Сельскохозяйственная программа, предназначавшаяся для оказания помощи безденежным фермерам и для реорганизации хаотической структуры сельскохозяйственного производства, вылилась в общенациональный скандал, сопровождавшийся разбазариванием общественных средств, неправильным использованием ресурсов, установлением все более жесткого и дотошного контроля над фермерами, серьезными помехами внешней политике Соединенных Штатов и в довершение ко всему этому лишь незначительной помощью безденежным фермерам.
Программа социального жилищного строительства, как предполагалось, должна была улучшить жилищные условия бедняков, снизить подростковую преступность и способствовать уничтожению трущоб. На самом же деле она ухудшила жилищные условия бедняков, способствовала росту подростковой преступности и усугубила упадок городов.
В 30-е годы слово "рабочий" в интеллектуальных кругах было синонимом слова "профсоюз"; веру в чистоту и непорочность профсоюзов можно было сравнить только с верой в домашний очаг и материнство. Было принято обширное законодательство, благоприятное для профсоюзов и обеспечивавшее установление "справедливых" трудовых отношений. Профсоюзы набрались сил.
К 50-м годам слово "профсоюз" превратилось чуть ли не в ругательство; они перестали ассоциироваться с рабочими, и никто уже больше не верил в то, что ризы их чисты.
Была принята программа социального обеспечения, призванная узаконить право на получение помощи и устранить необходимость оказания помощи без посредничества государства. Миллионы людей получают в настоящее время пособия по программе социального обеспечения. Тем не менее списки нуждающихся в помощи становятся все длиннее, а суммы, расходуемые на оказание помощи "без посредничества государства", все растут и растут. Этот список легко можно продолжить: программа закупки серебра в 30-е годы, проекты создания государственных гидроэлектростанций, программы оказания помощи иностранным государствам в послевоенные годы, Федеральная комиссия по связи, программы переустройства городов, программы создания стратегических запасов — эти и многочисленные другие проекты имели совершенно иные последствия по сравнению с намеченными — как правило, прямо противоположные.
Были и некоторые исключения. Скоростные автомагистрали, пересекающие страну вдоль и поперек, великолепные плотины, перегородившие могучие реки, выведенные на орбиту искусственные спутники — все это свидетельство способности государства распоряжаться крупными ресурсами. Система школьного образования, при всех ее проблемах и недостатках, при всей необходимости усовершенствовать ее, благодаря активизации рыночных факторов расширила круг возможностей, доступных молодежи Америки, и способствовала распространению свободы. В ней отразились проникнутые духом гражданственности усилия многих десятков тысяч членов местных школьных советов и решимость общественности принять на себя тяжелое налоговое бремя ради общественной цели. Антимонопольное законодательство Шермана, несмотря на всю сложность его практического применения, одним фактом своего существования способствовало поддержанию конкуренции. Меры в области общественного здравоохранения привели к сокращению инфекционных заболеваний. Программы помощи помогли вызволить из несчастья людей, оказавшихся вбедственном положении. Местные власти часто предоставляли враспоряжение общин средства, необходимые для поддержания их нормальной деятельности. Поддерживались законность и порядок, хотя во многих больших городах осуществление государством даже этой элементарной функции было далеким от совершенства. Будучи жителем Чикаго, я говорю об этом как лицо заинтересованное.
Но если подвести итог, он несомненно окажется удручающим. Большая часть новых программ, развернутых правительством за прошедшие несколько десятилетий, не достигла своих целей. Соединенные Штаты продолжали двигаться по пути прогресса; американские граждане стали лучше питаться, лучше одеваться, улучшились их жилищные условия и средства транспорта; сгладились классовые и социальные различия; стало менее неблагоприятным положение национальных меньшинств; культура населения развивалась стремительными темпами. Все эти плоды принесла частная инициатива и предприимчивость людей, действовавших сообща через посредство рынка, свободного от ограничений. Правительственные меры тормозили этот прогресс, а не способствовали ему. Пойти на эти меры и преодолеть их мы смогли только благодаря исключительной производительной способности рынка. Невидимая рука, направляющая прогресс, оказалась более могучей, чем рука видимая, тянувшая в сторону регресса.
Случайно ли, что многие государственные реформы последних десятилетий потерпели фиаско, что радужные надежды были развеяны в прах? Не произошло ли это потому, что ошибки были допущены в отдельных частных деталях этих программ?
Я полагаю, что на этот вопрос может быть дан заведомо отрицательный ответ. Основным пороком этих программ является то, что они предназначены через посредство государства принудить людей действовать вопреки своим собственным непосредственным интересам, якобы в общих интересах. Они пытаются разрешить видимое столкновение интересов или различие мнений по поводу различных интересов не с помощью создания механизма, способного устранить это столкновение, и не путем убеждения людей в целесообразности наличия различных интересов, но путем принуждения людей действовать вопреки своим собственным интересам. Они замещают ценности участников чужими ценностями; либо одни люди указывают другим, что им считать благом, либо государство отнимает у одних, чтобы облагодетельствовать других. По этой причине подобные меры вызывают противодействие одной из самых сильных и самых творческих сил, известных человеку: стремления миллионов людей отстаивать свои собственные интересы ижить, руководствуясь своей собственной системой ценностей. Это главная причина того, что такие меры столь часто приводили к прямо противоположным результатам. В этом заключается также один из основных источников силы свободного общества и объяснение того, почему государственное регулирование не может его задушить.
Интересы, о которых я говорю, — это интересы не просто узкоэгоистические. Напротив, они включают в себя целый комплекс непреходящих ценностей, ради которых люди готовы пожертвовать своим состоянием и своей жизнью. Немцы, отдавшие жизнь в борьбе против Адольфа Гитлера, преследовали свои собственные интересы так, как они их себе представляли. То же самое можно сказать олюдях, которые, не считаясь со временем и проявляя огромную энергию, занимаются благотворительной, просветительской и религиозной деятельностью. Естественно, что подобные интересы являются главными для немногих. Заслуга свободного общества в том, что оно тем не менее открывает полный простор для удовлетворения этих интересов и не подчиняет их узкоматериалистическим интересам, превалирующим среди основной части человечества. По этой причине капиталистические общества являются менее стяжательскими по сравнению с обществами коллективистскими.
Почему же в свете вышесказанного бремя приведения доказательств от противного по-прежнему лежит на тех из нас, кто выступает против государственных программ и пытается уменьшить несоразмерно большую роль государства? Предоставим слово для ответа Дайси:
"Положительный эффект государственного вмешательства, особенно в виде законодательства, является прямым, немедленным и так сказать, зримым, тогда как его дурные последствия являются постепенными, косвенными и скрытыми от глаз... Не помнит... большинство людей и о том, что государственные инспекторы могут быть некомпетентными, небрежными, а в отдельных случаях даже и продажными людьми... ; мало кто осознает ту неоспоримую истину, что государство помогает ликвидировать самовоспомоществование. Поэтому большая часть человечества чуть ли не по необходимости с незаслуженной благожелательностью относится к государственному вмешательству. Этому естественному предрассудку может противостоять только наличие в данном обществе... презумпции или предрасположенности к свободе личности, то есть к свободному предпринимательству. По этой причине простой упадок веры в самовоспомоществование — а подобный упадок является фактом — сам по себе представляет достаточное объяснение расширения законодательства, ведущего к социализму".
{Dicey A. V. Law and Public Opinion in England / 2d ed. London: Macmillan, 1914. P. 257-258.}
Сохранению и распространению свободы ныне угрожает опасность с двух сторон. Одна опасность — ясная и очевидная. Это опасность внешняя, исходящая от злонамеренных кремлевских властителей, которые грозятся нас "похоронить". Другая — гораздо более утонченная. Это внутренняя опасность, исходящая от людей с благими намерениями и доброй волей, которые хотят нас переделать. Неспешность убеждения и примера в достижении будоражащих их воображение великих социальных преобразований внушает им нетерпение, они рвутся к использованию государственной власти для достижения своих целей и уверены, что им удастся добиться своего. Если они придут к власти, они не сумеют немедленно добиться своих целей и, кроме того, создадут такое коллективистское государство, от которого в ужасе отшатнутся и первыми жертвами которого станут они сами. Концентрацию власти невозможно обезвредить благими намерениями ее творцов.
Обе эти опасности, к сожалению, усиливают одна другую. Даже если нам удастся избежать ядерной катастрофы, кремлевская угроза вынуждает нас выделять ощутимую часть своих ресурсов на оборону. Важная роль государства как покупателя значительной части нашей продукции и единственного покупателя продукции многих фирм и отраслей промышленности уже приводит к концентрации опасной доли экономической власти в руках политических властей, изменяет климат, в котором функционирует бизнес, и критерии, необходимые для делового успеха, и с помощью этих и иных способов ставит под угрозу свободный рынок. Этой опасности мы избежать не можем. Но мы без нужды усугубляем ее, распространяя нынешнее широкое государственное вмешательство на области, не связанные с обороноспособностью страны, и принимая все новые государственные программы, от медицинского обслуживания престарелых до исследования Луны.
Как сказал однажды Адам Смит, "страну разрушить нелегко". Наша основная структура ценностей и переплетающаяся сеть свободных институтов способны выдержать многое. Я верю, что мы сумеем сохранить и распространить свободу, несмотря на размеры военных программ и на экономическую власть, сосредоточенную ныне в Вашингтоне. Но мы сможем добиться этого только в том случае, если осознаем грозящую нам опасность, только если убедим своих сограждан, что свободные институты предлагают более надежный, хотя временами и более медленный путь к достижению тех целей, к которым они стремятся, чем принудительная власть государства. Надежным предвестником этого стали проблески перемен, уже забрезжившие в интеллектуальной атмосфере.
Подписано в печать 17.12.2005. Формат 84х108 1/32. Гарнитуры Minion, Helios. Объем 12, 6 усл. печ. л. Бумага офсетная. Печать офсетная. Тираж 2000 экз.
12.05.2004
Сегодня я познакомлю вас с книгой, которая только что вышла в Германии, в издательстве 'Piper'. Правда, не впервые. Это переиздание. Впервые она была опубликована по-немецки больше двадцати лет назад, а по-английски (на языке оригинала), в Соединённых Штатах, — больше сорока лет назад. Но книга эта произвела настоящий переворот в экономической науке. Между тем, в России — и раньше в Советском Союзе — никогда не выходила, хотя её название и имя её автора, наверняка, известно многим из наших слушателей. Наконец, она вовсе не устарела. На обложке нового немецкого издания рядом с фотографией автора — короткая аннотация, начинающаяся словами: 'Книга Милтона Фридмана сейчас более актуальна, чем когда-либо'.
'Капитализм и свобода', — так она называется. Написал её выдающийся американский экономист, лауреат Нобелевской премии Милтон Фридман. Сначала несколько слов о нём.
'Вождь экономической контрреволюции', — так остроумно назвал Милтона Фридмана один из журналистов, писавших о нём. Выходец из небогатой семьи эмигрантов из Бессарабии (отцу принадлежал небольшой магазинчик в нью-йоркском районе Бруклин, мать была портнихой), Фридман уже с пятнадцати лет, после того, как умер его отец, вынужден был подрабатывать. Как высоко одарённый выпускник школы получил стипендию, которая позволила ему учиться в престижном университете. Диплом он защищал на кафедре прикладной математики, но математическая статистика, по которой сначала специализировался Фридман в университете, его к концу учёбы уже интересовала меньше, чем экономика. Поэтому, выбирая аспирантуру, он остановился на отделении экономики Чикагского университета. Здесь он проработал несколько десятков лет, сделав блестящую научную карьеру и став одним из самых ярких представителей так называемой 'чикагской школы'. Милтон Фридман внёс выдающийся вклад в развитие монетаризма — либеральной экономической теории, согласно которой денежные запасы и процентные ставки являются лучшими регуляторами, чем государство с его фискальной политикой. Звучит это, возможно, несколько абстрактно, поэтому скажем о конкретных изменениях, которыми современная экономика обязана Фридману. Новаторскими для своего времени были, например, его аргументы в пользу гибкого валютного курса и идеи о значительном понижении максимальных ставок подоходного налога. Когда экономист впервые выступил с этим, максимальные налоговые ставки составляли в большинстве стран около девяноста процентов, сегодня они находятся на уровне пятидесяти процентов.
Но получивший в 1976 году Нобелевскую премию Милтон Фридман вовсе не был лишь чистым теоретиком. Ему во многом обязана своим экономическим подъёмом Великобритания — после того, как там пришло к власти правительство Маргарет Тэтчер, разделявшей взгляды Фридмана. Его считают отцом так называемого 'чилийского экономического чуда', прибавляя, правда, всякий раз, что этот успех ученики Фридмана разделяют с диктатором Пиночетом. Ведь именно диктатор пригласил 'чикагских мальчиков' поднимать экономику страны после путча. Однако сам Фридман оценивает эту взаимосвязь так:
'Режим Пиночета хвалить не за что. Фундаментальные принципы военной организации прямо противоположны принципам свободного рынка и свободного общества. Это — крайняя форма централизованного управления. Хунта пошла против своих принципов, когда поддержала рыночные преобразования'.
Как бы то ни было, но успехи либеральных экономических реформ в условиях политической диктатуры в Чили оставляют двойственное впечатление. Как и некоторые радикальные призывы Фридмана: распустить Международный валютный фонд, ликвидировать централизованное бюджетное финансирование системы образования или, скажем, раздать — бесплатно — акции государственных предприятий жителям страны.
Впрочем, заслуги Милтона Фридмана в развитии современной экономики неоспоримы. Как неоспоримо и значение, пожалуй, главной его книги, о которой сегодня пойдёт речь, — книги 'Капитализм и свобода', написанной в 1962 году. Может ли существовать свобода экономическая без свободы политической? — вот главный вопрос, который задаёт Милтон Фридман. И категорически отвечает: 'Нет', приводя очень серьёзные и убедительные аргументы. Кстати говоря, он пишет очень живым, понятным языком. Это тоже одна из заслуг нобелевского лауреата: благодаря ему, экономика перестала быть скучной, унылой наукой. Мы сегодня будем цитировать книгу 'Капитализм и свобода' по русскому изданию, которое вышло в 1982 году в Соединённых Штатах в маленьком эмигрантском издательстве 'Чалидзе пабликэйшнз' в переводе Козловского и Гальперина. Книга эта, к сожалению, давно уже стала библиографической редкостью. Лишь отдельные фрагменты из неё вошли в сборник 'Фридман и Хайек о свободе', вышедший в прошлом году в Москве в издательстве 'Три квадрата'. Отличный сборник. Очень рекомендую почитать. Но сегодня мы рассказываем всё же о книге 'Капитализм и свобода'. Она начинается весьма примечательно, почти провокационно:
