Выход: дневник монстра. Часть 1

— Я включу камин, — наконец произносит он и вздыхает. — Как ваше самочувствие сегодня?

— Отвратное, — мрачно отвечаю я. — Здесь хуже, чем в Даре.

— Отчего же? — доктор садится напротив, участливо смотрит на меня сквозь поблескивающие стекла очков.

Я отворачиваюсь к окну. По карнизу мерно барабанит дождь. От камина разливается тепло, и мягкий приглушенный свет успокаивает, дает ощущение расслабленности, притупляет бдительность.

Я встряхиваю головой, отгоняя слабость, приглаживаю ладонью мокрые волосы.

— Слишком много грязи и фальши.

— Так-так, — говорит доктор и слегка наклоняется вперед, сцепляет пальцы в замок. — Давно ли вы пришли к такому заключению, друг мой?

— Три года назад, — отвечаю. — Когда впервые прибыл в Дербенд. Тогда я все еще надеялся...

— А теперь?

— Теперь я хорошо изучил людей, — усмехаюсь я. — Они ничем не лучше васпов. Только прикрывают свое уродство маской красоты и добродетели. Все эти разговоры о душе. О чувствах. О дружбе. О помощи... Все это иллюзия. Обман. Фальшь.

— А в Даре разве не было фальши? — спрашивает доктор.

Я много думал и над этим. Чем вообще была наша жизнь? Выживанием, а не жизнью. Насилием ради насилия. Войной ради войны.

— В Даре был Устав, — отвечаю я сухо. — И была Королева. Если ты нарушал Устав — тебя наказывали. Если ты верно служил Королеве — тебя повышали. Если ты хотел есть — ты ел. Если хотел взять женщину — брал. И если хотел убить человека — убивал его.

— Весьма упрощенно, не находите? — мягко спрашивает доктор.

— Зато честно, — огрызаюсь я. — В вашем мире тоже берут, что хотят, и убивают, если надо. Только прикрываются для этого властью. Или сочиняют мотив. Когда на деле все проще — люди, имеющие деньги и власть, берут и убивают потому, что могут. А все остальные, не имеющие ни денег, ни власти — вот они как раз и рассуждают о добродетели. Но на деле просто завидуют власть имущим. Завидуют их могуществу и силе. А стало быть, все ваши чувства и все разговоры о добродетели — ложь. Такая же манипуляция. Разница между людьми и васпами в том, что в Даре мы обходились без чувств и манипулировали в открытую. Возможно, на этом люди нас и подловили? А, доктор?

Я пытливо смотрю на него. Лицо доктора спокойно. Но сцепленные в замок пальцы нервно подрагивают, на лбу выступает испарина. Я чувствую — выпущенная мной пуля попала в цель. И теперь эмоциональная волна переполняет доктора, как кровь наполняет рану.

— Из вас, друг мой, получился бы хороший философ, — произносит он. — Или политик. Теперь я понимаю, почему васпы выбрали вас своим лидером. Вы умеете произнести зажигательную речь.

Я хмурюсь, отворачиваюсь от него снова. В его голосе чудится насмешка, но я не могу судить объективно — слишком ярки в памяти откровения Пола. Слишком сыро и темно сегодня в городе. И слишком много условностей в этом мире.

— Я умею отбросить шелуху, — говорю я — должно быть, слишком резко, потому что доктор удивленно откидывается на спинку кресла и поднимает брови. — Все эти глупые морально-этические нормы. На деле все просто. Сильный жрет слабого. Точка. Этот закон един и справедлив для всех. На этом построена эволюция. Остальное придумано людьми, чтобы прикрыть свою животную суть.

— Вы не первый, кто говорит такие слова, голубчик, — отвечает доктор. — Мне приходилось работать с разочарованными в жизни циниками и с уставшими пессимистами.

— С васпами? — перебиваю я.

А про себя задаю другой вопрос: "С Полом?"

— С людьми, с васпами, — доктор пожимает плечами. — Разница действительно не столь велика, как хотели бы показать ваши оппоненты. Или как хотелось бы вам самим. Я имею в виду ваши любопытные рассуждения о душе и чувствах.

Я усмехаюсь, отвечаю:

— Говорят, проще всего рассуждать именно о том, о чем не имеешь представления.

— О, здесь вы не правы! — восклицает доктор и снова наклоняется ко мне. — В вас, голубчик, есть и то, и другое. Сейчас вы продемонстрировали это очень хорошо! А я всегда был сторонником того, что раса васпов способна испытывать высшие эмоции. Ведь именно такие эмоции соотносились с понятием души. Мне всегда хотелось увидеть ее — душу васпы.

Я вздрагиваю, отодвигаюсь подальше, увеличивая дистанцию. Этот разговор начинает заходить слишком далеко. Слова доктора коробят меня, от его проницательного взгляда хочется скрыться. И я кошусь по сторонам, выискивая пути к отступлению, а вслух произношу нервно:

— Вы такой же экспериментатор, доктор. Как и сторонники Си-Вай. Мы для вас — подопытные хомячки.

Я думаю, что мои слова рассердят доктора. Но он начинает смеяться.

— Что вы, дружочек! — всплескивает руками он. — Просто у меня обширная практика и среди людей в том числе. И поверьте, я с не меньшим пристрастием ищу души у них! Только вот незадача — не всегда нахожу.

— И что тогда? — спрашиваю.

— Тогда мы начинаем растить их заново, — дружелюбно отвечает доктор. — Поверьте, это больно и тяжело — растить души. Не менее тяжело и больно, чем выправлять сломанные и залечивать ампутированные. Но результат стоит того, чтобы попробовать.

Мы замолкаем. Я смотрю в пол и слушаю ливень за окном. Доктор смотрит на меня — но не пристально, из-под полуопущенных век. Он выжидает. Он дает мне время на раздумья. Его пуля тоже достигает цели — но эта пуля не разрывная. Скорее — капсула с ядом. Скоро оболочка истончится, растворится в организме, и яд начнет действовать. И я отчаянно призываю на помощь весь иммунитет, всю Дарскую школу, через которую прошел.

И перед внутренним взглядом всплывают недавно прочитанные строки из дневника Пола.

— Допустим, — медленно произношу я. — Но раз вы такой садовник душ. Скажите. Как можно вырастить что-то на пепелище? — я поднимаю голову и смотрю на доктора в упор. — Если сама почва отравлена, на ней не вырастет ничего. Если у вас отняли все, — я усмехаюсь. — Родных. Дом. Саму жизнь. Я знаю, о чем говорю. Я лишился всего этого. А потом — отнимал у людей. Я помню взгляд того парня, — я делаю паузу, словно бы вспоминая, с сожалением качаю головой. — Знаете, они ведь были молодожены. А я на его глазах издевался и насиловал его жену. На его глазах зарезал ее. А потом сжег его заживо. Вы никогда не узнаете, господин доктор, как это — смотреть в глаза своей жертвы и видеть в них ненависть.

Мне кажется, доктор вздрагивает. По крайней мере, дергается уголок губ, и кадык в горле прыгает вверх-вниз. Узнал он историю Пола или нет? Я ставлю на то, что узнал.

— Что вы чувствовали при этом? — тем не менее, участливо спрашивает доктор.

Я улыбаюсь и отвечаю:

— Наслаждение. Властью. Силой. Я был вершителем судеб. Карающим мечом. А есть ли душа у оружия? Я так не думаю. Осталась ли душа у этого парня? Вряд ли. Я сам уничтожил ее. Что и у кого вы собираетесь выращивать? — я пожимаю плечами. — Очередные иллюзии. Сказки, которыми вы щедро тешите себя и в красивой упаковке подсовываете другим. Да разве не то же самое делают власть имущие в мире людей?

Я планирую и дальше играть на его смятении, но на этот раз ошибаюсь. Мои слова вызывают у доктора снисходительную улыбку, он вздыхает и говорит:

— Оттого, друг мой, все истории, что рассказывают мои пациенты, так похожи. Каждый мнит себя царьком этого мира. Но не может разобраться в собственных чувствах. Но мне важнее — что вы сами поняли это. Что вы сделали первый шаг и делитесь своими мыслями со мной, а не держите их под спудом.

— Разумеется, — бормочу я.

— Не волнуйтесь, друг мой, — говорит доктор и мягко, словно поддерживая, кладет мне на плечо руку. — Мы обязательно разберемся и с этим. Ведь сейчас вы продемонстрировали мне свои эмоции: сожаление, обиду, злость, и что самое главное — заботу. Да-да! — поспешно говорит он, замечая, что я уже готов протестовать. — Именно заботу! Не о себе, а о своих товарищах. Ведь вы считаете себя ответственным за них, не так ли? А что это, как не проявление человечности? — он улыбается мне искренне и тепло, добавляет. — Видите, и на пепелище однажды всходит росток новой жизни. Просто нужно поверить в себя, дружочек. А вы что-то совсем себе не доверяете.

Я молчу. Не знаю, что сказать. Яд, впрыснутый доктором, начинает медленно разливаться по сосудам. Я чувствую, как в груди становится горячо и больно. И думаю, что наш сегодняшний раунд прошел вничью. Доктор не так прост, чтобы можно было расколоть его в одно мгновенье (если, конечно, я не собираюсь использовать пытки).

Доктор словно читает мои мысли, довольно усмехается в усы.

— Нам обоим есть, над чем поразмыслить, друг мой, не так ли? Пусть это будет нашим домашним заданием. А теперь — позвольте угостить вас чаем? Уверяю вас, ничто не поднимает настроение в дождливую погоду, как ароматный чай с джемом. Вот, понюхайте, как душисто пахнет!

И выставляет на стол вазочку с вареньем и пузатый, разрисованный большими лилиями заварной чайник.

* * *

Домой я отправляюсь на такси.

Доктор любезно вызывает для меня машину и даже оплачивает, хотя я и отнекиваюсь. Но он все равно не слушает. Весьма упрямый тип. Жаль, если он работает на Си-Вай. Зато я получил представление, почему Полу были настолько важны встречи с ним: доктор умеет доносить свои идеи не хуже Дарского наставника, и он куда более интересный собеседник, чем Торий.

И все-таки, надо признать — мне на время становится легче.

Возможно, доктор не так и заблуждается на наш счет? Ведь люди верят в душу, в любовь, в заботу и прочую ерунду. И даже отдают жизни, чтобы утвердить эту глупую веру. Отдал жизнь и Пол...

Глупость заразна.

10 апреля, четверг

Мне снова снится моя русалка.

Она светла и прозрачна, как ключевая вода. Она чиста, как сама невинность. Такие, как она, никогда добровольно не посмотрят на монстра. Поэтому таких, как она, монстры берут силой.

Мое уродство вторгается в ее красоту. Я сминаю ее, как хрупкий стебель. Ее слезы подобны росе, ее страх опьяняет. И мой внутренний шторм ревет и рвется наружу, и моя внутренняя боль смешивается с ее болью, а моя кровь — с ее кровью. Уродство и красота объединяются в одно целое, и лезвие вспарывает бьющуюся жилку на шее.

Это так приятно, так невыразимо приятно втаптывать в грязь чистое, рвать цельное, уничтожать красивое. Когда вокруг уродство и тьма — ты сам кажешься не таким уродливым и темным...

Просыпаясь, я все еще ощущаю пропитавший постель запах меди. Сердце колотится как бешеное, я возбужден до предела. Но вместе с возбуждением приходит едва ощутимый страх: моя русалка, собирательный образ всех моих мертвых любовниц, наконец-то обретает лицо.

Это лицо Хлои Миллер.

* * *

Просто у меня давно не было женщины.

Так говорю я себе. И это звучит, как оправдание. И немного успокаивает.

Возможно, мне стоит последовать примеру Расса и Пола. Хотя сама мысль о том, что надо заплатить женщине за несколько часов с ней, поднимает во мне волну протеста. Но я также отдаю себе отчет, что инстинкты сильнее меня. Я — больной ублюдок. И никакие таблетки — ни белые, ни голубые, ни красные — не помогут, когда жажда разрушения достигнет критической массы. А я не хочу срыва. Не хочу обратно в реабилитационный центр. И тем более не хочу погибнуть от пуль полицейских.

Женщина — это лекарство от моего одиночества. Сосуд для моей тьмы.

Последнее средство — помощь психотерапевта с непроизносимым именем — я оставляю на крайний случай.

* * *

Сегодня совершенно нет времени на записи. Весь Институт готовится к симпозиуму.

Торий выглядит деловитым, нервным и рассеянным. Как оказалось — не он один. Для меня же подготовка к симпозиуму означает шлифовку навыков "подай-принеси". Но это даже хорошо: когда много работаешь руками, некогда думать головой. И я пользуюсь этой передышкой и очищаю свой разум от мыслей о Поле, о докторе и о мертвой русалке. Поэтому под вечер я основательно вымотан и хочу только одного — спать. Тем более, за день ничего выдающегося не происходит.

За исключением столкновения с бывшим лаборантом Тория.

Столкновение — громко сказано. Он просто проходит мимо меня, как мимо пустого места, на ходу застегивая пальто. Но я сразу узнаю его — долговязого очкарика, который три года назад таскался за женой Тория и которому я однажды преподал урок вежливости, спустив его с лестницы и наставив пару синяков. Думаю, он тоже этого не забыл: его безразличие — напускное. Я чувствую на себе короткий косой взгляд, улавливаю едва заметное сокращение мышц на его лице — знакомую гримасу отвращения. Конечно, не забыл. Но меня сейчас больше интересует другой вопрос.

— Что он делает здесь? — так и спрашиваю я у Тория.

Тот рассеянно копошится в бумагах, не поднимает на меня голову, но отвечает:

— А... принес материалы. Стандартная процедура.

— Разве он не ушел из института? — продолжаю допытываться я. — Не знаю, правда, его имени, но помню, что раньше он был твоим лаборантом.

Торий кивает.

— Да. Феликс. Он ушел почти сразу же, как начался эксперимент "Четыре".

И продолжает возиться с документами, а я замираю.

Эксперимент "Четыре" — ему присвоен тот же кодовый номер, что и последней экспедиции в Дар. Тот самый эксперимент, превративший меня в...

— Интересно, — медленно произношу я и стараюсь отогнать слишком яркие картины трехлетней давности. — И где он работает теперь?

— В Южноудельской Академии, у Полича.

Это имя тоже кажется мне знакомым. Странно, что я не вспомнил его раньше, когда получил приглашение на телевидение. Потому что имя Южгана Полича тоже связано с проклятым экспериментом "Четыре".

— Вот как, значит, — бормочу я, не зная, что сказать еще.

Торий вздыхает.

— Да. Феликсу повезло. Не знаю, какими судьбами ему удалось пробиться. Южган Полич — светило нашей науки. Я сам с ним встречался всего пару раз на конференциях, но так и не удалось пообщаться ближе. Особенно когда началась эта катавасия с Дарским экспериментом...

— Он тоже один из основателей Си-Вай? — перебиваю.

Торий смеется и смотрит на меня, но не замечает моей хмурой физиономии. В его глазах — мечтательный восторг.

— Что ты! Полич вне этих политических разборок. Он цепной пес науки, и только наука интересует его. К сожалению, именно у глав Си-Вай имеется приличное финансирование, но будь у меня возможность — я бы с удовольствием поработал с Поличем. Считаю, за ним и Академией большое будущее.

— Нежизнеспособные мутации и загубленные жизни? — спрашиваю я.

Меня начинает потряхивать, пальцы сжимаются в кулаки. Наверное, с моим тоном тоже что-то не так, потому что Торий будто просыпается и смотрит на меня пристально, улыбка пропадает с его лица.

— Напротив, — сдержанно говорит он. — Продление жизни. Лечение смертельных заболеваний. Когда-то ученые выявили код смерти и остановились. Военным этого показалось достаточно. А Полич пошел дальше — он ищет код жизни.

— Путем экспериментов над выродками вроде меня?

Наши взгляды пересекаются. На лицо Тория набегает тень.