Третья сила

-Кажется, я просил задернуть штору, Андрей Владимирович.

Помощник решительно направился к окну, с сосредоточенным видом принялся охорашивать занавески. Кроуни следил за ним жалостливым взглядом. Помощник, холодно — элегантный, в жемчужно — сером костюме, в безукоризненно отглаженных брюках, с уголком носового платка в кармашке, в сером, с голубыми вкраплениями шелковом галстуке, излучал вызов безвкусию Кроуни. Фаддей Федорович всегда ощущал в помощнике нечто чужое. Он выглядел инородным телом. Впрочем, его самого это нисколько не смущало. Так, во всяком случае думал Кроуни, глядя на ничего не выражающие черты смуглого лица помощника.

-Кажется, соглядатай? — спросил Пиллар.

-Запомните эту образину. — сказал Кроуни.

-Кто это?

-Помните, я рассказывал о шпике, который привязался ко мне у гостиницы? Он — гений.

-Гений? — помощник хмыкнул. — Он недотепа. Такая коломенская верста вымахала, которую отовсюду видно.

-Этот шпик уникален. — возразил Кроуни. — У него особая, своя тактика, никак я его раскусить не могу. Одно знаю твердо: страху нагонять он умеет. И нюх отменный. Скажи на милость, как он мог выйти на гостиницу? Только вы и я знали тот адрес. Выследил? Невозможно. Значит, интуиция, что ж еще?! Одно слово, гений.

-А может быть, совпадение?

-Дорогой мой, в нашем деле нет ничего опаснее, чем уповать на дурацкое счастье: авось пронесет, небось образуется. Я лично предпочитаю в таких случаях рассчитывать на худшее. Это, знаете ли, как — то нервы заостряет, заставляет быстрее соображать.

-Береженого бог бережет. Помнится, как — то, давно, еще на заре туманной юности простоял я всю ночь под окном одной знакомой дамы. — кривясь от воспоминаний, сказал Пиллар. — Томление, смятение чувств и прочее. Сцена под окном...Хлопотный денек предстоит?

-Хлопот не так уж много. Обычная рутина, катится само собой.

-Ну, конечно. — с чуть вызывающей небрежностью ответил помощник.

Кроуни искоса посмотрел на него.

-И дальше так пойдет. — добавил Пиллар. — Вы чем — то раздражены? Сердитесь на меня?

-На вас? С чего вы взяли, Роман Александрович? — Фаддей Федорович вдруг почувствовал неловкость. — Боюсь, мне уже не найти такого исполнительного и...как бы получше сказать...необычайно полезного коллеги, готового, в некотором смысле, снять бремя с моих плеч.

-Лишь столько, сколько вы соизволили доверить, Фаддей Федорович Я глубочайше признателен за ваше любезное мнение о моей скромной персоне, — холодно ответил Пиллар, легко применяясь к тону разговора. — Однако, люди начнут именно так судачить промеж себя. Вот увидят, как вы на меня сердитесь, да еще и стыдитесь своей вражды. Это вас обезоруживает, не так ли?

-Я уверен, что смогу положиться на вас, Роман Александрович, и на ваше благоразумие. — вежливо, как можно искренне и иронически в одно и то же время, парировал Кроуни. — Я предвижу для вас большое будущее...

-Значит, сердитесь. — сказал помощник и в его глазах отразилось недоумение.

-Мне не очень нравится, — извините, что рублю с плеча, — мне не очень нравится ваш повышенный интерес к разным хитросплетениям.

-Не трудно понять.

-Вы, я вижу, втянулись в нашу работу. На что вам все это?

-Я не люблю ее, но мне интересно. Мне хочется знать всю подноготную моей профессии. Если уж начал заниматься.

-Продолжайте, продолжайте, вы начинаете понимать нашу работу. Вы прекрасно ведете все дела. — в голосе Кроуни явственно проступил сарказм, замаскированный под дружелюбие.

Наклонившись вперед, Кроуни произнес продуманную, старательно построенную фразу:

-Но, мне кажется, наступает время, когда останется сожалеть, что наше взаимное сотрудничество, столь приятное для нас обоих, может закончиться сравнительно скоро.

-Вы достаточно резко формулируете, Фаддей Федорович. Впрочем...Если иного выбора нет, тогда горе этому миру.

-В наше время всякий выбор резок и грозен. Пора вам привыкнуть к этой мысли. На легкие решения лучше не надеяться.

-Уж лучше умереть сразу. — усмехнулся Пиллар.

-Рано или поздно вы так и сделаете. — совершенно серьезно ответил Кроуни и по его тону не было понятно, шутит ли он или нет.

Дружелюбно улыбнувшись, Пиллар погрузился в молчание...

Вторник, 22 июня 1926 — го года по европейскому стилю. В лето 7435 — го года, месяца июня в 9 — й день ( 9 — е июня 1926 — го года). Седьмица 1 — я по Пятидесятнице. Глас седьмый

Лондон.

...Чем дальше Кроуни продвигался в сторону Пикадилли, тем пестрей и нелепей становились забегаловки. В квартальчике между Рупперт — стрит и Уиндмил — стрит лавчонки становились все мельче и подозрительней, а их реклама — все крикливей и беспардонней. Чем ближе к Пикадилли, тем больше вместо итальянских кофеен с французскими пирожными несло жареным луком от протвиней с шипящим мясом, струился дымок от каштанов на углях.

Окидывая проницательным взором окружающее, Фаддею Федоровичу казалось, что он, как всегда, ничего не упускал. Его голубые глаза искрились смешинками, они зажигали встречных хорошеньких барышень и они стыдливо отводили глаза.

День Кроуни прошел как обычно. Если не считать несколько нарочитой назойливости Романа Александровича Пиллара. В сочетании с ядовитой усмешкой, прыгающей на лице, помощник действовал на Фаддея Федоровича несколько угнетающе. Кроуни, не выдержав, постарался, не вызывая подозрений, найти удобный предлог и часам к трем дня услал Пиллара. Разумеется, на "значительную" встречу он не мог послать какого — нибудь агента, кого — нибудь, даже своего помощника, немца — перца Пиллара, похожего на будапештского шпика. Может быть, сие выглядело как чистейшая бюрократия, страхующая и перестраховывающая свои собственные интересы. Помощник, конечно знает свою работенку, но вдобавок вынюхают то, другое, никогда, впрочем, особо не вникая в суть дела. Сегодняшняя встреча — работа для человека, читающего донесения.

Кроуни давно заметил двух странных типов, по виду конторских служащих, неотступно следовавших за ним. Он намеренно пошел быстрее. Захотелось посмотреть, задергаются ли наблюдатели, засуетятся ли? Но нет, ребята были совершенно спокойны, деловиты, держались профессионально, без суеты и вскоре пропали из виду. Кроуни изменил маршрут, сменил два таксомотора, покружился, петляя, в Кенсингтонском парке, но вскоре снова заметил все тех же парней. Совпадения совпадениями, но лучше не искушать судьбу.

Растолкав театральных барышников, мальчиков "напрокат", сутенеров, он забежал в закусочную — кофе здесь подавали в огромных фаянсовых кружках, распечатал пачку "Tabs", получил из — за стойки улыбку одобрения и, наконец, огляделся, перевел дух. Можно начинать...

Через пару минут, неторопливо докуривая, прогулочным шагом Кроуни направился в сортир, вошел в кабинку и проделал несколько замысловатых па. Сначала он вставил в рот боксерскую капу, за обе щеки положил ватные тампоны, отчего лицо его приобрело зеленовато — одутловатый цвет, снял пиджак и вывернул его наизнанку. На голову Кроуни нахлобучил смятую серую кепку с козырьком, закрывающую лоб и глаза. Затем он вывернул брюки — из коричневых они превратились в серые. Добавил еще несколько несущественных штрихов, окончательно превратившись из полуночного гуляки в серого лондонского конторщика — "мышонка" с безобидной внешностью. Вся операция заняла у него меньше четырех минут. Теперь внешне он выглядел невыразительно — стертым, будто смазанным.

Выйдя из закусочной, не раздумывая, Кроуни вбежал в сгущавшийся лондонский туман, потом замедлил шаг, медленно побрел по тротуару, затем вновь ускорился, торопливо нырнул в метрополитен, на станцию, в неяркое блаженство замусоренной сухости, с ходу перемахнул воротца — турникеты. В толчее при входе на станцию его зажали. Врешь, не возьмешь...

Проехав пару остановок, он вышел на станции с нечитаемым названием, пересел и ехал, повторяя в уме, что чем случайнее, тем вернее до вокзала Кинг — Кросс. На остановке "Уоррен — стрит" Фаддей Федорович вышел из метро, втянул голову в плечи и, подняв воротник, свернул на Бомон — сквер. В квартале от станции, прямо напротив больницы Юниверсити Колледж, стоял его автомобиль, запаркованный (а вот это уж новое слово, придуманное, кажется, русскими в эмиграции) еще с утра. "Парковщик", или смотритель стоянки, содрал с Кроуни целых два шиллинга: шиллинг за "паркен" и шиллинг вообще за визит. Долго и неловко отлеплял он загрубелыми пальцами листок от листка, выдавая квитанцию и объясняя, что к чему. Кроуни сел в машину, цвета тирийского пурпура*, и поехал. Отъезжая, Фаддей Федорович чувствовал, как "парковщик" смотрит ему в спину.

Был обычный лондонский час "пик". Смеркалось. Улицы были запружены торопливо шагавшими служащими. К универмагам то и дело подъезжали таксомоторы, из них суетливо выбирались пассажиры. Густой шумный поток машин устремлялся за город, к коттеджам и виллам, навстречу прохладе, стриженым газонам и лужайкам, густой тени вязов и тополей. К часу ночи Лондон вымрет, погасятся фонари и витрины на Оксфорд — стрит** и на других торговых улицах. Жизнь замрет...

Маршрут, ведущий к месту встречи, Кроуни спланировал так, чтобы избежать непредвиденных задержек. Несмотря на волнение последних часов, на душе было спокойно.

================

цвета тирийского пурпура* — Тир — древний финикийский островной город, знаменитый производством пурпура.

на Оксфорд — стрит** — Оксфорд — стрит (англ. Oxford Street) — лондонская улица, одна из основных в Вестминстере. Самая оживлённая торговая улица, известна главным образом своими фешенебельными магазинами. Начинается в Вестминстере у Мраморной арки (северо — восточный угол Гайд — парка) и ведёт на восток в сторону Холборна. Оксфорд — стрит бьет все городские рекорды по мелким кражам.

Вторник, 22 июня 1926 — го года по европейскому стилю. В лето 7435 — го года, месяца июня в 9 — й день ( 9 — е июня 1926 — го года). Седьмица 1 — я по Пятидесятнице. Глас седьмый

Лондон. Станция метрополитена "Вестминстер".

В десять минут шестого Кроуни припарковался у станции метрополитена "Вестминстер". У входа на станцию, под фонарем стояли три смеющиеся девочки. Подростки. Одеты они были ничего себе. Хорошо одеты. Модно. И личики розовые, с улыбочками. Смеялись они над тем, что одна из них наступила в лужу и замочила ботиночки. Ботиночки новенькие, фасонные, на высоких каблуках. Кроуни неторопливо спустился в метро, уселся на лавочку в центре платформы. Автора письма, полученного им утром, Фаддей Федорович знал не только по фотографической карточке и словесному описанию, но еще и потому, что поддержание связи с ним было одной из его главных задач по службе.

Кто — то неторопливыми шагами подошел к станционной скамейке и опустился на нее рядом с Кроуни. Фаддей Федорович даже не повернул головы. Севший рядом осторожно кашлянул. Кроуни даже не повернулся в сторону подсевшего и тот засмеялся:

-Если бы не кашлянул, вы бы так и сидели, не удостоив взглядом? Здравствуйте. Вечер добрый. — сказал подсевший. Сказал на русском языке.

-Оборачиваться не надо, не уверен, но могут быть соглядатаи.

-Почувствовали проследку? — спросил подсевший и в его голосе почувствовалось напряжение.

-Да. Но я ее "скинул", полагаю. Письмо писали, потому что посчитали, что так надежнее, а телефоном не воспользовались?

-Я был уверен, что письмо попадет к вам и ни к кому более.

-Опрометчиво, все же. Некоторые тайны не сохраняются.

-Даже у вас?

-Не волнуйтесь. Пока, во всяком случае. — тихо сказал Кроуни. — Волноваться можно потом.

Выждав полминуты, подсевший поднялся и со скорбным видом прошел к газетному киоску. Не теряя его из виду, Кроуни поднялся следом, протиснулся к прилавку, заваленному газетами, путеводителями, открытками с лондонскими видами и пестрыми журналами. Фаддей Федорович взялся листать первый попавшийся с прилавка путеводитель.

-О чем говорить станем? — спросил Кроуни. — Намекните хоть?

-Найдется о чем. — сказал подсевший. — Например, об идее возможности и даже желательности раздела России на "несколько мелких зажиточных Швейцарий", которая теперь довольно широко распространена среди отдельных российских либералов.

-Пятьдесят лет назад такие взгляды не были характерны для либерального большинства и представлялись скорее курьезными.

-Ну, у меня, пожалуй, нет уже и будущего, одно прошлое...

-Полноте, Петр Ермолаевич...Не на дядю батрачите. Работаете для России. Чем плохо?

-Россия имеет то несомненное преимущество, что в силу кротости и долготерпения, столь присущих русскому народному характеру, народ — фаталист ничего не противопоставляет гордыне и не спасает одержимых ею. — ответил Трегубов. — Он не дает им ни малейшего шанса одуматься. Только прямиком в ад.

-И это, Петр Ермолаевич, честное слово, хорошо — потому что из любой ямы они могут выбраться, а из нашей бездны никогда. — сдержанно засмеялся Кроуни. — Может, в том и есть наше предназначение — быть для всех бездной? Каково жить в бездне? Ничего. Весело. Все время падает сверху что — нибудь интересное. А мы грехи вам вдобавок отпустим, прошлые и будущие.

...Бывший дипломат и царедворец, Петр Ермолаевич Трегубов, наделавший в свое время немало шума своим побегом из посольства в Париже (махнул через ограду, по — спортивному) терпеливо и с большой выдержкой переносивший тяжелое положение оторванного от своей прежней жизни и своего прежнего дела человека, тяжело вздохнул.

Как, как могло так случиться, что старый, опытный, осторожный, богобоязненный дипломат, вхожий в Кремль, вдруг стал утеклецом? Обыкновенно могло случиться — погорел из — за девчонки...Представительная наружность, окладистая борода, крахмальный воротничок, отлично поставленный голос...И вдруг, — девчоночка, парижская гимназисточка, коленочки в сползающих белых чулочках, теплое нежное дыхание, ноги разворочены, розоватое влагалище, волосы, растрепанные по подушке, лицо прелестно — искаженное...Стыд, боль, позор на седые волосы...Русский дипломат — под угрозой суда за растление, вот — вот французские газеты заликуют, восторженно вываливая ворох пикантных подробностей, от которых кривятся в пошлых улыбках читательские рты и слезятся глаза, — лакей, номера, "франк на чай", лампочка под потолком, пестрые грязные обои, желтоватое эмалированное биде под кроватью, застланной простыней, с какими — то подозрительными разводами, неловкие, торопливые объятия...Ужас...Супруга с детьми укрылась в посольстве, коллеги качали в фальшивой укоризне плешивыми головами, посол сухо потребовал подать в отставку и немедля выехать в Россию...Крах, конец, забвение...Оставалось одно — бежать.

Устрашившись, что посол не остановится даже перед насильственной отправкой его в Москву, где воленс — ноленс придется отвечать за гнусное деяние, Трегубов бежал "по — кинематографически" — перелез через каменный забор в саду посольства и, попав во двор соседнего необитаемого дома, не без труда преодолел там еще одну стену: первый раз он сорвался и упал вниз, ударившись об острые выступы, раскровянил половину лица, а, прыгнув с нее, попал в кусты и еще раз оцарапал лицо. Так Трегубов оказался в усадьбе виконта де Кюреля, а оттуда явился в полицейский комиссариат святого Фомы Аквинского, близ Сен — Жермен — де — Пре: грязный, с исцарапанными лицом и руками. Волнуясь и торопясь, он заявил комиссару: "Я — первый советник посольства в Париже Трегубов. Только что я имел крупное столкновение с послом, прибывшим из Москвы. Столкновение приняло такой острый характер, что я решил немедленно покинуть здание посольства. Это оказалось не так легко...Меня пытались задержать силой, грозили револьвером. С большим трудом мне удалось бежать, и прямо оттуда я явился к вам. Но в посольстве остались моя жена и сын. Я обращаюсь к французской полиции с просьбой освободить их". Изумленный комиссар, не веря своим ушам, попросил Трегубова предъявить документы, после чего все сомнения улетучились. Комиссар немедленно связался по телефону с начальством, которое посчитало себя обязанным удовлетворить просьбу дипломата. Поэтому всего несколько минут спустя директор судебной полиции Андре Бенуа в сопровождении Трегубова и квартального комиссара стучали в двери полпредства на улице Гренелль.