Так выполнила своё обещание леди Дара из Фир Болг, прекрасная и холодная, как весеннее море. Она дала всё обещанное рыцарю из тёмного рода, и он получил от неё, что просил, из её рук получил обещанное. Ничего не забыла она.
Рыцарь из тёмного рода со зрачками, как чёрные гагатовые веретёна на зелёных листьях, покрытых водой, смолчал, вытер кровь с чела и подошел к дарам, что принёс ей. Он повесил за спину ножны с клаймором, взял в правую руку синий шнур, что удерживал Ку ши, а в левую пояс с подвесками и ушёл. Он тоже выполнил своё обещание, ведь он обещал принести то, что она просила, но не отдать.
Так кончается сказание о рыцаре из тёмного рода и леди Даре.
Медленно разрывая связь, грань за гранью, я разжал руку и положил кристалл на стол. Потянуло в сон, как часто бывает после долгой работы с такими носителями.
Опустив вновь загудевшую голову на руки, я задумался — если в этой легенде правдиво окончание — а оно правдиво примерно до того момента, как Дара схитрила, отдав вместо себя девушку-служанку, то эта парочка стоила друг друга.
Небо, и с этим существом из легенд мне довелось побрататься?!
Одна загадка города разрешилась.
Я прокрутил в мыслях уже прочитанное. В довольно туманных после многочисленных пересказов и переписываний легендах такая точность настораживала. Рысьи сапфиры. Дубовая роща на берегу моря — дочь Дуба из морского рода. Может ли быть такое?! Разве и те истории о них?
Если они оба погибли тогда, как Даниил сумел встретиться мне теперь? Кто позволил ему вновь обрести тело, и его ли это на самом деле память, или же им овладевают старинные сны и видения? И до какой степени, был он одержим идеей найти возлюбленную — а ведь морское племя растворилось в стихиях, и вернуть никого из них пока ещё не удалось.
И... что заставляет его жить сейчас? Я бы, после такого, наверно, просто исчез... Ну не может быть, чтобы это было то существо, что упилось в зюзю и приставало к моему коню всего ночь назад в дрянной забегаловке ушлого полукровки! Но ведь есть же у него крылья?! И так себя вести... Это... это ...этому даже названья нет!
Если эта девушка истаяла, исчезла, то что даёт ему силы ждать? Обещала ли она вернуться, и он, потеряв в мыслях о ней рассудок и до сих пор оставаясь слегка умалишённым, ждёт её?
Причудливо смешанная горечь, тоска и лукавая ирония старых легенд и сказок больше не оставляла сомнений, что я совершил обряд братания, пусть и человеческий, с некогда безумным выходцем с нынешнего Урала, уничтожившим часть своего рода и упокоенным Ночной же Ветвью. Змееглазым Навь, который позволил называть его просто Даниил...
Вспомнилась клубящаяся в белой маске лава теней — безумие не покинуло его полностью, оно пробуждается при упоминании одного короткого имени вышедшей из морского народа девушки. Успели ли они хоть побыть вдвоём, или их мечты остались несбыточными? Как можно найти в себе столько надежды, чтобы жить и дальше, не истлевая и не ступая на смертные струны, что ведут только в одну сторону?
Вздохнув, я постарался успокоить распалённое мыслями сознание. Это не моё, и не со мною, и слава небесам.
После нескольких часов за чтением захотелось движения. Сунув ноги в сапоги — несмотря на грязь снаружи, внутри они оказались сухими, я через ступеньку, словно пытаясь убежать от головной боли, спустился вниз. От влажности дверь стала тяжелее и открылась неохотно, выпуская меня в залитый темнотой сад. Старательно вытерев сапоги о траву — надеюсь, Данни в ближайшие два-три часа ею не соблазнится, я обошёл дом, проверяя ловушки. Прядильщик, в отличие от Даниила, пока никакого интереса к моей особе лично не выказывал. Суккуба не подсылал — но да вряд ли она отпустит так легко свою жертву, не выпив её досуха.
Как удачно, однако, что суккуб выбрала именно того, кто в любом случае оказывался обречён. Что послужило причиной такого выбора? Невозможно даже и предположить, что мы с Прядильщиком преследуем одну и ту же цель — скорее суккубу дали свободу поиграть с кем-нибудь, подпитывая силы, а богатый, молодой, красивый и исполненный жизненной энергии человек не вовремя попался ей на глаза.
Ко мне никто незаконно не забредал, только одну ловушку клюнула садовая овсянка, приняв за что-то съедобное. Кусты высоких белых роз казались почти чёрными по контрасту с вымытой дождём и ставшей ещё ярче белой дорожкой из гальки. Пока я бродил под яблонями по высокой мокрой траве, на кухне зажглась лампа.
Пустая веранда за колючими плетями наполнилась колыханием чёрных теней. Словно призраки некогда жившей здесь счастливой семьи расположились за круглым столиком в уютных простых креслах. Попивая чай из прозрачных дымчатых чашек и ведя понятный только им разговор, они сидели на холодной промокшей веранде, не замечая идущего снаружи дождя и ветра, поднявшегося к ночи.
Снимая с рукава паутину, которую пауки развесили меж древесных ветвей аккурат на уровне лица и груди, я передёрнул плечами, отгоняя мороки дождливого дня. Тени, словно испуганные пронзительными лучами в солнечные дни, вновь растворились в сумерках, став игрой света от колышущихся глянцевых листьев роз.
Из водостока с журчанием сбегала вода в выложенную булыжниками канавку сбоку от дома. Подсвеченная жёлтым огнём из окна, она казалась жидким янтарём и дёгтем, которые смешивались под подоконником. Редкие янтарные капли оседали на стекло, и замирали воплощением старинной легенды — не из наших краёв — о древяницах, плачущих на берегах холодных рек янтарными слезами. И трава стояла янтарно-чёрной.
Я замер, так и не переступая порога. Было тихо и легко, и не хотелось думать об ожидающих делах и неразобранных событиях. О тех, кто жив, но умрёт, и о тех, кто должен был умереть, но остался под этим небом.
— А, вот ты где. Я тут повспоминал, от похмелья, говорят, помогает что-нибудь горяченькое — супчик какой-нибудь... — пока я размышлял у порога, Данни успел меня потерять, и теперь выглянул наружу, держа подмышкой книжицу в мягком переплёте.
— Это, как понимаю, намёк на то, что опять нужно готовить? — стянув сапоги, я ступил в тёплое тихое пространство коридора. Кэльпи лукаво наклонил голову набок. — Я же совет даю от чистого сердца, супчик помогает от похмелья.
— Если ты не заметил, мне уже и так неплохо, — я с удивлением прислушался к организму — сказанные слова и в самом деле соответствовали истине. Голова, прочищенная недолгой прогулкой, уже не болела, тело, спасибо регенерации, не напоминало студень с ноющими мышцами и осколками костей в неожиданных местах.
Вслед за кэльпи я прошёл на кухню. Домовой не появился, но, как всегда, он, в отличие от большинства существ, оставил за собой порядок. Мокрая одежда уже начала холодить тело, и со спины пошёл бег крохотных мурашек.
— Принеси мне патиссон, из тех, что уже пожелтели, сыр в жёлтой обертке, вы его всё равно не едите, колбасы и лука. И воды поставь в кастрюлю. Можешь пару помидорок, если вы ещё не всё сожрали, захватить.
Данни, мигом позабыв про пищу духовную, побежал за перечисленными продуктами. Выжав над раковиной кончики намокших волос, я пошёл переодеваться -холод стал навязчиво неприятным. Вот будет смешно, если ко всем прелестям нынешнего положения я ещё и простыну. Виконт, подберите соплю...
Хмыкнув, я натянул сухую одежду, быстро согреваясь.
Да ещё на кухне сейчас станет теплее... Когда я вернулся туда Данни, даже вымыв зачем-то неочищенный лук и помидоры, вновь взялся за книгу, чтобы скрасить ожидание. На очаге уже курилась парком вместительная кастрюля. Даа... объёмов он не пожалел.
Вычистив со сдержанной руганью мокрый лук, я со злорадством пронаблюдал за перекашивающейся рожицей моего слуги — слёзы повисли на кончиках длинных густых лошадиных ресниц. В кипящую воду отправились последовательно рубленый патиссон, лук и попавшая под руку картофелина. Я отобрал у выползшего из-за вновь вылизанной сахарницы домового уже немного покусанную колбасу. Раскрошив в бурлящую воду сыр, опустил в получившуюся смесь тмин, петрушку и ещё уйму всяких трав.
По запотевшим от пара окнам теперь и изнутри катились капли. Данни задумчиво глядел уже десять минут в одну и ту же страницу, мысли его сейчас витали далеко-далеко от заполненной шумом бурлящей еды и кухонного звона посуды.
Ему грезились, наверно, дождливые и распаренные в паутине серебряных рек и стариц равнины болотистого родного Камарга. Табун, белым облаком пробегающий в утреннем тумане по изумрудно-зелёным топям. Неподкованные, не знающие узды и бесконечно прекрасные, как прекрасен в другой своей ипостаси и он сам. Залетевшие от не такого уж далекого моря чайки, крик пастуха, загоняющего волов домой, и тихая флейта кого-то из этих странных детей человеческих, что любят писать картины тех мест...
Нарезая уже высохший хлеб, крошащийся по всему столу, я испытал странное чувство, что этот вечер уже повторялся бесконечное количество раз — и кто-то сидел в углу, ожидая, когда пригласят к столу, и кто-то молчал, вспоминая своё, а я готовил еду и, словно призрак, казался для этого грезящего о прошлом нереальным сном, который должен когда-нибудь кончиться.
Домовой, скребя в пустой сахарнице, моргал блестящими мышиными глазками. Вытащив тарелки, я расставил их на троих. Чайник зашипел, дребезжа крышкой.
В чём-то мы с этим ночным, пожалуй, похожи. Он ждёт, неизвестно чего. И я, пожалуй, тоже всё ещё жду, до сих пор храня глупый, скорее всего, и безнадёжно-фаталистический обет, данный более пятисот лет назад.
Все мы, идущие сюда, прокляты.
ЧЕТВЕРГ 10 АВГУСТА
к оглавлению
За окном стрекотала, пробиваясь через шум моросящего дождика, малиновка. Все ещё спали — где-то в соседней комнате шумно вздохнул кэльпи. Серое марево застланного тучами мира стало светлее, чем вчера — но ещё утренние августовские сумерки делали день мрачноватым.
Я был под таким впечатлением от узнанного, что завалился спать не раздевшись. Высохшие в косе волосы оказались всклокоченными и липли к рукам. Сон, приснившийся перед самым пробуждением, принёс странное спокойствие. Я отдохнул — и после вчерашнего дурмана, что украл половину дня, был в силах приступить к тому, что уже давно планировал. Но это ночью...
Наскоро ополоснувшись, я согрел себе вчерашнего супа и позавтракал. Промытые волосы больше не напоминали гнездо на сосновой ветке, и я надеялся прибыть в библиотеку, куда наконец собрался, в надлежащем виконту виде. Серый костюм ещё не до конца привели в божеский вид — но можно одеться и как во время визита к ректору — тоже вполне прилично, учитывая, что в библиотеку я собирался ехать на Данни. Кэльпи придётся постоять денёк в конюшне при университете — но ему не станет скучно там со своими родичами. Будет с кем... ржаньем перекинуться.
Когда подушка мягко опустилась на голову сладко сопящего кэльпи, тот уже по привычке дрыгнул ногой, пытаясь лягнуть обидчика. Правда, под одеялом и в человеческом обличье это выглядело странно
— Нн... Мм... А?
— Вставать пора. Мне нужно в город. Внизу горячий суп. Побыстрее, пожалуйста, — я постоял ещё немного в дверях, дожидаясь, пока он всё-таки проснётся — с него сталось бы снова накрыться с головой одеялом и продолжить прерванный сон.
— ЫАхх... — зевнув во всю пасть, кэльпи всё же сел на постели, высунув ноги из-под одеяла. Встрёпанные светлые волосы напоминали пук соломы. — Ведь темно же ещё...
— Это потому что дождик, — я выразительно поглядел на него. — Если сейчас не встанешь, завтракать придётся уже в конюшне. Сено там достаточно лежалое. Не знаю, конечно, насколько хороша эта конюшня, но внизу такой суп... Ещё горяченький. И варенье вы вчера не доели — а теперь домовой проснётся, и ничего не оставит.
— Всё... встаю я, встаю, — с выражением муки на лице он пощупал босыми ногами холодный пол и поёжился.
Оставив его приводить себя в порядок и завтракать, я ушёл одеваться и собираться. Втиснув в папку тетрадь с заметками и листы со списком книг, который брал ещё к Чарльзу Легрою, повязал тот же серый галстук, проверил, взял ли визитные карточки и, забрав волосы в хвост, надел на палец кольцо с сокрытой в сапфире звездой. На кухне громыхал посудой ещё не до конца проснувшийся кэльпи. Зашипел домовой, пытаясь убедить его не съедать всё — бесполезно, это из тех случаев, когда говорят "не в коня овёс".
Улицы рано утром дремали тихи и безлюдны. Когда мы проезжали мимо озера видно стало несколько лодок с рыбаками застывшими под брезентовыми плащами с уныло висящими удочками. Моросило, и я приподнял воротник не слишком-то тёплого плаща. Туманный Альбион, чтоб его, никогда не мог здесь согреться, когда подступала нормальная для здешних краёв погода — отвык, похоже, на солнечном юге Франции.
Я прикрыл глаза, предоставляя молчаливому Данни самому выбирать дорогу. Иногда чуть направляя его уздой, припоминал, какие документы нужно просмотреть — освежить кое-какие вопросы, касающиеся сегодняшнего дела, а то может случиться нечто весьма болезненное и непредвиденное. Потом... Потом надо почитать про эту церковь — что-то мало верится, что под ней находилось некое скопление газа.
Всё, что подозрительно — проверить. Фарр — где-то должен остаться список документов, которые он собирал — может, в монографии какой он это отметил? Из-за чего-то ведь сожгли его собрание — чтоб другой никто не прочитал. И газеты — вдруг что произойдёт — воронов-то я забыл расспросить. Да и человеческую точку зрения знать не помешает. Матушка Хлоя — скоро ли все заговорят подобно вам?
По Ремесленной улице мы поднялись к крепости на холме. Алая Невеста — безумное вместилище силы, властвовала здесь — и то, что мы с нею одной крови, вовсе меня не спасёт, случись что.
Лужи разбивались мутно-серыми зеркалами под копытами моего коня, призрачно-бледного в неверном освещении. Уже совсем рассвело, и облачный покров казался неровным — светлые и тёмные участки выдавали ослабление этого серого занавеса. Может, к обеду прояснится. Солнце... Я всегда был чувствителен к погоде.
Здание библиотеки, построенное почти два века назад — с массивными угловыми башенками, крытой галереей, острым скатом красной черепичной крыши — на ещё более древнем фундаменте, возвышалось над серой брусчаткой как тёмно-красный остов мёртвого леса. Тонкие шпили тянулись в серое небо, грозясь пропороть марево осязаемо низких облаков. Я немного покружил — наконец, поймав уже торопящегося на занятия студента, узнал, как можно проехать к конюшням. В сонных глазах Данни застыла обречённая усталость, когда его закрывали в деннике.
Библиотеку окружала ограда, построенная гораздо позже, чем основное здание, чугунная, с красными кирпичными столбиками-опорами. Бурые в сером свете, они застывшими струями старой крови обрамляли мрачноватое здание. Над главным входом располагался, зловеще нависая над дверным проёмом, литой бронзовый барельеф, изображающий голову собаки с лоскутом монашеской рясы в зубах. Местный герб.
По случаю раннего утра никого из студентов ещё не встретилось — один сморщенный, как сморчок, преклонных лет человечек с седым венчиком вокруг внушительной лысины, протопал вперёд. Швейцара при входе не наблюдалось, и я побрёл дальше.
