Разорить смердов сейчас — в Юрьев день разбегутся как тараканы. И сиди сам по себе, кукуй. А старшим и верхним до тебя дела нет вовсе — тебе землю дали в кормление — вот и крутись. Раз тебя на этой твоей земле главным поставили — то с тебя и спрос, все сам решай. И уж со смердами сам возись, корячься. А становиться очередным горемыкой пустоземельным Лисовину совсем не хотелось.
И хоть и силен был соблазн у Барсука ободрать своих крестьян как липку, но то было просто желание. А разумом понимал, что на заморенном и голодном коне далеко не ускачешь — и конь сдохнет и сам не доедешь до цели. Да и результатов глупого рвачества навидался Пятой. А уж совсем наглядный пример совсем прямо перед глазами стоит. Когда попытался Государь поменять свое окружение со старых бояр и дворян и создал им в укор опричнину как замену. И землю опричникам дал! И не получилось ничего — новодельные без опыта хозяева от радости и свалившейся на них власти и богатства стали драть с мужиков семь шкур — и разбежались мужики-то.
В придачу татарам тогда царь поблажку дал казанским татарам — рабов-то русских всех освободили, а было их там дважды по сотне тысяч. Рабы, разумеется оттуда быстро утекли, жизнь раба — не сладка. И оказались татарове как рак на мели — сами работать не умели, все делали рабы, а теперь хоть помирай!
И царь разрешил им набирать для работ вольных людей, а для примана очень неплохие условия для тех, кто к татарам приедет, установил. Народишко-то и потек на добрые хлеба. А откуда — да вот от опричных удальцов, людей-то на Руси всегда нехватка. Опять же Казань на юге, тепло там гораздо и сытно. Если еще учесть, что Бог погодой не жаловал — последние года холод был собачий и потому — неурожаи, то и не удивительно. И многие на том хозяева земель — разорились в лоск. Сама-то землица без работников — пустошь бесполезная. Чтоб с нее доход иметь — не только голова нужна толковая. Еще и работники старательные.
Иначе — ерунда получается полная. Без толку земля без смердов.
Как и крестьяне без земли — бесполезное совсем явление.
Только вместе годно.
Ну, морить работника голодом — глупо. Давать ему разжиреть и начать думать неправильное, на манер: "Я и сам с усам, пошли вы все к песьей матери!" — тоже. Вот так Щучий сын возгордился, ни дна ему ни покрышки!
А как-то надо посередке пройтись.
Ехал Лисовин, ломал себе голову...
И татарин хмурился, тоже не мог понять — что и как делать.
Стариший канонир тоже в задумчивость впал.
А Паштет усмехнулся про себя, на спутников глядя. Чего-то прихмурели!
По всем канонам жанра ему, попаданцу, просто обязательно было спеть примитивным предкам что-либо из репертуара Высоцкого. И да, кое-что он помнил отлично. Но даже поверхностно прикидывая — ничего не годилось в принципе. Только все хуже будет. Хотя, следуя канону и от озорства хотелось таки что-нибудь прогорланить!
'Я — Як — истребитель! Мотор мой звенит, в небе моя обитель!', совсем не годится — и поди растолкуй, что такое мотор, кто такой Як, с чего и кого он истребитель? При том, что он еще и звенит! Да еще и в небе! Тут известно кто там наверху — ангелы небесные, серафимы и херувимы... Нет, последних отставить, не отсюда они. Или отсюда? Ладно, проехали. Так, что там еще?
'А что очки товарищу разбили, так то портвейном усугубили!' И очки сейчас разве что только папа римский носит — да и то те, что в наследство от Нерона остались, и портвейн вряд ли уже изобрели. И уж тем более — пьяных тут что-то не видал Паштет. Нет, так-то он надрался вместе с хап-атаманом и его квартирмейстером в первый же день пребывания в роте наемной — но опять же не до степени, воспетой в песне.
А, вот это годится!
Щаз спою! И Пауль сказал громко, что вот сейчас порадует уши спутников дельной песенкой про старые времена! Те оказались вовсе не против, глянули с интересом, от дум тяжелых отвлекаясь — в дороге любое развлечение радость.
И только Паша собрался загорланить: 'В заповедных и дремучих старых муромских лесах всяка нечисть ходит тучей и в проезжих селит страх!' как уже обтесавшийся здесь Пауль фон Шпицберген с маху заткнул сам себе рот. Муромские леса — значит рядом с городом Муромом. Древним, как мамонты, до Рюрика еще основанном. Там еще Илья Муромец в возрасте Христа с печки слез и пошел подвиги совершать. И стоит рядом с городом Владимир, километров всего ничего — сто с гаком. То есть стопудово — царские это земли, да и в сериале 'Лисовин продакшен' про Казанские дела было дело — молвил сотник, что в Муроме царь войска собирал — причем давно это было.
И получается, что там нечистое место! Не хорошо! А тут в песне и главный герой — стрелок королевский и 'сам король страдал одышкой и астмой, только кашлем дикий страх наводил'. А это уже никак не гоже, распевать про то, что вместо царя Муромом король какой-то ведает.
Вопросы возникнут крайне неприятные. Да еще и общий фрондерский посыл песенки — стрелок короля опозорил и убег, отказавшись от королевской дочки. И до того этот сукин сын тоже был в опале! А это посыл по нынешним временам не очень годный — верхняя власть — она от Бога, тут с этим все просто. Раз на небе решили — то и будет, как решено на небе.
И потому, неожиданно для самого себя Пауль загорланил:
— Железный шлем, деревянный костыль
Король с войны возвращался домой.
Солдаты пели, глотая пыль,
И пел с ними вместе король хромой.
Приятели глянули на него с некоторым удивлением — видимо задор обычно меланхолического лекаря удивил, но немцы мигом уловили припев и грянули лужеными глотками прям почти сразу:
— Тирьям-тирьяем,
Трям— тирьям
Тирьям-тирьяем,
Трям— тирьям
Тирьям-тирьяем,
Трям— тирьям
Тирьям-тирьям,
Трям— трям!
Лисовин усмехнулся, головой покачал, но вдруг и сам загорланил — как до следующего припева дошло. И стрельцы тоже рявкнули, на командира глядя, да хорошо так получилось — явно со слухом у парней все в порядке обстоит. Татары смотрели дико, но все же удержались. Воину петь вообще-то не запрещено — но вот так — с бухты барахты — как-то не годится!
Допел Пауль до конца, порадовался тому, что спутники заулыбались и сильно удивилося, когда знаток музыки и песен с длинной фамилией Гриммельсбахер уверенно заявил:
— Хорошая испанская песня! Мне она еще в прошлом году по сердцу пришлась, а камарад вишь ты — и даже перевел на московитский язык!
— Испанская? — оторопел фон Шпицберген.
— Да, ее у нас пели те два проходимца, что дезертировали из-под знамен Топителя Баб Филиппа Строцци!
— Надо же, я это имя помню! — еще больше удивился Паштет.
— Тесен мир! — хмыкнул 'Два слова'.
— Ну немудрено, все же не рядовой дурак-пикинер! Как-никак военачальник славного воинства католического! И что помнишь? — прищурился заинтригованный игрок.
— Да немногое. Про Филиппа Строцци доводилось слыхать мало, хотя фамилия известная. Был такой старинный и богатый банкирский род, в Италии, да. Этот оказался военачальник? Надо же... Хотя банкиры — те еще бандиты — сказал Пауль.
— Странно! Я знавал пару проходимцев, что под его началом служили, жулики записные. И что ты про него слыхал? Что-то победоносное? — спросил игрок.
— Имя его точно слыхал, но дело там совсем не героическое, наоборот. Летом, в июне, когда мессир Филиппо напал на Азорские острова, его отряд был наголову разгромлен в морском сражении у Вилла Франка-ду-Кампу, а уцелевшие 800 человек, что сдались в плен — все были беспощадно казнены испанцами как пираты, причем самого мессира Строцци утопили прилюдно в море при стечении массы народа — не без гордости за то, что так ловко и вовремя всплыл в памяти обрывок Википедии молвил Паштет.
— Утопили? И как он добрался туда? Далеко вроде очень — начал сомневаться игрок.
Шелленберг негромко тут же спросил у приятеля — мол, где это Азорские острова?
Игрок явно не знал в точности, но уверенно сказал, что у черта на куличках, далеко в море!
'Два слова' кивнул, ему больше знать было и не надо, а вот старший канонир сильно озадачился. Что-то стал прикидывать в уме, морща лоб.
А Пауль в очередной раз вспомнил про то, что язык твой — враг твой. Небось сунули башкой в воду этого флорентийца лет через десять тому вперед, а ему-то откуда знать? И кто за язычище-то потянул? Вон и у Лисовина на физиономии хитрая ухмылочка и Хассе внимательно уставился. Явно строчки в досье дописывают.
Вот ведь чертовщина — чуть только расслабишься — тут же ляпнешь несусветное и светишься потом как новогодняя елка на площади! А ведь Паштет старательно соблюдал все базовые правила, чтоб войти в коллектив — и собственно было тут без разницы — что нужно соблюдать, работая простым работягой на заводе, клерком в фирме или обычным наемником — мушкетером. Одинаково ведь!
В первое время нужно всем понравиться, насколько это возможно. Прямые обязанности выполнять старательно. Со своим уставом в чужой монастырь не лезть. Требования к работнику запредельными быть не могут, поэтому выполнять их несложно. Иногда физически напряжно, но потом втягиваешься. Нельзя дать сесть себе на шею всякой шушере, но это аккуратно. Если от тебя чего-то хотят, а ты не хочешь, не надо пафосно отказываться, лучше тихо саботировать. Как бы само получилось, а ты и не виноватый. И вести себя по-дружески, не свысока и не унижаясь.
И вроде все получается хорошо, а потом чуток не уследил, на секундочку расслабился — и вот уже глаза пялят удивленно все окружающие!
Надо срочно разговор сбить на другую тему! Тут все на минутку отвлеклись — незадачливый всадник, нещадно лупя прожорливого коня, прогрохотал мимо. Пауль тут же прикинул, что лучше момента не найти и обратился к Хассе, все еще что-то считающему в уме.
— А что ты скажешь про боярина Бориса Годунова? Слыхал о таком?
— Конечно слыхал, не последний человек в Московии, как не слыхать!
— И что слыхать?
— А сам посуди. Давненько дело было, очень давненько. В то время Годунов был на серьезной должности — хранитель цезарского лука со стрелами. И здорово перед государем Иоганном провинился, за что его цезарь после наградил и пошел выше и выше...
— Это как? — не понял Пауль.
— Да просто все. Великий цезарь в те поры с татарским послом пировал. Татарам питие хмельное запретно, а нам оно в пользу и московиты тоже не брезгуют. Вот Иоганн Васильевитщ и стал весел...
Павел кивнул, показал, что намек понял правильно. Наклюкался терран, чего уж.
— И случилось так, что гололобый исподволь подначил батюшку — цезаря на спор — дескать, не попасть из лука каленой стрелой вон в ту березу! А стояло дерево далеко и даже тверезому в него попасть было очень непросто. А цезарь-государь разгорячился, вспыхнул как порох и сгоряча молвил, что попадет и на то город Рязань ставит. Чего татарин хитрый весь день и добивался, делая мелкие уступки во всем не слишком серьезном, чтоб усыпить бдительность.
— Понятно... Посол-то сам ничего не поставил на кон? — сообразил Пауль.
— То-то и оно — кивнул старший канонир, глядя как-то очень уж постно.
— Ясно, беспроигрышная игра в одни ворота вышла — сказал непонятное для Лисовина лекарь. Хассе не понял тоже, но виду не подал, продолжил:
— Велел государь Годунову немедля подать его цезарский лук со стрелами, которые боярин Борис возил и головой за них отвечал.
Слуга верный тут же кинулся приказание исполнять, добежал до своего коня, на котором государевы лук с колчаном были — да что-то конь вдруг взбеленился, брыкаться стал, на дыбы вставать, сделался буен и как ни успокаивал его боярин Борис — а кинулся конь стремглав прочь во всю прыть! Всадник кое-как за него уцепился — так и исчезли с глаз долой!
И пропал! Только через много времени вернулся весь изодранный, избитый, в крови, конь с ним тоже — весь в пене, храпит. И лук цезарский сломан и стрелы в лесу рассыпаны. Кинулся Иоганну в ноги, каяться стал, что после спора с татарским послом не смог взбесившегося коня своего удержать и проторю великую в имуществе сделал, оружие своего господина не сохранив!
Сердит был на него Государь и строго ему за небрежение службой выговорил!
— Мог и голову снять за великое небрежение?
— Еще как! Но не снял, а наоборот — пошел боярин после этого в гору.
Паштет кивнул. Намек понятен — пока шалый конь носился с Годуновым по лесу — протрезвел государь, понял, что чуть не вляпался в ловушку хитрого посла и слуга его верный дал ему без потери лица из ситуации выйти. А лук со стрелами куда дешевле, чем город Рязань. Преданность же показанная и ум — вдвойне ценны. И повинную голову меч не сечет! Возникло у Паштета сильное подозрение, причем очень сильное подозрение, что конь взбесился и понес не сам по себе, небось хитроумный боярин Борис его чем-то остреньким ткнул в нежное место, в нос, к примеру!
Да, пожалуй, ясно к кому надо идти, разговаривать. Тем более — сам царем станет Годунов, ему-то как раз очень все интересно знать будет, а заменить династию Романовых на Годуновых право стоит. В Смуте Романовы себя куда как предателями показали. Кивнул про себя своим мыслям, тут Лисовин подъехал.
— Скоро уже моя деревушка покажется, но погорелая она сильно, потому задерживаться не станем — короткий привал, татарам помолиться надо, и дальше поедем, ночевать во второй будем — до нее часа два пути еще. Там и избы есть и спать где под крышей.
Хассе кивнул.
Немножко прибавили ходу. Правда, Шелленберг и Гриммельсбахер переглянулись и хмыкнули, перевод услышав. Сами они к молитвам относились как к вещи, бесспорно, нужной, но с утречка коротенько поговорив с Богом, больше ему не надоедали. Не усердны они были в религии.
Пауль же в свое время случайно в инете напоролся на германский сайт (язык изучал, да) в котором внезапно нашелся раздел для мусульман и там сильно поразился — с какой серьезностью обсуждался такой животрепещущий для 21 века вопрос — как правильно для правоверных, находящихся в путешествии, совершать намаз — сокращая время всех четырех положенных на день молитв, уменьшая объем каждой молитвы, либо наоборот, сливая четыре намаза в два? Потому как, шайтан его дери, рабочий график приходится соблюдать, а он тут у кафиров не принимает во внимание нужды верующих.
И не менее важным и обсуждаемым был вопрос — а что считать путешествием?
Участников было много, там оказались и работавшие в Швециях-Чехиях и Франциях-Испаниях, причем мусульман самых разных национальностей, отчего переписка очень быстро стала вестись на русском языке, отчего Павел сайт покинул — ему был нужен немецкий — но запомнил прочитанное.
Отметил про себя, что мнения, как и положено, разошлись, кто считал — и ссылался на серьезных людей, отлично знающих ислам — что таки молиться надо четырежды в день, но можно сокращать текст обращения к Аллаху, другие со ссылками на не менее сведущих людей — уверяли о полезности сведения в две молитвы.
И разумеется разногласия были и по поводу путешественников — опять же со ссылками на Коран и авторитетов — кого считать путешественниками — водителей грузовиков или и автобусов городских тоже? А если шофер остановился на ночлег в мотеле — он ведь под крышей, значит уже не в пути? И как быть с легковыми машинами? Те же таксисты — как им быть? Они за день проезжают куда большие пространства, чем караванщики в недавнем прошлом. Значит тоже путешествуют? А если по времени пора намаза, а надо везти клиента?
