А Пауля опять за язык черт дернул, когда татарский десятник приблизился и, едучи рядом, на вполне приличном русском языке стал опасливо узнавать — какие способы еще есть — от злобного проклятия избавляться. И Паштет, не подумав толком, ляпнул, что один солдат так наказал свое горе-злосчастье, что поспорил с ним — дескать не влезет эта большая паскуда в маленькую табакерку...
— Так этот нечисть даже и разговаривать с хозяином может? — искренне удивился десятник из неудавшегося царского рода.
— Да, служба воинская показалась ему куда как горькой, противной, тягостной и сопровождать мушкетера ему не понравилось, у купца жилось куда веселее!
— Это так, здесь спора нету. А что такое — табакерка?
— Да маленькая коробочка с табаком нюхательным.
Татарин определенно не понял.
— Ты про никотиановую траву толкуешь? — заинтересовался Хассе, державшийся рядом с другого бока. Ехавший впереди сотник тоже уши навострил, стал жаться поближе.
— Ну да — легкомысленно брякнул Паштет и понял — уже немного поздновато — что опять ляпнул не тую святую.
— Так из нее только дым испивают! — удивился старший канонир.
— И жуют листья и нюхают истертой в порошок — буркнул попаданец, наконец прикинувший, что все эти разнообразные табакерки — скорее уже Катерина Вторая, Потемкин и прочие графы Орловы. И, пожалуй, даже Пушкин. Точно, у него там что-то такое все время было. А тот же Петр Первый, притащивший на Русь табак — его только курил, а если б нюхать и жевать в те поры в Европе было популярно, то и царь — модник, слепо копировавший всю дрянь с захода солнца — точно б и жевал и нюхал. Значит опять ляпнул про будущее...
— Пауль, ты точно про никотиановую траву толкуешь? Первый раз такое слышу! — уточнил дотошный Хассе. Про себя он уже прикидывал, какую прибыль можно получить, используя услышанное. Табак — сухая трава — значит крошится, получается этакая пыль, ее можно купить за дешево, как отходы, а если продать дороже — вот и прибыль! Еще бы понять — зачем ее нюхать!
— Ну что слыхал сам — то и говорю. Не жевал и не нюхал — начал отбрехиваться Паштет.
— А зачем испивать дым? — спросил татарин. Все же странные эти урусы и немцы — все у них вроде как у нормальных людей, ртом едят, задом гадят — а то и дело какая-то дичь творится. Зачем 'испивать дым'? Глупость несусветная! И толковать об этом странно, вот куда важнее — значит проклятое горе -злосчастье может и по-человечески говорить и облик свой менять? И про это куда важнее было уточнить.
Потому десятник тут же осторожно стал выспрашивать про волнующее лично его. Оборачивается ли горе злосчастье? Когда, как и во что? Естественно остальные, рядом ехавшие, услышали вопросы. И тут-то и загорелся привычный мужской спор, как всегда бывает вне присутствия женщин — по-мальчишески горячий и упорный.
Павлу оставалось только головой вертеть. По его мнению — да, таковое Горе может превращаться и в маленькую мошку и в человекоподобное существо, корявое и неприятное на вид, но схожее с окружающими гражданами. Для татарина это было странно — в его бестиарии оборачиваться умели только Уряки, Дивы и Юхи, но не как это Горе. Радости от встречи с ними не было тоже никакой — но иные это были нечистые твари и вредили иначе. И чтоб маленькой мошкой летать — не умели такового.
Для Хассе и подтянувшихся камарадов — оборотни были строго вервольфами. Но те только в двух ипостасях бывают — либо люди, либо волки и никак иначе.
Потому и в летучую мошкару им никак не превратиться.
А сотник только плечами пожимал, потому как все эти татары с немцами бесспорно заблуждались — он точно с детства знал, что обернуться могли только сильные ведуны и знахари — бывшие вождями и воинами. Как князь Вольга, который для ратного дела мог и щукой стать и соколом лететь и волком рыскать. Про то, что и нынешний царь Иван умеет так — говорили, но только очень близким людям и с опаской, за такое наказание было свирепым. Так-то дед его — тоже Иван — точно такое умел. А потому — не для простолюдинов это — принимать чужой облик. Вот княжна Марья Моревна или Василиса Премудрая — те могли. Сильные были ведуньи, даже, пожалуй и ведьмы. А Марья — еще и воительница знатная была. Да и злые колдуны, если кого и превращают во что иное — так опять же не крестьянок или крестьян — а то царевну в лягушку, или в лебедя, а то и в щуку — как тот же князь Вольга умел сам оборачиваться.
И при том серьезные люди, в отличие от этих глупых немок, что голышом на метлах куда-то летали. С точки зрения расчетливого Лисовина глупость все была безмерная, а уж когда услыхал про расчеты грузоподъемности метел — так и тем более! Ну взяла бы толстая ведьма две, а то и три метлы — и лети куда угодно, просто же все. В тяжелую телегу всегда еще лошадей впрягают — любая баба такое видала. А бабы — народ практичный.
Тут немного спор ушел в сторону, чему поспособствовал и пронесшийся мимо с гиканьем тот стрелец, которому достался прожорливый конь. Всадник зло оскалился, косил глазом на начальство. Щелкнул плетью по крупу своего коня. Злобная скотина, которой все время не давали щипать сочную траву аж бесилась под всадником, брыкалась, пыталась его сбросить или укусить и вообще на вкус Пауля — это было то еще родео, но средневековый седок плотно вклещился в бока животины шенкелями и охаживал норовистую зверюгу плеткой за ее выкрутасы. Проскакав с грохотом и звоном мимо, он чуток отвлек внимание и спор укатился в сторону.
— Будете вы мне тут говорить! Я сам знавал людей, что вервольфа видали! — твердо заявил Шелленберг.
— Ну да, ну да! — презрительно фыркнул 'Два слова'.
— Точно тебе говорю! В Вестфалии дело было, там нечисти полно! И мой знакомец — он пикинером стал потом, как раз там лес рубил!
— Пикинер! — презрительно фыркнул Гриммельсбахер.
— Да, но человек порядочный! И не враль! Так вот там деревенская грудастая деваха тащила своей бабке лепешки и встретила обходительного молодого парня. Слово за слово -красавчик ей дал золотой гульден, а она ему дала поиграть со своими дойками и всем прочим добром прямо тут под деревьями, а заодно и рассказала, что несет пироги к бабке. На том и простились. Ну пока девка отряхивалась, да приводила свои юбки в порядок — парень этот мигом добежал до домика бабки...
— И бабке вдул? — уже поблескивая глазенками спросил 'Два слова'.
— Разумеется! Гульден-то был неразменный, полученный в безлунную полночь на перекрестке шести дорог известно от кого! Вот он этот гульден и показал. Старуха ему открыла дверь и он ей тоже устроил скачки колбаски с бархатным чехлом и так и эдак, благо тут и кровать имелась, было куда как удобнее. Пока веселились, а бабка та оказалась бойкой и умелой, не то, что молодая девка — уже и стемнело и луна вышла на небо! Полная луна!
— А я уж было удивился, потому как золотой за женское тело — больно дорого выходит! — заметил старший канонир. Говорил он совершенно серьезно, слушал внимательно и этим сильно удивил Паштета.
— Именно, а бабы оказались глупые и жадные. Тут этот красавчик и обернулся в огромного волка! И мигом сожрал бабенку, та и взвизгнуть не успела!
— Хитрый мерзавец — вишь голым был перед обращением! Слыхал у многих вервольфов, что раздеться не успели — одежка в клочья рвется и утром — когда обратно в человека превращаются — остаются голяком, в чем мать родила! И никуда не пойдешь в таком виде! — сказал Хассе.
— Вот-вот! А тем временем и грудастая девка до домика добралась. Стала стучать, а волк-перевертыш ей и говорит — ты за веревочку дерни — дверь и откроется!
— А то она сама не знала, как у ее бабушки дверь запирается? — удивился вдумчивый Хассе.
— Я же говорил, что это было в Вестфалии!
— А, понятно — почему-то угомонился старший канонир.
— Вот! Девка зашла, лепешки поставила, а темно ж — спрашивает где лучина, а волк подделал голос под бабкин и велит — раздевайся и ложись спать ко мне, темно уже и поздно, нечего зря огонь палить. Ну та именно так и поступила. Залезла к волку под одеяло, удивилась, что у ее бабушки такие странные уши, такой нелепый нос, здоровенные клыки и много шерсти. А он понял, что сейчас даже эта дура сообразит, что рядом совсем не бабка лежит — и стал деваху жрать. Но с набитым брюхом он уже не такой оказался ловкий — девка по дому бегать и прыгать, он за ней, она визжать — орать, но все же вервольф, существо сатанинское, догнал и сожрал.
Но крики услыхали лесорубы, что как раз домой шли мимо. Вломились в дом — ту бабку многие знали, с собой у них факелы были — а вервольф, двоих сожравши — огрузнел и потяжелел, они его топорами и зарубли. Вспороли брюхо...
— И оттуда выскочили живые и здоровые бабушка и Красная Шапочка — неожиданно для самого себя брякнул Паштет.
— С какой стати-то, живые и здоровые? Он же их сожрал. Ну а так, как обе померли без отходной молитвы и не причащенными — всех троих и закопали в одной яме вне кладбища! А шкуру отдали священнику — он ее у входа в церковь постелил, чтоб прихожане ноги вытирали, а не ташили грязь в Храм Божий!
Фон Шпицбергену только и осталось дивиться над таким раритетным вариантом сказочки про Красную Шапочку. Вот уж не подумал бы, что порнофильм по этому произведению окажется куда ближе к исходнику, чем канонический детский вариант.
Лисовин только головой крутил удивленно. Экие жути у немцев в их землях творятся! И ведь не из мести и не на пользу дела — а просто по злобе. Взял волколак и двух бабенок съел. Зачем? И куда в него столько влезло — немудрено, что простые дровосеки такую мощную зверюгу топорами забили — с набитым брюхом только спать и можно. Все же хорошо, что до Руси такое зверье не добегает, хотя кто их поймет — но вроде спутники Пауля и он сам уже полную луну видали здесь и не обратились, значит — нормальные люди.
Здесь мысли сотника съехали на более важные темы — ехал ведь он в свою деревушку, где собирался встать на ночлег и заодно разобраться с делами, которых накопилось уже выше головы. О прошлый год спалили татарове дома и все, что нужно для жизни, хорошо еще колодцы падалью не закидали — торопились. А вместе и вся утварь и весь прибыток его крестьян погорел — мало что спасти смогли. Теперь житье скудное выходит у них — а и Пятому, хозяину этой земли — прибыток сильно упал. А потому и ему трудно — деньги нужны позарез, а брать с голытьбы нечего. Все как семейство того самого Щучьего сына, нищеброды. Тут подумалось, что сосед его, хитрый Константин Федоров, так просто в руки не дастся и умыкнутое добро не отдаст. Ловок сосед! По старому смотру людей его три человека должны были быть в доспехах, да шестерых бездоспешных представить должен.
На его поместье и вотчине записано было со смотра, что он сам на коне в бехтерце без бармицы, в шапке железной. А людей его за ним трое с копьями, да двое в тегиляех в толстых, да двое с рогатинами и конями простыми, да еще на коне человек в бармице — заместо пансыря.
А по уложенью должно взяти с него с земли трех человек в доспехах. И передал хитрый Костька лишнего воина в тегиляе, а не додал человека в доспехе. И по новому окладу дали ему на его службу 9 рублев да на люди с земли 4 рубли, да на передаточного человека 2 рубля, а не додали ему 2 рубля за нехватку одоспешенного воина. Константин Федоров обязан был сам быть в панцире и еще предоставить двух человек в доспехах. Однако он привел на смотр лишь одного такого человека, причем дал ему свою бармицу вместо панцыря! Но дьяк, составлявший документ, засчитал хитрецу этого человека как в доспехе, подчеркнув, что бармица заменила обязательный доспех, тот, что тело прикрывает.
Вот и обьедь такого на хромой козе!
Правда бармица у Костьки была наособицу — не как многие кольчужные, что к шелому крепились и только шею защищали, те к основным доспехам не относились, будучи частью шелома — а его бармица сделана была из нескольких железных пластин, скрепленных железными же кольцами на манер барм святых — она и плечи покрывала и грудь со спиной поверху. Так что одним глазом глядя, можно было б и ее посчитать вместо панцыря, хотя живот и открыт — зато плечи в безопасности!
Дьяк и зачел хитрецу дворянину этого человека, как в доспехе. Как ни крути, а хитрый финт сделал соседушко ушлый. Так-то из всех доспехов на смотру только обязательный доспех в зачет шел, шеломы, голову защищающие, да те панцыри и кольчуги, что тело прикрывают. А все прочее — наручи, перчатки латные и наколенники с наголенниками — то не считалось вовсе. Голова да туловище защищенное — царю на смотре важны. Их наличие и проверяли строго.
А у Костьки была кольчужно — пластинчатая бармица и защитные качества ее приравняли к панцирю, полноценному доспеху. Хитрость ехидная, на которую пошел Федоров, чтоб уменьшить ущерб от штрафа. Дьяку то было понятно, не зря же в описи прямо и было так сказано, что у Костьки бахтерец без бармицы, он обычно носил их вместе, иначе зачем подчеркивать ее отсутствие у Федорова и наличие у его слуги?
Ан все получилось у этого пройды, не потерял в деньгах и охулки не получил!
Ясно как день, что в бою на себя бы полный доспех Костька бы надел, но на смотре сошло и так.
Досадно! Ерша бы соседу ушлому в штаны запустить!
Лисовину в том была особая зависть — он-то вообще доспеха не имел нынче. Даже шелома, хорошо еще, что со стрельцов того не требовалось, как уж сами себя снабдят. И потому в бою приходилось вертеться вьюном. Лихие времена для его семьи прошли, очень расходные и тратами полные. Дед где-то безвестно пропал, а вместе с ним и добротный калантарь, подобный кафтану. Сейчас небось какой-то татарин носит!
Сам Барсук, случилось жаркое дело, чуть не утонул в болотине, хорошо на нем был распашной прадедов бахтерец, удалось его быстро сбросить, как увяз, тем и спасся. А на последний в семье юшман не удержался и купил отличную аркебузу, или пишаль по-нашему. Осечек с нею почти не случалось, била точно и далеко и то, что Пятой по сю пору жив и не покалечен — и с этим связывал сотник. Хорошее оружие — половина счастья! А для воина — и сама жизнь зачастую. И шомпол железный теперь купил, хотя цена оказалась очень задиристой. Кряхтел — а заплатил. Оно, конечно, от Государя оружие стрельцам выдавалось без оплаты, но уж больно понравилась та пищаль иноземная. И шомпол к ней в самый раз.
Теперь оставалось только в деле проверить — как оно может получиться взамен деревянного-то. И полагал Барсук, что придется пищали себя показать в скором времени.
Впереди лежала дорога — до Нова-города и была она непростая и дальняя. Особенно после двух татарских нашествий. Но прежде чем ехать — надо было тут с делами своими разобраться.
И решать надо быстро — как себя с крестьянами вести, что на его земле сидят. Руки чесались ободрать их как липу, нужны деньги прямо сейчас и срочно! Ой, как нужны!
Но и то, что овцу можно стричь каждый год, а шкуру с нее снять можно только один раз — то Лисовин отлично знал. И чтоб урожай получить — надо сначала зерно в землю посеять, а только потом получить прибыль. (Даже и не удивился, когда от щетинистого старшего канонира узнал немецкую поговорку: 'Хочешь получить окорок — отдай сначала колбасу!')
