Собеседнику Лизы было мучительно стыдно:
— Я же помню своё отношение к понятию "жертвы сталинских репрессий" в первые годы горбачёвской Перестройки и Гласности. Конечно, как чекист, я знал об этом и раньше. Но у нас всегда было скорее негативное отношение к тем временам, ведь репрессии прокатились и по "органам": многие отличные сотрудники, разведчики и контрразведчики были расстреляны. Я был убеждён, что власть совершила трагическую ошибку. И если бы мне тогда сказали, что через тридцать лет будут говорить о тысячах жертвы уже не сталинских, а путлеровских репрессий (!), я бы не поверил и ужаснулся. Что со мной произошло?
— Вы меня спрашиваете?! — изумилась Ласточкина. Увидеть раскаяние этого "железобетонного дяди", не умеющего, как ей казалось, сомневаться и рефлексировать человека, Лиза и не надеялась, и была озадачена. Ведь обычно тираны не способны к переосмыслению своих преступлений. А тут случилось чудо — подсудимый осуждён. Осуждён самим собой. Справедливость всё-таки восторжествовала! Какие ещё ей нужны доказательства его раскаяния, если такой гордец дошёл до того, что заговорил о том, что когда-нибудь на его могилу будут возить автобусами туристов, в том числе для того, чтобы желающие могли справить малую и большую нужду на его могилу, и что он это заслужил. При этом руки "живого мертвеца" дрожали самым натуральным образом.
Лиза видела стоящие в его глазах слёзы и ей хотелось, чтобы это увидели миллионы россиян на экранах своих телевизоров.
— Не пойму что со мной произошло. Может я реально бесноватый? Ведь хотели даже обряд изгнания бесов над мной провести. Может и вправду, злой глаз меня таким сделал? Не может ведь нормальный человек за вполне человеческий совет противников войны: "Не позволяйте никому распоряжаться вашими жизнями и жизнями ваших близких" приказывать судьям и прокурорам давать правозащитникам и просто неравнодушным совестливым людям максимальные каторжные сроки, как за умышленные убийства нескольких человек, совершённые с особой жестокостью! Столичного депутата Горюнова отправили в колонию на семь лет за невинное предложение не проводить конкурс детских рисунков в то время, как на Украине гибнут дети и разрушаются города... Следователи и судьи, которые фальсифицировали такие уголовные дела и выносили бесчеловечные приговоры, делали всё это вовсе не из любви к Родине — всем им уже тогда было всё ясно. На родину им всем было наплевать — эти люди выслуживались передо мной, ради карьеры и денег. Но что произошло со мной?
По-человечески то, что происходило на её глазах, уже не казалось Лизе абсурдом — человеку было необходимо разделить с кем-то свою боль от прорвавшегося внутри нарыва, в одиночку ему было невыносимо справляться с чудовищным грузом совершённого. Она выключила камеру и просто слушала, а он всё говорил и говорил:
— Может виноваты "святые отцы" подсадившие мне в голову эту ядовитую мысль о моём святом долге восстановить великий русский мир? Много лет старцы вдували мне в уши сладкую отраву. Я ведь до сорока лет дальше заботы о том, чтобы поменять свой старенький горбатый "запорожец" на "москвич" (пусть даже с пробегом) и не заходил. Вся моя "геополитика" до случайной встречи с бывшим моим университетским преподавателем Анатолием Сончаком не выходила за пределы дачного кооператива "У озера", в котором я занимал выборную должность сопредседателя. Какая там нафиг Украина?! Да бог с вами! Какой Киев? Я вовсе не жаждал новых приключений и не искал, чем бы мне приперчить свою устоявшуюся жизни отставника; за время работы в КГБ СССР я досыта наигрался в "шпионство" и хотел просто спокойной жизни на подполковничьей пенсии. Что со мной случилось за эти десятилетия в Кремле?! Как я мог связаться с этими тараканами, которыми окружил себя. Сыч, Мюллер, Тинченко, Рутенберги, Кавальчуки... Они были хуже самых прожорливых либерийских тараканов, жрущих что ни попадя: рубашки, носки, даже ботинки...эти сжирали целые куски страны вместе с людьми. Беда, просто беда!
Лиза сама протянула говорящему руку в знак примирения. Никогда бы она не обменялась с этим человеком даже невинным "комсомольским рукопожатием", а тут...
Путлер с жадной благодарностью ухватил протянутую кисть, и вдруг, подавшись ей навстречу и, не меняя выражения лица, прошипел, едва сдерживая хохот:
— Хорошо же я поимел тебя...в ушную раковину!
В нос Лизе ударило смрадное дыхание, будто внутри у собеседника сдохла крыса.
"Чёрный человек" глядел на Елизавету в упор, и глаза его лживые затягивались голубоватой блевотной плёнкой, он глумился над её доверчивостью перед ним, — пропитанным ложью и подлостью; и наслаждался собственным превосходством над её наивной готовностью верить словам:
— Раскатала губёшки: "Вот он преступник, перед лицом закона, актом, так сказать, социального искупления, — поплыл наконец!"... Хрен тебе в уши, а не моё раскаяние!
У Елизаветы кровь стучала в висках. Раньше такое происходило с ней во время встреч с бандами отморозков, орудующих в окрестностях родного городка, или в опасных рейдах в бытность работы её третьим помощником губернского прокурора одного из криминогенных регионов. Но сейчас с нею случилось кое что пострашней, чем удар кастетом в лицо или бандитский выстрел в упор. Лучше бы Путлер её избил, чем вот так... Но даже такой подлостью дело не ограничилось.
Лиза ещё раз убедилась, как важно для человека её ремесла обладать развитым боковым зрением. Когда Путлер прошептал ей эту мерзость Ласточкина вдруг краем глаза засекла какое-то движение справа. Оказалось, Нинель Комиссарова находилась поблизости наготове и уже нацелилась портативной камерой своего органайзера — запечатлеть как они пожимают руки. Вероятно, чтобы использовать "картинку" в качестве доказательства того, что даже несговорчивая "Жанна Болотова" в конце концов признала свои ошибки и пошла на мировую с её клиентом. И что, дескать, таким образом оправдание её доверителя можно считать свершившимся.
ВВП сжал стальными тисками Ласточкиной руку, чтобы она не вырвалась. Скорее всего между ним и его адвокатом всё заранее было оговорено.
Что делать?! Даже не поворачивая головы, Лиза истошно завопила: "Не вырвешься сволочь! Стоять и слушать меня, негодяй!". От неожиданности мужчина выпустил её руку — затеянная провокация оказалась сорванной.
В отместку Путлер с размаху залепил Лизе звонкую оплеуху. Причём проделал это в своём духе — с ухмылочкой, тут же галантно протянув "даме" белоснежный платочек утереть окровавленный рот.
— Если вам что-то не нравится, скажите, — с участливым видом предложил он.
Лиза вытерла кровь и ответила цитатой одного писателя: "В крови до пят, мы бьёмся с мертвецами, воскресшими для новых похорон", давая понять, что здесь не просто прошлое воюют с будущем, а свет со тьмой.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
"Мы как мученики попадём в рай, а они просто сдохнут...".
В. П.
Если допустить, что святые небесные заступники реально где-то существуют, то наверное это те, кто принял мученическую смерть за правду, за свой народ — Анна Политковская, Юрий Щекочихин из их числа. Это люди, которые всей своей жизнью продемонстрировали, что означает любить свою страну, быть подлинным патриотом. И после того, как с ними жестоко расправились, должны были стать ангелами. И пока у России есть такие небесные покровители, она не может окончательно впасть в зло, людоедство, маразм, средневековое мракобесие, и всё-таки выберется к свету...
Автор
Глава 293
Всё-таки высшая справедливость существует! И она справедливее любого земного суда. Елизавета убедилась в этом сама. Дело в том, что российская власть умело продолжала пользоваться таким старым и простым, но очень действенным инструментом, как плакат. Благодаря миллионам настенных постеров изображение ненавидимого властью лица входило в мозг обывателям как остро заточенные гвозди. Одним из таких "гвоздей" неожиданно стал сам Владимир Владимирович.
На станции, через которую медленно прокрадывался "Великий путь", Ласточкина успела заметить свежерасклеенные повсюду плакаты следующего содержания:
"Внимание!!!! Разыскивается особо опасный преступник, выдающий себя за великого президента Путлера Первого Великого. Не верьте обманщику, который на самом деле беглый монах, актёр и рецидивист Гришка Отбросов! Он же серийный маньяк, педофил, гомосексуалист и американский шпион в одном лице. Благодаря владению навыками профессионального наложения грима и актёрской игры преступник умеет мастерски втираться в доверие к незнакомцам. Чрезвычайно хитёр и опасен при задержании".
Авторы текста предупреждали и рекомендовали при встрече со злодеем не ступать ни в какие в переговоры с двойником, а сразу постараться убить его. После чего отсечь лже-Путлеру голову, отрезать язык, выковырять ножом глаза, всё это разложить по пакетам, затем в непроницаемый мешок и без промедления сдать в ближайшее отделение полиции, а лучше сразу в офис ФСБ. Там исполнившему свой долг гражданину, учитывая большую общественную опасность оборотня, без промедления будет начислена премия в пятикратном размере и вручена золотая звезда Героя.
Не одна Ласточкина успела прочитать содержимое плакатов, профессор Чеботарёв тоже. Они опять встретились на этот раз возле чана с кипятком, чтобы коротко обменяться свежими впечатлениями. Профессорскую голову обтягивает очень странного вида самодельная шапочка, сконструированная учёным из сеточки для фиксации причёски с наклеенными поверх кусками обёрточной бумаги из фольги от плиточного шоколада, но профессора нисколько не смущает его нелепый вид; вероятно, предназначение загадочного шлема — защита профессорского мозга от некого излучения.
Обоих позабавила физиономия подсудимого на розыскных плакатах. Лиза зачем-то решила рассказать учителю, как час назад выслушивала мазохистские откровения Путлера, как у него тряслись руки и он был сам не свой. Призналась, что сочувствовала, когда подсудимый безостановочно рассказывал о своём ужасном детстве и бесконечной череде предательств.
— Вы поступили достойно! — восхитился Чеботарёв.
— Просто мне стало искренне жаль это запутавшееся в себе чудовище. Его больной мозг снова и снова возвращается к тому страшному для него дню, в тысячный раз переживая предательство тех, кому он пытался верить.
Единственное о чём Лиза не упомянула, — это о лицемерном замысле Путлера воспользоваться её доверчивостью. Не хотелось выглядеть в глазах учителя лохушкой. Вместо этого соврала, что пыталась примирить недавнего врага с его прошлым; и даже, якобы, пролила целительные капли сочувствия на его кровоточащее сердце. В итоге вышел утешительный для неё самой актёрский этюд: проигравшая своё первое дело прокурор великодушно выслушала всё-таки приползшего с раскаянием подсудимого!
Тем временем, поезд доехал до пограничной Стены, плавно свернув на рокаду и покатил вдоль оборонительного Вала, "притворяясь" патрульным бронепоездом.
— Не знаю, смог бы я на вашем месте поступить так же, — задумчиво признался профессор, а потом произнёс то, что Лизе очень хотелось от него услышать: — Таким образом моральная победа осталась за обвинением, то есть за Вами. Неожиданный, но хороший финал получился у этой пьесы, не хватает лишь достойной реплики главного героя под занавес. Что вы ему сказали при прощании?
— "Другие вас ненавидят, а мне вас жаль: вы не способны вызывать искренние уважение и любовь, — только, ненависть, гадливость и презрительный смех".
Профессор улыбнулся. И поведал, как палач Самуил Самосуд в знак протеста, что судьи и присяжные намерены лишить его законной возможности блеснуть своим мастерством, пригрозил, что если ему не позволят вздёрнуть преступника, то он всеми правдами и неправдами напросится обратно на прежнюю работу — лишь бы лично перевешать своих спутников, когда их схватят при переходе границы.
— Правда, меня он заверил, что для всех нас так будет даже лучше, — всё равно нам не вырваться на свободу.
Профессор захихикал, пересказывая Ласточкиной слова палача: дескать у Них в тюрьмах остались одни тупые костоломы: "Старики, на которых держалось наше мастерство, давно на пенсии, большинство уже умерло, опыт передавать молодым некому, а когда палач работает спустя рукава, приговорённому лучше, чтобы рядом с ним в этот момент находился профессионал".
Лизе тоже показалось, что профессор не питает особых иллюзий. "Смерть совсем неподалёку", — как будто говорили его полные печали глаза. Что ж, он привык к близкому присутствию этой дамы. Сколько раз она лёгким изящным касанием напоминала ему о себе. Судьбе, верно, нравилось испытывать его на верность избранному пути. И он не роптал, ибо давно привык относиться с вежливым юмором к тому, что в любой момент некто может попросить его на выход с вещами, и задавать глупые вопросы "зачем и почему?" не собирался.
С фразой "Omnia mea mecum porto" — всё своё ношу с собой" Владлен Николаевич извлёк из внутреннего кармана пиджака прозрачный файл с пожелтевшим от времени выпуском какой-то газеты:
— Когда я уходил с поста директора крупного НИИ, то какие-то остряки из моих бывших подчинённых, специально отпечатали где-то несколько экземпляров спецвыпуска институтской многотиражки с моим некрологом. Тут есть такие слова: "Пятнадцать лет покойный руководил нашим славным орденоносным институтом и считался светилом отечественной науки и большим государственной достоянием. Но вот пришло время узнать, что никогда не стоит доверять высокопарным отзывам и даже собственным впечатлениям — надо подождать, когда козлиное само проявит себя. Сегодня этот старый козёл умер для всего нашего славного коллектива. Откинул копыта и слава Аллаху!".
Профессору определённо нечего было терять в этой жизни: свои главные научные труды он опубликовал, учеников подготовил, даже этот суд провёл. И главное, — ему удалось научился с юмором смотреть даже на собственную смерть:
— Из этой газеты получился очень милый сувенир. А ведь тех остряков я считал друзьями и единомышленниками. Они многому меня научили. Если когда-нибудь обо мне напишут книгу, я хотел бы, чтобы автор обязательно поместил в предисловие этот некролог, написанный с такой любовью к директору. Чеботарёв снова, явно не без удовольствия, процитировал кусок омерзительной статейки:
"Хочется по случаю обратиться к виновнику торжества, хотя для всех для нас вы лежите в гробу в белых тапках, глубоконеуважаемый мэтр! Много лет нам приходилось кривить душой изображая искреннюю любовь и наше почтение к вам. Ваше позорное грехопадение избавило нас от нравственных мук. Теперь мы можем напоследок высказать вам всё то, что втайне думали всегда о вас... Надеемся с утратой высокого статуса вы больше не сможете продлять ресурс вашего импортного кардиостимулятора и уж точно не сможете доставать японские батарейки для него. А значит, очень скоро вам реально — крышка. Очень надеемся через пару месяцев погулять на ваших поминках! Так что примите сей некролог авансом от нелюбящих вас сотрудников института...".
— За что эти люди вас так ненавидели? — изумилась Лиза.
