Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Слушаюсь, — сказал начальник отдела и вышел.
— Так-так, — удовлетворенно подумал Абакумов, — пусть немцы знают, что у нас есть противоядие против их серебряных стрелков. А вдруг и Метелкин враг? Внедрили к нам в двадцатые годы в младенчестве, а потом помогли устроиться в наркоминдел? Чушь? Чушь не чушь, прижмем, сознается во всем. Да и за врачихой нужно установить наблюдение. А пусть лучше они ведут наблюдением друг за другом и докладывают нам. Так, скоро день создания ВЧК, 20 декабря, нужно поощрить сотрудников. Хотя мы сейчас и не ВЧК, а как бы военная контрразведка, подчиненная министерству обороны. А интересно, в какой день немцы празднуют день Гестапо? Гестапо (Тайная государственная полиция) создана Герингом 26 апреля 1933 года сначала у себя в Пруссии, а потом распространена на всю Германию. Но что-то я не слышал, чтобы все в Гестапо напивалось вусмерть 26 апреля каждого года. А ведь могли бы, конспираторы.
Серебряный Вальтер готовится к бою
Бункер в глубине прифронтового леса. В центре каменный очаг с котелком над горящим огнем. Мужчина монголоидной внешности в монгольском халате и с лысиной буддийского монаха что-то варит в котле.
Внезапно в бункере чувствуется дуновение ветра, колыхнувшего огонь в очаге, и появляется эсэсовский лейтенант. Он раздевается до пояса и начинает молиться огню, крутя в руках трещотку с буддийскими молитвами.
— Однако, давай насяльника, пей зорркий суп, потом займемся железная рука, — на ломаном немецком языке говорит мужчина в халате.
— Wann lernst du deutsche Sprache, Savandorj? (Ты когда выучишь немецкий язык, Савандорж), — говорит эсэсовец.
— Однако, не скоро выучу, учительницы нету, — сказал Савандорж.
— Давай свое пойло, — махнул рукой лейтенант.
Выпив питье из чашки, он скривился от отвращения и сказал своему повару:
— Что это за дерьмо?
— Однако, обыкновенное дерьмо. У далай-ламы другого не бывает, — сказал Савандорж. — Ты вот пьешь и тебя пули не берут, одни синяки остаются, а у нас от такого снадобья мертвые живыми становятся.
Через какое-то время глаза у лейтенанта становятся желтыми, а зрачок стал принимать миндалевидную форму, как у змеи.
— Бери игрушку, — сказал Савандорж, — сейчас играться будем.
Он сел к столу и открыл чемоданчик с кнопками и лампочками. Лейтенант взял в руки пистолет. Савандорж нажал на кнопку в чемоданчике и в глубине бункера зажглась лампочка. Лейтенант нажал на спусковой крючок и из ствола пистолета появился тонкий световой луч, попавший в лампочку. Послышался звон медного колокольчика.
— Вот тебе и дерьмо, — сказал монах, — глаз как алмаз. Стреляй дальше.
Монах взял палку и одновременно с зажигающейся лампочкой стал бить по руке лейтенанта с пистолетом. Офицер стрелял световым лучом и не делал ни одного промаха.
— Хорошо, насяльника, — сказал Савандорж, — спи, однако, завтра русский будет делать разведку боем. Кроме тебя они никого не увидят. Спи, твой Гитлер тебе спокойной ночи передает.
Лейтенант закрыл глаза и в расступающемся тумане он увидел свою мутти, которая качала его люльку и вполголоса напевала:
Schlaf, Kindlein, schlaf!
Dein Vater hut' die Schaf,
die Mutter schuttelt's Baumelein,
da fallt herab ein Traumelein.
Schlaf, Kindlein, schlaf!
(Спи, малютка, спи. Отец твой сторожит овец, мамочка качает люльку и спит вместе с тобой. Спи малютка, спи).
— Спи, Йозеф фон Безен, — подумал лейтенант, — завтра тебя ждут великие дела!
Группа захвата Вальтера
Просторный блиндаж особого отдела дивизии. В блиндаже особисты — полковник и капитан. За столом сидят сержанты-снайперы Улусов и Копейкин.
— Товарищ Берия поставил задачу — взять этого урода живым или мертвым, — сказал полковник, — мы должны показать, кто обеспечивает безопасность армии, НКВД или СМЕРШ. Принесете этого снайпера — получите Героев и станете лейтенантами. Пошлем вас охранять лагеря в тылу, живыми останетесь. Снимете зеленые фуражки и наденете с синим околышем. Делов-то с гулькин нос, все равно в одной энкавэдешной системе сидим. Значит так, стреляете по руке с пистолетом и хватаете субъекта. Он один, а вас двое. И лычки свои снимите для верности. Пойдете рядовыми в цепи. Капитан, налей нам для настроения по кружечке фронтовых.
Капитан достал из-под стола бутылку с засургученным горлышком, проворно открыл ее и привычным жестом официанта разлил по четырем алюминиевым кружкам.
— Ну, мужики, за удачу, застольную по-чекистски, — сказал полковник, взял кружку ладонью за горловину и двинул ее навстречу трем поднятым.
Поглядев на полковника, капитан и сержанты взяли свои кружки по полковничье-чекистски и чокнулись. Раздался звук, похожий на щелканье камней-голышей друг о друга.
— Товарищ полковник, — спросил младший сержант Копейкин, — а почему мы так кружки держали?
— Это уловка наша такая, — сказал довольный полковник, закусывая водку вторым фронтом — тушенкой из кенгурового мяса из Австралии. — Так непонятно, что за звуки из кабинета доносятся, а звякни кружкой или стаканом, тут любой поймет, что мы водку пьем.
Полковник вспомнил, как они собирались у кого-то в кабинете после допросов политических арестованных и заливали водкой воспоминания о выбитых зубах и избитых в кровь лицах подследственных.
Сержанты вежливо посмеялись, оценив находчивость коллег полковника.
— Не только мы на работе пьем, однако, — подумал сержант Улусов, — начальники тоже на работе пьют, свои начальники, с рабоче-крестьянским происхождением.
Перед его глазами встала контора колхоза в полупустом доме в центре села. Председатель колхоза в белой сталинской фуражке со счетоводом, оглянувшись по сторонам, налили по полстакана самогона, выпили, закусили соленым огурцом, вытерли губы и с довольным видом пошли домой в конце рабочего дня, раскланиваясь с бабами, ожидающими у ворот возвращения с выпаса не доеных коров.
— Пьют, обычно, после того, как на дело сходили, — думал младший сержант Копейкин, — разглядывая нехитрую снедь на столе. Как возьмем какой-нибудь склад или мародера немецкого с рыжьем кокнем, так за это дело и выпить не грех за то, что живыми остались. Нас все партизаны к себе звали, в строй хотели поставить и заставить эшелоны немецкие под откос пускать. А нам это не в кайф. Мы Интернационал не поем, а когда вышку дают, то не кричим Да здравствует товарищ Сталин. Мы заводим шуры-муры с немецкими интендантами и ведем натуральный цивилизованный гешефт на миллионы марок, не отказывая себе ни в чем. Кому война, а кому мать родна. Наш пахан по значимости не менее, чем секретарь обкома, да и секретарь с паханом всегда ручку здоровкается. Пахан меня в армию толкнул. Ты, — говорит, — Червонец, стреляешь отменно, иди, повоюй, нам стрелки ой как скоро нужны будут. Нечего стрелки забивать. Стрельнул раз и, как говорит товарищ Сталин: нет человека, нет проблемы. А вчера маляву от пахана получил. Пишет, чтобы я вражину этого захватил лично и свидетелей убрал. Ждать меня будут недалеко от места боя. Пахан и раньше говорил, что преступность бессмертна, а сейчас захотел сам бессмертным стать. А ты подумай, Копейкин, может тебе самому бессмертным стать и из Червонца в пахана над паханами превратиться?
— А ну, еще по одной, стременную — приказал полковник и залихватски сказал, — между первой и второй перерывчик небольшой.
Затем последовали очередные тосты, типа: закурганной, когда между второй и третьей пуля не должна пролететь, и четвертую — коню в морду, пока хмель от водки, приготовляемой гидролизом из еловых опилок, не ударил всем голову и не расслабил до такого состояния, когда все таимое в душе вдруг высунуло нос наружу и показало, кто есть кто. Как это говорят, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Но за столом сидели прожженные жизнью люди и держали в голове все то, что рвалось улицу.
Капитан с тоской думал о том, что попал в пренеприятнейшую историю с этими снайперами и краснорожим полковником, приехавшим, как он намекнул, от самого товарища Берии.
Капитан был опытным контрразведчиком и не лез на рожон, наблюдая издали за ходом боя и после боя тщательно опрашивая свою агентуру, кто и как вел себя, но не для того, чтобы представить отличившихся к наградам, а для того, чтобы подробно доложить по команде, кто из его подопечных является потенциальным врагом и, кто при раздаче фронтовых ста грамм не припевает рекомендованную песню: Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем.
А завтра его, глаза и уши контрразведки фронта, поведут в цепи рядом со снайперами, и он должен будет крутить руки эсэсовцу, стреляющему в офицеров серебряными пулями. А кто этого эсэсовца видел? Никто. Все мертвые. Один вот Метелкин сидит, контра недорезанная.
Завтра нужно будет надеть все солдатское и документы в землянке оставить, вдруг этот дух с пистолетом офицеров нюхом чует. Да, хотя, какой я офицер. Сам из рабочих. Надоело у станка стоять, написал заяву на мастера, что, мол, вражина он и верных сынов Советской власти изнуряет непомерным трудом, заставляя переделывать уже сделанные детали, придираясь к каким-то миллиметрам. Ну, его и взяли сердечного под руки, а меня вызвали в райком комсомола и предложили идти работать в органы. Я согласился. Форма, паек, особое положение, винтовку дали и отрядили на охрану лагерей. И тут я выдвинулся со своей политической бдительностью и умением разглядеть врагов народа даже под энкаведистскими фуражками.
За тайные заслуги меня прямо и бросили в новосибирскую чекистскую школу. Вот там собрался такой же контингент, как и я. Жил словно во вражеском тылу на ответственном задании. Сам секешь за всеми и за тобой секут в сто глаз, стараясь выслужиться и получить лишний кубик на петлицы. Комсомольский билет даже во сне держишь в руках, чтобы кто-нибудь не спустил его ночью в унитаз и не доложил по команде, что такой вот халатно относится к сохранению комсомольских документов и сможет ли он хранить военную, государственную и чекистскую тайну? Сам один комсомольский билет выкинул и видел, как бывшего комсомольца взашей выталкивали из школы, уменьшая количество моих врагов и конкурентов. А потом, уже будучи сержантом госбезопасности, выявлял врагов в офицерской среде, среди этих чистоплюев, которые кичились своей офицерской честью. Ух и потоптался же я на этой чести, будут меня еще двести лет помнить.
Вдруг задремавший полковник встрепенулся, стукнул здоровым кулаком по столу и заорал:
— Вы чего здесь все делаете, а, вашу мать? Нажрались, а завтра ответственное задание. А ну, всем спать. А ты чего сидишь? — напустился он на капитана. — Готовь солдатское обмундирование для меня и для себя. Хрен ты завтра в кустах отсидишься. Со мной пойдешь. Даже впереди меня пойдешь. Понял? Одна нога здесь, другая там. Об исполнении доложить! — и он снова уронил голову на грудь.
Полковник не спал. Он напряженно думал о том, как ему завтра остаться в живых и вспоминал разговор с наркомом Берией перед отъездом сюда.
— Ты мне должен привезти этого живым или мертвым, — кричал перед его лицом Берия. — Тебе оказано высокое доверие и если ты хоть словом обмолвишься о моем задании, то ты не проживешь и часа после этого. Ты меня понял?! Мне нужен живой этот немецкий феномен, и чтобы никто не знал, что он у нас. Ни одна душа. Выполнишь задание, дам тебе генерала и в кормление отдам лагеря на Дальнем Востоке. Будешь там царем. Посадим к тебе в лагеря величайших артистов и писателей. Они будут сочинять книги о тебе, петь песни и ставить спектакли. Будешь самым знаменитым на свете человеком, но только по моей команде. Понял меня? И никаких свидетелей!
Полковник вспомнил это разговор и вздрогнул.
В землянке было темно. Лампа еле светила и туман тонкой змейкой заползал в помещение. Наступал густой июльский рассвет.
Метелкина забирают на фронт
Кабинет начальника СМЕРШ Абакумова. Он разговаривает по телефону с генералом медицинской службы Бурденко.
— Николай Нилович, забираем мы вашего Метелкина, нужен нам на фронте. Вы там распорядитесь, чтобы его подготовили к отправке. Я уже людей послал за ним, — сказал Абакумов.
— Да как же так, товарищ генерал, — возмутился Бурденко, — это же неоценимый научный феномен. Мы же потом локти будем кусать, если с ним что-то случится.
— Ну, положим, локти будете кусать не вы, — отпарировал Абакумов, — а наукой заниматься будете после войны. Это распоряжение Самого. Не советую беспокоить его по этому делу.
— Есть товарищ генерал, — по-военному сказал главный хирург армии и положил трубку.
— Вот и ладненько, — подумал начальник СМЕРШ, — нужно мне будет свою медицинскую клинику создать и Метелкина там изучать на предмет неуязвимости от всяких там пуль, а, может быть, и бессмертия избранного человека. Но все нужно делать в тайне.
Кабинет генерала медицинской службы Бурденко. Два часа ночи. Звонок телефона. Бурденко взял трубку, затем вскочил со своего кресла, вытянулся по стойке смирно и сказал:
— Слушаю Вас, товарищ Сталин!
— Добрый вечер, товарищ Бурденко.
— Здравия желаю, товарищ Сталин!
— Ну, зачем так официально, Николай Нилович? Звоню узнать, как у вас дела, не нуждаетесь ли в чем-то.
— Все в порядке, товарищ Сталин, все нужды удовлетворяются вовремя.
— Тут вот вам звонил товарищ Абакумов. Как вы думаете, в чем ценность лейтенанта Метелкина? Только просьба у меня. Я в медицине не сильно сведущ, поэтому сразу скажите, что мы можем получить на выходе. Буквально пару слов.
— Нужны научные исследования, товарищ Сталин, но думаю, что нам может открыться возможность повышения неуязвимости человека, а, возможно, и увеличения продолжительности жизни вплоть до бессмертия.
— Товарищ Бурденко, вы считаете, что такое возможно? Ведь это противоречит марксистко-ленинскому диалектическому материализму и марксистско-ленинской философии. А попы вообще говорят, что вечная жизни возможна только в загробном мире.
— Попы ошибаются, товарищ Сталин, а диалектический материализм предполагает бесконечность материи и бесконечность познания мира, поэтому возможна и бесконечная жизнь всего советского народа.
— Ну, за весь народ мы не будем говорить, товарищ Бурденко, а вот в отношении отдельных личностей нужно подумать. После выполнения задания товарищем Метелкиным, берите его под свое крыло и изучайте со всех сторон в том направлении, о котором мы с вами говорили. Никто вам мешать не будет, а помощь будет оказываться любая. Вы меня поняли, товарищ Бурденко?
— Так точно, понял, товарищ Сталин!
— И вот еще что. Приставьте к этому Метелкину своего верного человека. Чтобы глаз с него не спускал.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
Клиника генерала медицинской службы Бурденко. Комната для проживания лейтенанта Метелкина. В постели лежат он и капитан Добрый День, осуществляющая изучение таинственного пациента. В чем, а мужской силой Метелкин не был обделен. Последний раз он утихомирился где-то час назад и спал сном младенца, а женщина еще не могла отойти от того, что она чувствовала во время секса с ним.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |