— Нам очень, чрезвычайно, повезло с погодой. Снег и такой сильный ветер, что забивал противнику всю видимость. Я вообще не понимаю, почему они в такую погоду не остались в лагере. Товарищ Машеров, нет ли сведений по политической линии?

Машеров качнул головой отрицательно. Огарков поднял глаза на планшет:

— Итак, мы увидели противника раньше. Но тут к командиру батальона поступила ложная информация от радиста, завербованного подполковником Деляницей. История Деляницы поучительная, однако, сейчас мы на нее не отвлекаемся. Радист передал, якобы, видит вспышки со стороны американцев. И наш батальон, будучи в полной готовности, немедленно открыл огонь.

Постучал указкой по планшету:

— На момент открытия огня мы развернулись широкой цепью. Первая рота прямо на поле, вторая пыталась выполнить обход по кустарникам вдоль реки, третья с той же целью пыталась двигаться по предгорьям, где танк еще кое-как может протиснуться. Противник наших выстрелов не ждал, и в первой фазе боя потерял не меньше двух десятков машин… Петр Миронович, у вас вопрос?

Машеров поморщился:

— Два десятка — не преувеличение?

— Во-первых, у нас давно фотофиксация прицела, как в авиации. Во-вторых, поле боя осталось нашим, и мы потом подсчитали все-все по номерам.

Огарков перешел к третьему планшету:

— Вот, у нас все разрисовано с указанием привязок на местности. Словом, из-за снега и, возможно, других причин, противник понес большие потери. Понес бы меньшие — пошел бы вперед. Но быстро сориентировался и вызвал приданную им артиллерию. Как они установили машину комбата, не знаем. Скорее всего, радиопеленгацией выловили, кто команды отдает. У противника сильная электронная составляющая в войсках. Все три установки “Ланс” ударили по командирскому танку. Майор Горчичный погиб со всем экипажем.

После минутного молчания Огарков снова повел указку:

— Но замкобата, старший лейтенант Игольник, находился на противоположном фланге и под залп не попал. К этому времени штаб уже знал про предательство Деляницы и приказал Игольнику отходить, чего тот не выполнил. Напротив, батальон сделал рывок в центр, где уничтожил и артиллерию противника, и все машины с запасами. И еще сколько-то “Абрамсов” они там сожгли. Противник не выдержал и быстро ушел на юг, скрылся в снежной метели. Наши танки его не преследовали, потому что понесли большие потери. Первая рота полностью, от второй осталось две машины, и в третьей роте три.

— Товарищ Огарков. Противник решил отходить и почти сразу скрылся в метели. Если бы и мы начали отход сразу после получения старшим лейтенантом приказа, мы бы тоже скрылись в метели? Может, стоило так и поступить, потеряли бы меньше?

— Я предвидел, что такой вопрос возникнет… — Огарков сделал жест и в помещение ввели старшего лейтенанта Игольника, в обычной форме, при знаках различия — то есть, не арестованного, сразу отметили про себя все участники заседания.

— Товарищ старший лейтенант, объясните ваши действия после получения приказа.

— Есть. После получения приказа я не мог разорвать контакт с противником, потому что мы встретились в чистом поле, и я не мог скрыться ни за какую естественную маску. Попытки поставить дымзавесу срывал ветер.

— Но противник ушел?

— Они просто не знали, сколько нас! Они уходили, мы пятнадцать машин видели, а нас уже тогда пять осталось. Если бы мы только назад качнулись, нас бы просто в спины перебили.

— Но вы понесли значительные потери, отказавшись выполнять приказ.

— Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий, отказался и готов принять все виды ответственности. Я считал и продолжаю считать, что на отходе батальон шансов не имел. Мы изначально проигрывали в числе один к двум, а под конец боя проигрывали один к трем. Если бы не метель, противник бы это понял, и тогда батальон бы погиб весь. Полагаю свое решение наиболее подходящим для конкретных обстоятельств боя.

— Самостоятельность мышления… — Машеров осмотрел совещание. Все напряженно вслушивались.

— Выучили на свою голову, — буркнул Серов. — По уму, его бы повысить. Но нельзя, слишком большие потери. Глядя на него, другие лихачить начнут…

— Не награждать нельзя, товарищ Серов.

— Да сам понимаю, артиллерист все же, хоть и бывший.

— Мы с товарищами обсудим и решим, — вмешался Машеров. — Скажите, товарищ Игольник, что тут на фотографии? Башня сброшена, но танк не обгорел? Разве так бывает?

— При подрыве на фугасе так точно, бывает. — Старший лейтенант сглотнул. — Башня отдельно, корпус отдельно, начинка в мелкий фарш вперемешку с экипажем. Конкретно этот “Абрамс” находился слишком близко к ТЗМ “Лансов”, когда Ольха-второй начал их крошить. Взорвался весь боезапас “Ланса”, башню, кому поближе, сдуло. Но сам танк не горел.

— А это что за красная линия поперек всей карты?

— А это сержант Шкуренко выходил к своим. Его танк подбили вот… — Огарков постучал указкой по дальнему флангу. — У самого начала горной дороги. Там еще камень такой, культовый. Весь изрисованный. Такие синие спирали…

Синие спирали с ледяного камня отпечатались на щеке, чуть заходя на лоб, где отвернуло и порвало шлемофон. Тим понял: взрывная волна ушла вся на другую сторону, его краем зацепило.

Правда, хватило.

Танк перестал быть. Превратился в гору черного, перекрученного металла. И все они, весь второй экипаж, там и остались. Короб, ученый комсорг роты. Квадрат, легко кидающий пудовую гирю. Рваный, который Игорь, который наводчик, который постоянно где-то за что-то цеплял то рукавом, то штаниной…

— Они все пытались выяснить… Понять, что я за фрукт. А я-то овощ!

Тим заставил себя встать и двигаться, и сразу же замедлил шаг от боя сердца, сорвавшего дыхание.

Здесь, где танки проходили в разных направлениях много раз — так изрыв, исполосовав, разворочав гусеницами старую каменистую дорогу с гор, запахав низенькие заборчики-границы из камней, исчертив землю горячими болванками, “летающими ломами” из обедненного урана, что уже никто бы не взялся восстановить прежнего ландшафта — дико, бессмысленно смотрелся одинокий живой человек.

Тим проковылял к массе черной копоти, еще утром бывшей танком, и после долгих поисков нашел на остатках борта ту самую лопату, ручку которой после многократных поломок сварили из обрезка стальной трубы. Все деревянное сгорело; лом изогнуло в три раза, багор улетел хрен знает куда, лопасть лопаты треснула — но все же Тим смог опереться на холодную закопченную ручку, и едва не расплакался от наступившего в спине облегчения, и снова упал на колени — но блевать уже стало нечем; Тим зачерпнул свежего снега и мало не втер его в ноздри, тогда только сладкий запах пропал.

Тим подумал: я то же самое видел в кино. “Горячий снег”, помнится. Те же вещи теми же словами. Снег и горелое железо. Ветер несет снег. Если лечь и ждать помощи — заметет уже через час, а тогда конец, замерзнешь во сне. Вокруг даже не сталинградские ледяные степи. Вокруг — чужая планета!

Одно хорошо: с ориентирами проблем нет. Свои там, на севере, откуда ветер. Но по горам туда не пройти, это на танке Тим летел по низким камушкам, как по ровному. Сейчас надо спуститься чуть в низину; вроде бы перестрелка стихла. Да, судя по аэрофотосъемке с инструктажа…

Тим покатал на языке слова “аэрофотосъемка”, “инструктаж”. Все, как у взрослых. А с лопатой действительно легче идти!

Так надо, значит, идти. Лежать нельзя. Занесет к хренам.

— Лежать нельзя! Занесет к хренам! Вставай, ну!

…

— Да че ты мычишь, нихера не слышу!

…

— А. Ноги не ходят. Понятно… Говорить не можешь. Тоже контуженный.

…

— Бля, да куда ты ползешь, тупиздень! Наши в другой стороне!

…

— Сука. Это ж тебя тащить придется. Бля, да я сам сейчас подохну!

…

— Так вот, я крышку от… Какой-то херни… Принес. Вроде от мотора. Им уже не надо. Ложись, будут санки.

…

— Ложись, контуженный! Куда опять ползешь! Смирно лежи, уебанец!

…

— В рот через жопу до гланд, потом налево. Что б я еще раз кого вытаскивать… Сука, да когда там уже наши!..

…

— О, затих… Но лоб горячий, живой, значит… Ветер, падла!

…

— … Тысяча один. Тысяча два. Тысяча три. Как ты там, контуженный? Тысяча четыре…

…

— … Три тысячи сто пятьдесят шесть. Три… Тысячи… Сто… Пятьдесят… Сесть… Шесть… Сука, семь!…

…

— … Семь тысяч девятьсот сорок два… Семь тысяч девятьсот сорок три… Товарищ старший лейтенант, отойдите, у меня груз… Стоп! Чего… Товарищ старший лейтенант!!! Я к вам! Сержант Шкуренко! Второй экипаж, третья рота!!

— Третья рота? Так они ж вон где: километра четыре, на горушке. Вон их машины горят, отсюда вижу.

— Неплохо пробежался.

— Хренассе танкисты выступили. Сам чуть живой, а пленного припер.

— Как: “пленного”?

Вместо ответа старшина повернул второго раненого — которого приволокли на листе железа — рукавом кверху. Левый рукав терся по снегу, и оттого с него сошла копоть, и теперь прекрасно различался характерный шеврон из вогнутых треугольников острием вверх. Точь-в-точь как показывали на уроках “знаки различия войск NATO”.

— Тоже, выходит, сержант.

— Хорош болтать, — выпрямился медик, доколовший срочные “кубики” обоим пострадавшим. — Пленного берегите, вдруг они кого из наших подобрали, так менять будем. Поднимайте обоих и к транспортеру. Доклад начальству по вашей линии сделаете?

— Так точно.

Транспортер медиков плюнул землей из-под гусениц и отъехал; старшина и офицер артиллеристов поглядели вслед, потом от летящего снега отвернулись на поле, где черными столбами коптили танки.

— Наколотили…

— Опоздали мы. К шапочному разбору приехали.

— Ничего, танкисты накидали неплохо.

— Неплохо-то неплохо, но как теперь договариваться?

— Договариваться будем, товарищ Огарков. Тем не менее. Сами видите, они тоже становятся сильнее с каждым годом. Не только мы прибавляем в весе.

Келдыш прибавил:

— Правильно Никита Сергеевич не стал за Луну бодаться, сейчас бы наше преимущество уже исчезло.

Огарков снимал плакаты и аккуратно сворачивал: по-прежнему, сам. Старшего лейтенанта вывели. Машеров про себя решил, что наказывать человека не даст. Он, Машеров, человек не военный, и то знает: конница умеет лишь два маневра. Сокрушительное наступление и паническое бегство. Танки от конницы произошли. Если офицер там, на месте, выбрал первый маневр — надо ему верить.

В конце-то концов, победу действительно ничто не заменит! Особенно Пиррову.

А американцы пускай думают, что русским и в этот раз помог Маршал Мороз.

Серов загибал пальцы:

— Высадка на Марс. Бой с американцами. Бунт на Радуге… Страна рванула врассыпную, как зека из концлагеря. Авось кто-то доскачет до будущего, авось не всех подстрелят с вышек охранники.

Охранники хутора стреляли плохо, и зацепили всего лишь единственного человека.

Вынимая из холодного тела Дрого прекрасно знакомую пулю калибра семь-шестьдесят-два, Чарльз Беквит спросил только:

— Где?

— На Тракте поселение… Вроде хутора. Они платят Квохору.

Чарльз подкинул в руке пулю:

— Теперь не Квохору. Теперь, видимо, Кремлю.

Распугав жен одним своим видом, Чарльз прошел в глубину шатра и вытащил сундук. Открыл, нашел тщательно сохраняемый револьвер. Патроны… Пролежали несколько лет. Он, конечно, старался их беречь, да и качество настоящее, заводское…

Вернулся к шатру, осмотрел мужчин тяжелым взглядом:

— Я иду на бой, за который не вплетают колокольчиков, а коса моя отрезана заранее. Кто со мной?

Конечно, сын Дрого шагнул первым. И, разумеется, Чарльз никак не мог его отстранить. Но там, по рассказам вернувшихся, целый взвод с пулеметами. Кажется, перед стеной машины стоят. Хорошо, если грузовики, а если броня?

Плохие новости сегодня услышит валирийка Дейнерис…

— Дейнерис! Мужчины вернулись!

Одного взгляда хватило, чтобы понять: счастье кончилось. Недолгое степное счастье Дейнерис Бурерожденной… Шаман и лекарь тоже приехал в носилках, весь перемотанный. Сын, правда, остался жив — но ведь он совсем еще мальчик и его просто не пустили в самую свалку.

Дейнерис наклонилась над носилками. Чарльз Беквит хрипел, выгоняя красные пузыри:

— Мы отомстили. Но вы туда не ходите. Пусть Квохор сам разбирается с демонами… Дейнерис? Ты? Плохо вижу… Вот как замыкается кольцо. Судьбу не обманешь… Знал бы я тогда, перед проклятой Таверной… Миэрин!

— Что?

— Город Миэрин, валирийка. Тебе… Все же… Не… Миновать… Миэрина… Не приходи туда без подготовки!

Без подготовки Рейвен Бранвен убить не получится. Век воли не видать.

… Пять лет преподом в Горном Училище оттрубил, а потом по УДО откинулся. Такие оторвы под рукой ходили, такое творилось! Ничего не помогло. Не вытеснило, не заместилось.

… Никак не позабыть. Хотя и хочется сильно. Есть вещи, которые стереть бы к гриммовой матери, а все не получается. Страшная и немилосердная вещь — память человеческая.

… На дно рюкзака, сразу поверх пластины, вшитой от карманников с заточенными монетками, пойдет самое тяжелое. Упаковка Праха в толстом черном пластике. Прах высокой очистки, девяностопроцентный. Не всякий металл его выдерживает. Но это плевать, главное: пробить ауру…

… Идешь мстить, копай две могилы. Ага. Бегом, только шнурки прогладить. Какие-то мудаки выдумали пословицу. Видимо, те самые, которые мести опасаются. Чтобы их не искали.

… Вдоль спины мягкое и ровное. Спальник. Футболки плотные, для осени. Рубашки тонкие, для жары. Куда занесет в поисках, неизвестно. Бранвены отметились на всех континентах. Поэтому горелка, фонарь. Все дорогое, хорошее. Почти пять лет работы, семь тысяч льен.

… Искать страшно. Да и невыгодно. Потратить несколько лет, сжечь кучу денег. И под конец рискнуть головой. Ну и ради чего это все? Убитые воскреснут или дом из пепла восстанет?

… Поверх мягкой одежды коробка с подрывной машинкой. Машинка самая надежная, провода и детонаторы самые-самые, на какие хватило денег. С винтовкой против твари шансов нет. Пробовали уже. Единственный способ — минная засада. Плохо, что может посторонних втянуть, а только иначе никак. В кино про оборону Вейла сам легендарный Стрелок влепил в Синдер Фолл несколько пуль почти за милю. Но не убил, только ауру снял.

… Смысл простой. Месть не для прошлого. Она как раз для будущего. Бандиты не боятся ничего, кроме силы. Если за тебя кто-то заявится мстить — опасно тебя убивать. Невыгодно потом ходить и оглядываться остаток жизни. Выгода и решает. Все остальное зола. Законы, мораль — бандитам это все разговоры в пользу бедных.