было сто лет.
Как выяснилось, это было все, на что были способны лошади. Животные переносили смену зон еще хуже, чем люди, и загадочный вопрос о ветеринарных антизональных препаратах оставался сравнительно мало исследованным. Кильон был уверен, что все, что есть в его сумке, принесет не больше пользы, чем вреда, и, кроме того, Мирока заплатила только за то, чтобы проехать на лошадях это расстояние. Они спешились, привязали лошадей в свободные стойла, достали из корзин свое снаряжение и зашли внутрь перекусить. Они запили еду крепким кофе и собрали свои вещи.
