Ур-фашизм говорит на Новоязе. Новояз был изобретён Оруэллом в романе '1984' как официальный язык Ангсоца, Английского социализма, но элементы ур-фашизма свойственны самым различным диктатурам. И нацистские, и фашистские учебники отличались бедной лексикой и примитивным синтаксисом, желая максимально ограничить для школьника набор инструментов сложного критического мышления. Но мы должны уметь вычленять и другие формы Новояза, даже когда они имеют невинный вид популярного телевизионного ток-шоу.
Перечислив возможные архетипы ур-фашизма, закончу вот чем.
Ур-фашизм до сих пор около нас, иногда он ходит в штатском. Было бы так удобно для всех нас, если бы кто-нибудь вылез на мировую арену и сказал: 'Хочу снова открыть Освенцим, хочу, чтобы чёрные рубашки снова замаршировали на парадах на итальянских площадях'. Увы, в жизни так хорошо не бывает! Ур-фашизм может представать в самых невинных видах и формах. ... Поскольку как перманентная война, так и героизм — довольно трудные игры, ур-фашизм переносит своё стремление к власти на половую сферу.... Поскольку и пол — это довольно трудная игра, герой ур-фашизма играется с пистолетом, то есть эрзацем фаллоса. Постоянные военные игры имеют своей подоплёкой неизбывную invidia penis.
Ур-фашизм может представать в самых невинных видах и формах. Наш долг — выявлять его сущность и указывать на новые его формы, каждый день, в любой точке земного шара.
Американские радикалы обзывали полицейских, не разделявших их вкусов по части курева, 'фашистскими свиньями'. Почему не паршивыми кагулями, не гадами фалангистами, не суками усташами, не погаными квислингами, не Анте Павеличами и не нацистами?
Дело в том, что 'Майн Кампф' — манифест цельной политической программы. Немецкий нацизм (Гитлер называл его национал социализмом) включал в себя расовую и арийскую теории, чёткое представление об entartete Kunst — коррумпированном искусстве, философию державности и культ сверхчеловека. Он имел чёткую антихристианскую и неоязыческую окраску. Так же точно сталинский диамат был чётко материалистичен и атеистичен. Режимы, подчиняющие все личностные проявления государству и государственной идеологии, мы зовём тоталитарными; немецкий фашизм и сталинизм — оба тоталитарные режимы.
Итальянский же фашизм, безусловно, представлял собой диктаторский режим, но он не был вполне тоталитарен, и не благодаря какой-то особой своей мягкости, а из-за недостаточности философской базы. В противоположность общепринятому представлению, у итальянского фашизма не имелось собственной философии. Статья о фашизме, подписанная 'Муссолини' в Итальянской энциклопедии Треккани, была если не создана, то вдохновлена философом Джованни Джентиле, и отражалось в ней позднегегелианское представление об 'этическом и абсолютном государстве'. Однако при правлении Муссолини такое государство реализовано не было. У Муссолини не было никакой философии: у него была только риторика. Начал он с воинствующего безбожия, затем подписал конкордат с Церковью и сдружился с епископами, освящавшими фашистские знамёна. В первые его, ещё антиклерикальные времена, если верить легенде, он предлагал Господу разразить его на месте, дабы проверить истинность Господня бытия. По всей видимости, тот чем-то отвлёкся и просьбу не удовлетворил. На следующем этапе во всех своих выступлениях Муссолини ссылался на имя Божие и смело именовал самого себя 'рукой Провидения'.
Итальянский фашизм, бесспорно, был первой правой (буржуазной_частнособственнической_олигархической) диктатурой, овладевшей целой европейской страной, и последующие аналогичные движения поэтому видели для себя общий архетип в муссолиниевском режиме. Итальянский фашизм первым из всех разработал военное священнодействие, создал фольклор и установил моду на одежду, причём с гораздо большим успехом за границей, чем любые Бенеттоны, Армани и Версаче. Только следом за итальянским фашизмом — в тридцатые годы — фашистские движения появились в Англии (Мосли), Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Испании, Португалии, Норвегии и даже в Южной Америке и, разумеется, в Германии. И именно итальянский фашизм создал у многих либеральных европейских лидеров убеждение, будто эта власть проводит любопытные социальные реформы и способна составить умеренно-революционную альтернативу коммунистической угрозе ( точнее экспроприации частной собственности).
Умберто Эко, 'Пять эссе на темы этики', Санкт-Петербург: Симпозиум, 2000, с. 49-80 [ISBN 5-89091-125-2]
В Шанинке прошла лекция Кирилла Рогова. Тема: Кто рулит историей?
Политический спрос и предложение в условиях гибридного режима и случая России.
http://www.youtube.com/watch?v=MYm27K7MI9w Натянутой статистикой рейтинга политиков и пожеланий избирателей Рогов пытается оправдать 'зарождение' ельцинского режима.
Руководитель администрации президента Ельцина
Сергей_Филатов_ч1_Все_ли_знает_президент,
Сергей_Филатов_ч2_Все_ли_знает_президент
МЭФ — Александр Бузгалин об изменениях, который взорвут мир http://www.youtube.com/watch?v=gbrIjD95XjE Published on Apr 26, 2013 Государство должно проводить активную промышленную политику, брать на себя поддержку создания общественных благ, развивать инвестиционные проекты. Общественный сектор должен играть принципиально большую роль, чем сегодня.
Отличия фашизма от национал-социализма
Каштанов Владислав
24/12/2013
По причине воздействия пропаганды многие не понимают разницы между фашизмом Муссолини и национал-социализмом Гитлера. Однако всем, кто не считает себя дегенератом, знать различия между данными понятиями необходимо. Дело в том, что у этих идеологий совершенно разные конечные цели.
Следует учесть, что полностью подконтрольные правящим режимам СМИ причисляют к фашизму как действительные, так и совершенно мнимые проявления крайне радикально отличающихся от демократической идеологических течений, в сочетании с расизмом, евгеническими учениями о расе или симпатии к национал-социалистической символике и эстетике.
Отождествление фашизма и национал-социализма началось еще с советской пропаганды, заменившей политически неудобное слово "социализм" в национал-социализме более подходящим итальянским термином, называвшей фашизмом все проявления радикально-правых идей в Европе. Воспитанные на такой пропаганде изначально воспринимают эти идеологии как практически одно и то же, даже не потрудившись хотя бы немного подумать самостоятельно, а не чужими мозгами, и немного вникнуть в суть того, что одни считают злом и что для других является жизненными ценностями и идеалами.
Теперь же разберем сами отличия немецкого национал-социализма и итальянского фашизма.
Фашизм и национал-социализм по отношению к государству.
Муссолини о фашизме и государстве: "Основное положение фашистской доктрины — это учение о государстве, его сущности, задачах и целях. Для фашизма государство представляется абсолютом, по сравнению с которым индивиды и группы только "относительное". Индивиды и группы мыслимы только в государстве". Из речи Муссолини в Палате Депутатов 26 мая 1927 года: "Все в государстве, ничего против государства и ничего вне государства".
Что ж, идеи и цель фашизма в этих цитатах предельно понятны. Для фашистской идеологии государство первично, по сравнению с нацией. Целью Муссолини было создание абсолютного государства, возрождение былого могущества Римской Империи. Однако для национал-социализма государство считалось "только средством для сохранения народа" и должно было быть расовым, основанным на принципах расового неравенства. Основной начальной целью национал-социалистического общества являлось освобождение расы, в данном случае арийской, от влияния других рас, а затем поддержание и сохранение её чистоты.
Различия фашизма и национал-социализма по отношению к национальному вопросу.
Национальный вопрос в фашистской идеологии представлял собой сотрудничество различных наций и классов для достижения своей конечной цели — абсолютного государства. Национал-социализм в национальном вопросе предпринимал расовый подход — механическую чистку расы, то есть поддержание чистоты расы. В гитлеровской Германии под расой понимался вполне конкретный тип людей, принимались законы, обеспечивающие чистоту и сохранение арийской расы, проводились конкретные мероприятия по выведению определенного физиологического типа.
Муссолини утверждал: "раса — это чувство, а не реальность". Такое утверждение дает совершенно четкое представление о принципиальном различии идеологий фашизма и национал-социализма. К тому же, Муссолини не использовал понятия "раса" вообще, предпочитав понятие "нация". Он отождествлял понятия "нация" с основой фашистской доктрины — понятием "государство". Гитлер же отвергал понятие "нация" и утверждал, что "нация" — это устаревшее понятие: "Понятие нации стало пустым. "Нация" — это политическое орудие демократии и либерализма".
В фашистской Италии не было преследования евреев по каким бы то ни было идеологическим соображениям, тогда как в гитлеровской Германии огромное значение имел антисемитизм. Муссолини резко осуждал национал-социалистические евгенические учения о чистоте расы и антисемитизма. В марте 1932 года, беседуя с немецким писателем Эмилем Людвигом, он сказал: "Антисемитизм в Италии не существует. Итальянские евреи всегда вели себя как настоящие патриоты. Они храбро сражались за Италию во время войны". Русский социолог Н.В. Устрялов (1890-1937): "Необходимо... отметить, что в итальянском фашизме расистский дух отсутствует начисто... Иначе говоря, расизм отнюдь не есть необходимый элемент фашистской идеологии". Лишь на последнем этапе существования фашистского режима в Италии имели место случаи притеснения евреев, но они не носили массового характера и были вызваны только лишь желанием Муссолини угодить Гитлеру, от которого к тому времени уже во многом зависела судьба не только итальянского фашизма, но и его лидера.
Итог
Как для фашистской Италии, так и для гитлеровской Германии были характерны диктатура и милитаризм, но на этом их сходства заканчиваются.
Главной целью фашизма является сильное государство, могущество которого держится на сотрудничестве разных рас без расового неравенства, целью же национал-социалистического государства является расово чистое общество. Таким образом различия между фашизмом и национал-социализмом являются принципиальными.
Свобода — выбор в рамках ограничения. Свобода — осознанная необходимость изменения в рамках ограничения.
Либерализм в изначальном понимании как борьба с тиранией избранных лиц, с феодальными и рабовладельческими порядками (и церковью, поддерживающей эти устои) преобразовалась при капитализме в неограниченную действующими нормами морали, в так называемую Абсолютную Свободу, допускающей нечеловеческое поведение людей. Например современный Западный либерализм требует для присоединения к рынку ЕС Европейского содружества признать гомосеков, однополые пары называться 'семьей', в которой могут быть две, три, четыре папы, мамы как некогда в коммунистической общине военного коммунизма 1918-1920 годов. Западный Либерализм отменяет преследование за скотоложство, требует проведение гей парадов на улицах городов, требует изменить обустройство гостиниц для гей — пар. Голландцы требуют свободное распространение и употребление наркотиков чтобы понизить цены на них в аптеках. Различные религиозные секты типа аум-сенрико требуют свободной регистрации своих течений, а затем тысячами устраивают самоистязания и самоубийства в японских метро, в шахтах и катакомбах России в знак протеста и несогласия с окружающим обществом. Различные хиппи проклеивают свои волосы, рвут на себе штаны, рубахи, красят красками лица, чтобы выделится и заявить не о своих предпочтениях, а желаниях. 'Либеральное общество — это 'атомизированное общество', в котором 'человек-атом' в качестве главной ценности признает только свой интерес, свое желание, свое хотение и не хочет признавать никаких внешних императивов, т.е. никакого внешнего долженствования'.
Выбросьте хиппи с улиц города на холодную безлюдную и бестранспортную окраину и они приоденутся, помоются в проточной воде либо будут уничтожены местным населением как гопников, приготовившихся к грабежу. Горбачевский либерализм предполагая свободу критики исполнительных органов власти имел целью лишить поддержки массами прежний режим управления, привел к длительному периоду построения ельцинского режима — бардака, в котором критика (свобода открывать рот) не вызывала никакого ответного действия со стороны режима, который как только был укреплен вспомнил о старых порядках. В Итоге ни 'свободы критики' и бездейтвие на редкую критику властей.
Как только Западный либерализм в экспортном варианте для России проявляет себя в какой нибудь сфере человеческого общения тут же появляются, например, Малевичи рисующими один Черный или Красный квадрат, который выдают за высочайшее произведение искусства. Или какой-нибудь Сергей Прокофьев пишет музыку 'Петя и волк' в котором одинокие ноты трубы — саксофона с длительными паузами выдают за шаги волка, или какая-нибудь джаз банда в наглую начинает выдавать одесские или африканские и мексиканские мотивы за русскую национальную или 'народную' музыку. Или на птичьем рынке вам начинают предлагать египетскую громадную кошку, лишенного волосяного покрова как крысолова на громадных крыс. Конечно болван вначале выберет этого урода, не зная много, например, что он в один момент может сорвать жилы не только с вашей руки, но и ваших детей, не зная, что обыкновенный кот может в голодном состоянии с успехом отгрызать голову любой громадной крысы, а скопом крысы не воруют и как только их начинает по нескольку в день ловить кот, то они либо покидают жилище, либо их всех отгрызает обозленный на них кот. Или вдруг принимают закон, запрещающий не только отстрел, но и отлов стай бродячих голодных псов: голодные псы уже не дают подойти к мусорным переполненным железным контейнерам и успешно ловят там крыс, голубей и ворон. Там же эти собаки дохнут от заражения. Коты и кошки предпочитают более чистую пищу. Бомжи, которых не было при Брежневе, там не водятся, ибо там нечего поесть среди гниющего зловония, запах которого распространяется на десятки метров и в теплую погоду неизбежно это является очагом кишечнополостных инфекций.
"События и люди" #143 Легализация проституции? http://www.youtube.com/watch?v=cZsP5nsShXI
Или завтра на улице к вам подбежит пес знакомиться с размером полугодовалого теленка даже в наморднике, как будто вы пожимаете лапу каждому незнакомому хозяину четвероного. Людьми назвать таких двуногих называть не хочется, так как сами они избегают подобных знакомств. Завел агрессивную пароду собаки, так держи как тигра на привязи или за оградой, в противном случае она должна получить пулю еще до того как вцепилась в ногу на тротуаре или ткнулась своей мордой в лицо прохожего. Впрочем многие собаководы, носители Западного либерального вируса безответственности за свои поступки, первыми бросаются на помощь к свои собакам, рискуя 'получить отпор по делам своих'. История 'Собака Баскервиль на болотах' была описана автором Шерлока Холмса давно, но никого еще проучила в либеральной России. В ходу лишь либеральная история тургеневского 'Муму', дозволяющего топить несчастных щенят и котят несмотря на законодательство. На Западе есть бесплатные или дешевые центры по гигиенической обработке бездомных животных и центры приюта для них, в России они отсутствуют. Но либеральные законы как на Западе, чтобы пускать пыль в глаза. Ну если уж животным предоставлять приют, то постсоветским бомжам надо подавно предоставлять не только собачьи будки как в крепостной барской России.
Если Завтра на улице, телевидении появится что-то из-вон выходящее, знайте, что это Западный Либерализм в ЕКСПОРТНОМ ИСПОЛНЕНИИ специально для России, Южной Америки, Стран Африки и АЗИИ, потому что в таком тсполнении он Западу не нужен: да, гомосеки разрешены в Италии, но там 99,999.... процентов католического населения, верование которых требует преследование гомосеков; да, в Израиле проводятся на оцепленном полицей на морском берегу 30 тысячный гей сход приезжих с Европы, но там каждый еврей должен почитать и исполнять Тору и не приветствуется когда палестинец поет Гимн Израиля (некоторые дописывают в сетях, что не каждой собаки гимн написан); да, во Франции разрешены ХИПИ в любой рванной и разрезанной на части одежде и раскраске на улицах городов, но там принят закон, запрещающий движение девушек в чадре по улице... Если завтра на полки выбрасят 'оригинальный' пищевой дешевый или дорогой 'съедобный' товар с Того Света, то разве каждому болвану надо его попробовать? И зачем его называть бурбонским хлебом, если в нем ни грамма злаковой культуры, не говоря об обычной ржи или пшеницы? Если в нём одни дешевые заменители составляющих хлеба (колбасы,....)? Куда смотрит продажное либеральное государство? И зачем штрафовать поставщиков и продавцов таких товаров, если ранее за это надолго сажали в тюрьму (даже когда в бензин наливали воду в бензоколонке в известном советском комедийном фильме) и заменителей не было?
Когда первые собачьи и кошачьи консервы поступили в продажу, то многие покупатели ельцинских времен покупали их, не читая мелкие надписи о том что они предназначены для собак, а ельцинские продавцы, подзадоривая покупателей становиться в очередь, не желали продавать больше 3 консервы в одни руки. И только значительно позже была опубликована статья о том, что в военных казармах Приморья в течении года собачьи консервы кидали в общий котел. Вот китайцы и французы едят лягушат, египтяне — саранчу, израильтяне и турки пробовали жарить её, вьетнамцы — некоторых червей, корейцы — собак, американские коммандос — корни диких растений. Россияне еще не опустились до столь либералистического питания в мирное время, ну а в военное время хотя бы один военный репортаж о том как выращивать и обрабатывать подобный деликатес! Хотя вряд ли такой деликатес в военное время долетит, доползет и доплывет до России из за границы! Но все равно, Россия выступает против общепринятых либералистических ценностей! Понятно, что в военное время будет не хватать мыла, горячей воды, сменной одежды, останется лишь рванье по просто народному дошивать и дефицитное мыло выспрашивать, чтобы отмыть склеенные потом волосы как у Хиппи. И никто за это не будет их преследовать.
Когда-то врачи в борьбе с эпидемиями проводили опыты на самих себе, теперь же предпочитают на крысах, мухах дрозефилах, червях и прочей нечестии. И зачем выпускать в мирное время в продажу гено модифицированные продукты питания, не благоразумнее было бы посадить весь институт, производящий это продукт, на семейное питание их в трех — десяти поколениях и убедиться на них, не только на крысах, что предлагаемые продукты безвредны для пищеварительного тракта? Можно и приплачивать им за вредное питание. А чтобы семьи их не разбежались — институт можно вполне основать за городом в резервации, назвав место научным Закрытым Центром Героев Питания. Когда жрать будет нечего, складированные ими продукты можно будет употребить или отдать агрессору. Но больше все думается, что между государствами будет подписано соглашение не применять гено модифицированные продукты в войне, как не применяют химическое оружие.
'. Либерализм как идеология становится идеологией мировой финансовой капиталократии'. 'Сеть ТНК образует с банковским капиталом своеобразную 'систему спрута', которая своими 'щупальцами' охватывает весь 'мировой рынок' и управляет им. Именно реализации этой системы мировой капиталовласти, и финансовой капиталократии в том числе, необходим миф 'открытого глобального общества' и 'открытого мирового рынка'. Либерализм как идеология становится идеологией мировой финансовой капиталократии'. . Когда капитализм переживает кризис, он ради своего сохранения трансформирует либерализм в финансовый фашизм'. 'Капиталократия есть власть капитала с развивающимися механизмами этой власти (банки, кредит, процент, ростовщичество, подкуп, коррупция, включая и захват капиталом систем насилия и др.). Во второй половине ХХ века произошла монетарная революция внутри систем капитала. Стала увеличиваться масса 'фиктивного' или 'денежного капитала', управляющая потоками промышленного капитала и потоками денег. Фактически, 'фиктивный капитал' — это 'спекулятивные деньги'. 'Либеральная свобода' на деле оказалась свободой разрушения и криминального обогащения.
'Рыночная демократия' на поверку оказывается капиталократией, тотальной властью финансового капитала и ему подчиненного мафиозного капитала'. Нет рынка — значит нет свободы человека, есть рынок — значит есть свобода. Какая свобода? Свобода наживаться, приумножать собственное богатство, приумножать капитал'. 'Демократия' в ее либерально-буржуазной, парламентской форме на базе 'гражданского общества' и 'свободного рынка' для того и 'рождается' в своем формальной, представительской форме, чтобы скрыть истинные механизмы капиталократии.
Литература
Главная ' Статьи и книги по теории Свободы ' Работы Людвига фон Мизеса ' Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война
ЧАСТЬ I. КРАХ ЛИБЕРАЛИЗМА В ГЕРМАНИИ. Глава I Либерализм в Германии
Submitted by libertary on пн, 09/14/2009 — 02:05
1. Старый порядок и либерализм
Было бы фундаментальной ошибкой понимать дело так, что нацизм представляет собой воскрешение или продолжение политики и умонастроения ancien regime[16] или проявление 'прусского духа'. Ни нацизм, ни предшествовавший ему и нашедший в нем свое развитие пангерманизм не являются порождением пруссачества в духе Фридриха Вильгельма I или Фридриха II, прозванного Великим. В намерения пангерманистов и нацистов никогда не входило восстановление политики курфюрстов Бранденбургских или первых четырех королей Пруссии. Иногда они заявляли, что мечтают восстановить утраченный рай старой Пруссии, но это была лишь пропаганда для публики, почитающей героев ушедших дней. Нацистская программа предусматривает не возрождение чего-то прошлого, а установление совершенно нового и неслыханного.
Прусское государство Гогенцоллернов было полностью разрушено французами в битвах при Йене и Ауэрштадте (1806). Прусская армия была окружена в Пренцлау и Раткау, и гарнизоны важнейших крепостей капитулировали без единого выстрела. Король нашел убежище у царя, посредничество которого помогло ему сохранить трон[17]. Но Пруссия к тому времени уже была внутренне надломлена; она прогнила до основания и разложилась, а Наполеон всего лишь нанес последний удар. Дело было в том, что идеология, на которую опиралось государство, утратила былое влияние, рухнув под натиском новых либеральных идей.
Подобно всем прочим государям и герцогам, основавшим свое суверенное правление на обломках Священной Римской империи германской нации[18], Гогенцоллерны также рассматривали свое королевство как семейное достояние, границы которого они пытались расширить с помощью силы, хитрости и брачных союзов. Обитатели их королевства являлись подданными, обязанными повиноваться приказам. Они были принадлежностью земли, собственностью правителей, имевших право поступать с ними ad libitum[19]. До их счастья и благосостояния дела никому не было.
Естественно, король был заинтересован в материальном благополучии своих подданных. Но этот интерес не имел никакого отношения к идее, что гражданское правительство должно заботиться о благосостоянии народа. Король заботился о повышении зажиточности своих крестьян и горожан, потому что именно из их доходов формировались поступления в казну. Его интересовали не люди, а налогоплательщики. Страна должна была управляться так, чтобы он мог увеличивать свою мощь и пышность двора. Германские князья завидовали богатству Западной Европы, которая обеспечивала королей Франции и Великобритании средствами на содержание сильных армий и флота. Поэтому они поощряли развитие торговли, производства и сельского хозяйства, чтобы увеличивать доходы казны. При этом подданные являлись всего лишь пешками в королевских играх.
Но к концу XVIII столетия отношение подданных существенно изменилось. Из Западной Европы проникали новые идеи. Люди, привыкшие слепо подчиняться данной от Бога власти князей, впервые услышали такие слова, как свобода, самоопределение, права человека, парламент, конституция. Немцы научились понимать смысл опасных лозунгов.
Ни один немец ничего не внес в развитие великой системы либеральной мысли, преобразовавшей структуру общества и заменившей власть королей и их фавориток властью народа. Участвовавшие в развитии этих идей философы, экономисты и социологи думали и говорили на английском или французском языках. В XVIII в. немцы не сумели даже сделать приемлемые переводы этих английских, шотландских и французских авторов. Достижения немецкой идеалистической философии достаточно убоги по сравнению с работами их английских и французских современников. Но немецкие интеллектуалы с энтузиазмом встречали западные идеи свободы и прав человека. Немецкая классическая литература пронизана этими идеями, а великие немецкие композиторы писали музыку на стихи, восхвалявшие свободу. Стихи, пьесы и другие сочинения Фридриха Шиллера от первой до последней буквы являются гимном свободе. Каждое написанное Шиллером слово становилось очередным ударом по отжившей политической системе Германии; его труды восторженно встречались почти всеми немецкими книгочеями и театралами. Разумеется, интеллектуалов было меньшинство. Широкие народные массы с книгами и театрами были незнакомы. Это были бедные крепостные восточных провинций и обитатели католических провинций, медленно высвобождающиеся из пут, наложенных контрреформацией. Даже в более развитых западных районах и в городах было еще полно неграмотных и малограмотных. Массы не интересовались политическими вопросами; они слепо повиновались, потому что жили в страхе перед муками ада, веру в которые им внушила церковь, и в еще большем страхе перед полицией. Они находились вне пределов немецкой цивилизации и культурной жизни; они знали только свои местные диалекты и с трудом понимали того, кто говорил на другом диалекте либо на немецком литературном языке. Но численность отсталых групп постепенно сокращалась. Экономическое процветание и образование делали свое дело. Благодаря повышению уровня жизни все больше становилось тех, кто мог позволить себе заботиться не только о пище и крыше над головой и кто помимо выпивки знал и другие развлечения. Каждый, кому удавалось выбраться из нищеты и присоединиться к обществу цивилизованных людей, становился либералом. Если не считать небольшой группы государей и их аристократических приближенных, практически все, кто интересовался политическими вопросами, были либералами. В те дни в Германии были только либералы и люди, не интересующиеся политикой, но число последних постоянно сокращалось, а ряды либералов росли.
Все интеллектуалы сочувствовали Французской революции. Они ужасались якобинскому террору, но приветствовали великие реформы. В Наполеоне они видели того, кто способен сохранить и завершить эти реформы, и, подобно Бетховену, отвернулись от него, когда он предал свободу и сделался императором.
Никогда прежде никакое интеллектуальное движение не охватывало всю Германию, и никогда прежде немцы не были столь едины в своих чувствах и идеях. Усвоение пришедших с Запада идей фактически превратило людей, говоривших по-немецки и являвшихся подданными владетельных князей, прелатов, графов и городских патрициев, в нацию, в немецкую нацию. Только после этого возникло то, чего раньше еще не бывало: немецкое общественное мнение, немецкая общественность, немецкая литература и сама Германия как родина и отечество. Теперь немцам стали понятны античные авторы, которых они проходили в школе. Они иначе стали смотреть на собственную историю, которая перестала быть только историей войн между князьями за землю и доходы. Усвоение западных идей превратило подданных множества мелких княжеств в граждан Германии.
Новый дух потряс основания княжеских тронов — традиционную лояльность и покорность подданных, всегда готовых подчиняться деспотическому правлению группы привилегированных семей. Теперь немцы мечтали о Германии с парламентским правительством и правами человека. Они стали безразличны к судьбе существовавших немецких государств. Немцы, называвшие себя 'патриотами' — новое словечко, пришедшее из Франции, — презирали эти гнезда деспотизма и злоупотреблений властью. Они ненавидели тиранов. И больше всего ненавидели Пруссию, потому что воспринимали ее как самую сильную и опасную угрозу немецкой свободе.
Прусский миф, созданный историками XIX в. с полным пренебрежением к фактам, пытается нам внушить, что современники относились к Фридриху II точно так же, как сами эти историки — как к борцу за величие Германии, поборнику национальной мощи и единства, народному герою. Нет ничего дальше от истины. Современники воспринимали бесконечные войны этого короля как борьбу за расширение владений Бранденбургской ди-настии, касавшуюся только самой династии. Его полководческим гением восхищались, но жестокость прусской системы вызывала отвращение. Подданные превозносили своего короля по необходимости, чтобы избежать его недовольства, поскольку он отличался свирепой мстительностью. Когда им восторгались люди, жившие за пределами Пруссии, это было замаскированной критикой собственного властителя. Подданные мелких князей использовали этот прием как наименее опасный способ унизить своих карманных Неронов и Борджиа. Они прославляли его военные победы, но считали себя счастливцами, потому что были недосягаемы для его капризов и жесткости. Они одобряли Фридриха только за то, что он воевал с их собственными тиранами.
В конце XVIII в. общественное мнение Германии было столь же единодушным в отрицании старого порядка, как это было во Франции накануне революции. Немцы равнодушно взирали на захват французами территории по левому берегу Рейна, на поражение Австрии и Пруссии, на распад Священной империи и создание Рейнской конфедерации[20]. Они славили реформы, которые проводили правительства всех немецких государств под давлением французских идей. Они восхищались Наполеоном как великим полководцем и правителем точно так же, как прежде Фридрихом Прусским. Немцы возненавидели французов, — как и французские подданные императора — только когда, в конце концов, устали от бесконечных войн. Когда Великая армия погибла в России, люди проявили интерес к кампаниям, покончившим с Наполеоном, но и то, лишь потому, что надеялись, что с его падением у них возникнут парламентские правительства. Последующие события развеяли эти иллюзии, и началось революционное брожение, приведшее к восстанию 1848 г.
Утверждалось, что корни современного национализма и нацизма следует искать в сочинениях романтиков, в пьесах Генриха фон Клейста и в политических балладах, распевавшихся в конце войны с Наполеоном. Но это также заблуждение. Утонченные работы романтиков, извращенная эмоциональная атмосфера пьес Клейста и патриотические песни освободительной войны не оказали заметного влияния на публику; философские и социологические эссе, рекомендовавшие возврат к средневековым институтам, считались маловразумительными. Людей интересовало не Средневековье, а парламентская жизнь Запада. Они читали не романтиков, а Гёте и Шиллера, ходили на пьесы Шиллера, а не Клейста. Шиллер стал главным поэтом нации; в его восторженных обращениях к свободе немцы находили свой идеал. Празднование столетия Шиллера (в 1859 г.) вылилось в самую внушительную политическую демонстрацию в истории Германии. Немецкий народ был единодушен в приверженности идеям Шиллера, идеям либерализма.
Все попытки отвратить немцев от идеалов свободы провалились. Учения противников свободы были непопулярны. Полиция Меттерниха безуспешно боролась с усилением либерализма.
Только в последние десятилетия XIX в. влияние либеральных идей начало ослабевать. Их затмили доктрины этатизма. Этатизм — нам придется иметь с ним дело позднее — это система социально-политических идей, не имеющая исторических предшественников, не связанная с прежними теориями и концепциями, хотя — если учитывать особенности рекомендуемой им экономической политики — его можно с известным основанием назвать неомеркантилизмом.
2. Слабость немецкого либерализма
Почему же, несмотря на то, что примерно в середине XIX в. немцы, интересовавшиеся политикой, были едины в приверженности либерализму, страна не сумела стряхнуть ярмо абсолютизма и установить демократию и парламентскую форму правления.
Начнем с сопоставления условий в Германии и в Италии, которая находилась в похожей ситуации. Итальянцы тоже были настроены либерально, но итальянские либералы были беспомощны. Австрийская армия была достаточно сильна, чтобы подавить любую попытку революционного переворота. Иностранная армия держала либерализм в узде; от австрийского владычества Италию освободили другие иностранные армии. В Сольферино, в Кёниггратце и на берегах Марны[21] французы, пруссаки и англичане вели сражения, избавившие Италию от правления Габсбургов. Подобно тому как итальянский либерализм был бессилен против австрийской армии, так и немецкий либерализм не мог противостоять армиям Австрии и Пруссии. В составе австрийской армии немцев было немного. Армия Пруссии, разумеется, была преимущественно немецкоязычная; литовцы, поляки и другие славяне составляли меньшинство. Но огромное число этих людей, говоривших на одном из немецких диалектов, было набрано в армию из политически еще не проснувшихся слоев общества. Это были выходцы из восточных провинций, с восточных берегов Эльбы, в большинстве своем неграмотные и незнакомые с умонастроениями интеллектуалов и горожан. Они ничего не слышали о новых идеях, были воспитаны в традиции повиновения юнкерам, осуществлявшим административную и судебную власть в их деревнях, которым они были обязаны платить дань в виде оброка и барщины и которые были для них законными господами. Вчерашние крепостные были неспособны ослушаться приказа стрелять в людей. Верховный главнокомандующий прусской армии мог на них положиться. Отряды, разгромившие прусскую революцию в 1848 г., состояли именно из этих людей и поляков.
Таковы были условия, помешавшие немецким либералам превратить слово в дело. Они были вынуждены ждать, когда рост благосостояния и образования приведет этих отсталых людей под знамена либерализма. И вот тогда, верили они, победа либерализма станет неизбежной. Время работало на либерализм. Но, увы, эти ожидания не оправдались. Злой рок Германии заключался в том, что прежде, чем удалось обеспечить триумф либерализма, либерализм и либеральные идеи оказались низвергнуты — не только в Германии, но и повсюду — другими идеями, которые и на этот раз пришли в Германию с запада. Немецкий либерализм не успел еще выполнить свою задачу, когда потерпел поражение от этатизма, национализма и социализма.
3. Прусская армия
Прусская армия, участвовавшая в Лейпцигском сражении и в битве при Ватерлоо[22], сильно отличалась от армии, созданной Фридрихом Вильгельмом I, которой Фридрих II командовал в трех больших войнах[24]. Старая прусская армия была разгромлена и уничтожена в 1806 г. и уже не возродилась.
В прусскую армию XVIII столетия людей набирали силой, муштровали с помощью порки и держали в подчинении совершенно варварскими методами. Солдаты были большей частью иностранцами. Короли отдавали им предпочтение перед своими подданными, считая, что последние полезнее, когда работают и платят налоги, чем когда маршируют в строю. В 1742 г. Фридрих II поставил целью довести число иностранцев в пехоте до двух третей и лишь на треть оставить местных уроженцев. Полки комплектовались преимущественно из иностранных дезертиров, военнопленных, преступников, бродяг, бездельников и тех, кого вербовщики загнали в армию обманом и силой. Эти солдаты были готовы бежать при малейшей возможности. Поэтому важнейшей частью военного дела была борьба с де-зертирством. Фридрих II начинает свой главный трактат по стратегии 'Общие принципы ведения войны' с 14 правил предотвращения дезертирства. Решение тактических и даже стратегических вопросов было подчинено задачам борьбы с дезертирством. Войсковые части можно было использовать только в едином строю. Рассылка патрулей была делом рискованным. Стратегическое преследование разбитого врага было невозможно. Ночные марши и атаки, так же как ночевки в лесистой местности, тщательно избегались. Как в военное, так и в мирное время от солдат требовали бдительно следить друг за другом. Гражданские под страхом тягчайших наказаний были обязаны перекрывать дороги при розысках дезертиров, ловить их и сдавать в армию.
Офицеры в этой армии были, как правило, из дворян. Среди них также было много иностранцев, но большинство составляли выходцы из прусского юнкерства. В своих произведениях Фридрих вновь и вновь повторяет, что люди простого происхождения не могут быть офицерами, потому что их умы заняты наживой, а не честью. Хотя положение офицера было достаточно выгодным и даже командир роты получал довольно высокое жалованье, значительная часть земельной аристократии предпочитала не пускать своих сыновей на военную службу. Короли нередко посылали полицейские отряды для похищения молодых дворян и помещения их в военные училища. Получаемое там образование вряд ли было лучше, чем в начальных школах. Люди с высшим образованием в рядах прусского офицерства были крайне редки[1].
Такая армия могла воевать — а с хорошим полководцем и побеждать — только против армий, организованных на таких же принципах. Наполеон расшвырял эту армию как солому.
Армии Французской революции и первой империи были истинно народными. Это были армии свободных людей, а не сброд в завитых париках. Их командиры не боялись дезертирства. Поэтому они могли отказаться от традиционной тактики наступления в сомкнутых цепях и стрельбы залпом, не целясь. Они могли принять новую тактику боя — вести войска колоннами и проводить стычки небольшими силами. Новая структура армии принесла с собой новую тактику, а потом и новую стратегию. Против всего этого прусская армия оказалась беспомощной.
Французская модель была взята за образец при реорганизации прусской армии в 1808-1813 гг. В основу был положен принцип воинской повинности для всех физически годных мужчин. В 1813-1815 гг. новая армия выдержала испытание в боях. После этого ее организация оставалась неизменной почти полстолетия. Неизвестно, как эта армия проявила бы себя в случае иностранной агрессии — история не предоставила ей возможность пройти это испытание. Но одно известно наверняка, будучи засвидетельствованным событиями революции 1848 г.: лишь отдельные части согласились воевать против 'внутреннего врага', собственного народа, так что в случае непопулярной захватнической войны на этих солдат нельзя было бы положиться.
В ходе подавления революции 1848 г. абсолютно надежными оказались только части королевской гвардии, состоявшие из людей, лично преданных королю, кавалерия и полки, набранные в восточных провинциях. Части, в которых служили призывники из западных районов, милиция (Landwehr) и резервисты из восточных районов оказались в той или иной степени заражены либеральными идеями.
Срок службы в гвардии и кавалерии составлял три года, тогда как в остальных частях только два. Из этого генералы сделали вывод, что два года недостаточно для того, чтобы из гражданского человека сделать солдата, безусловно преданного королю. Для сохранения прусской политической системы с ее королевским абсолютизмом и юнкерским сословием нужна была армия, готовая без лишних вопросов воевать против того противника, на которого укажут командиры. Эта армия — армия его королевского величества, а не народная или армия парламента — должна была в случае необходимости разгромить любое революционное движение в Пруссии или в любом из малых государств Конфедерации, а также отразить возможное вторжение с запада, имеющее целью заставить германских властителей дать своим подданным конституцию и другие послабления. В Европе 1850-х годов, где император Франции[25] и британский премьер-министр лорд Пальмерстон открыто выражали симпатию народным движениям, угрожавшим законным интересам королей и аристократов, армия дома Гогенцоллернов была rocher de bronze[26] посреди поднимавшейся волны либерализма. Сделать эту армию надежной и несокрушимой значило нечто большее, чем сохранение трона Гогенцоллернов и их аристократических прислужников; это означало спасение цивилизации от угрозы революции и анархии. Такова была философия Фридриха Юлиуса Шталя и правых гегельянцев, таковы были идеи прусских историков, принадлежавших школе Kleindeutsche[27], такими были настроения военных кругов при дворе короля Фридриха Вильгельма IV. Конечно, этот король был невротиком со слабым здоровьем, постепенно сходившим с ума. Но генералы во главе с генералом фон Рооном, имевшие поддержку принца Вильгельма[28], брата короля и наследника престола, находились в здравом уме и настойчиво шли к поставленной цели.
Частичный успех революции выразился в создании парламента Пруссии. Но его полномочия были настолько ограничены, что Верховный главнокомандующий имел полную возможность принимать любые меры, которые казались ему необходимыми для превращения армии в абсолютно надежный инструмент власти.
Эксперты считали, что для полноценной подготовки пехотинца совершенно достаточно двух лет службы. Король увеличил срок службы до двух с половиной лет в 1852 г. и до трех в 1856 г. по чисто политическим соображениям. Благодаря этому сильно увеличивались шансы на успех в случае повторения революционного восстания. Военная партия не была уверена, что в ближайшем будущем сил гвардии и регулярных частей окажется достаточно для разгрома плохо вооруженных повстанцев. Исходя из этого, она пошла на всестороннюю реформу армии.
Целью реформы было повышение боеспособности армии и обеспечение ее безусловной верности королю. Численность пехотных частей была почти удвоена, артиллерийских — увеличена на 25%, а также были созданы новые кавалерийские части. Ежегодный призыв был увеличен с 40 000 до 63 000 человек, и пропорционально выросла численность офицерского корпуса. В свою очередь, милиции предстояло стать резервом регулярной армии. Люди старших возрастов были уволены из милицейских частей как не вполне надежные. На руководящие посты были назначены офицеры действующей армии[2].
В сознании своей силы, которую им дало продление срока службы, и в уверенности, что в обозримом будущем можно не опасаться революционного взрыва, двор провел эту реформу, даже не проконсультировавшись с парламентом.
К тому времени безумие короля стало настолько заметным, что принц Вильгельм был назначен принцем-консортом; теперь королевская власть сосредоточилась в руках сговорчивого сторонника аристократической клики и военных ястребов. В 1859 г., во время войны между Австрией и Францией, была проведена мобилизация прусской армии. Демобилизацию провели таким образом, что оказались достигнуты цели реформы. К весне 1860 г. были созданы все предусмотренные планом реформ воинские подразделения. Только после этого кабинет передал законопроект о реформе в парламент с просьбой утвердить необходимое увеличение расходов[3].
Борьба с этим законопроектом было последним политическим деянием немецкого либерализма.
4. Конституционный конфликт в Пруссии
Прогрессисты, как назвали свою партию либералы, вошедшие в нижнюю палату прусского парламента (палата депутатов), ожесточенно сопротивлялись реформе. Король — Фридрих Вильгельм IV уже умер и трон унаследовал Вильгельм I — распустил парламент, но избиратели опять обеспечили большинство прогрессистам. Король и министры не смогли справиться с противодействием законодателей. Поэтому реформу они проводили без одобрения парламента, т.е. вне конституционных рамок. Армия провела две кампании и разгромила Данию в 1864 г. и Австрию в 1866 г.[29] И лишь после этого прусский парламент уступил, после присоединения королевства Ганноверского, курфюрства Гессенского, герцогств Нассау, Шлезвиг и Гольштейн, а также вольного города Франкфурта, после утверждения верховенства Пруссии над всеми государствами Северной Германии и заключения военного соглашения с государствами Южной Германии, по которому они также подчинились Гогенцоллерну. Прогрессивная партия раскололась, и некоторые бывшие ее члены поддержали правительство. Король получил большинство в парламенте. Нижняя палата проголосовала за одобрение всех неконституционных мероприятий правительства и задним числом, после шести лет сопротивления, узаконила реформу и все расходы правительства. Конституционный конфликт закончился полной победой короля и столь же полным поражением либерализма.
Когда делегация палаты депутатов принесла королю примирительный ответ на его речь, произнесенную при открытии новой сессии, он высокомерно заявил, что действовать так, как в последние годы, — его долг, и в будущем в подобных обстоятельствах он будет действовать точно так же. Но в ходе конфликта король не раз был готов сдаться. В 1862 г. он потерял все надежды преодолеть сопротивление народа и был готов отречься от престола. Генерал фон Роон убедил его сделать последнюю попытку и назначить премьер-министром Бисмарка. Бисмарк примчался из Парижа, где был представителем Пруссии при дворе Наполеона III. Король, по его словам, выглядел 'утомленным, угнетенным и обескураженным'. Когда Бисмарк попытался изложить свое понимание политической ситуации, Вильгельм прервал его словами: 'Я предвижу совершенно ясно, чем все это кончится. На Оперной площади, под моими окнами, отрубят голову сперва вам, а несколько позже и мне'. Вдохнуть мужество в трепещущего Гогенцоллерна оказалось непростой задачей. Но в конце концов, сообщает Бисмарк, 'я воззвал к его воинской чести, и он увидел себя в положении офицера, обязанного защищать свой пост, пока не погибнет'[4].
Королева, принцы и многие генералы были испуганы еще сильнее. В Англии королева Виктория бессонными ночами думала о положении своей старшей дочери, которая была женой кронпринца. По королевскому дворцу в Берлине бродили тени Людовика XVI и Марии Антуанетты.
Однако все эти страхи были беспочвенны. Прогрессисты не замышляли новой революции, а если бы и рискнули, то были бы разгромлены.
Подвергавшиеся со всех сторон нападкам немецкие либералы, эти преданные науке люди, читатели философских трактатов, любители музыки и поэзии, прекрасно понимали, почему провалилось восстание 1848 г. Они знали, что не смогут создать народное правительство в стране, миллионы жителей которой все еще пребывают в тисках религиозных суеверий, неграмотности и дикости. По существу, политическая проблема была проблемой образования. Конечный успех либерализма и демократии представлялся несомненным. Движение в сторону парламентаризма неодолимо. Но для победы либерализма необходимо, чтобы просвещение затронуло тот слой населения, в котором король набирает верных себе солдат, сделав их приверженцами либеральных идей. Тогда король будет вынужден уступить и власть достанется парламенту без кровопролития. Либералы были настроены всеми силами оберегать немецкий народ от ужасов революции и гражданской войны. Они были уверены, что в не столь отдаленном будущем получат полную власть над Пруссией. Нужно было только подождать.
5. Программа 'Малой Германии'
В ходе конституционного конфликта прусские прогрессисты не добивались уничтожения или ослабления армии. Они понимали, что в существовавших обстоятельствах Германия нуждалась в сильной армии для защиты своей независимости. Они лишь хотели отобрать армию у короля и сделать ее инструментом защиты немецкой свободы. Вопрос был в том, кто будет контролировать армию — король или парламент?
Целью немецкого либерализма было преодоление постыдной раздробленности Германии на тридцать с лишним малых государств и создание единого либерального государства. Большинство либералов считали, что будущая Германия не должна включать Австрию. Австрия очень сильно отличалась от других немецкоговорящих стран; у нее были собственные проб-лемы, чуждые остальной нации. Либералы не могли не рассматривать Австрию в качестве самого опасного препятствия немецкой свободе. Австрийский двор находился под влиянием иезуитов, ее правительство заключило конкордат с папой Пием IX, известным своей враждебностью ко всем современным идеям. Император Австрии не собирался добровольно отказываться от того положения, которое его предки занимали в Германии более 400 лет. Либералы хотели, чтобы у Пруссии была сильная армия, потому что боялись австрийского владычества, новой контрреформации и восстановления реакционной системы покойного князя Меттерниха. Их целью было единое правительство для всех немцев за пределами Австрии (и Швейцарии). Поэтому они называли себя малогерманцы (Klein-deutsche), в противоположность великогерманцам (Grossdeut-sche), которые хотели включения в состав будущей Германии тех частей Австрии, которые прежде входили в Священную империю.
Но помимо этого были и другие внешнеполитические обстоятельства, требовавшие увеличения прусской армии. Францией в те годы правил авантюрист, убежденный, что может сохранить трон только военными победами. В первое десятилетие своего царствования он уже провел две кровавых войны. Казалось, что теперь черед Германии. Не было сомнений, что Наполеон III лелеет идею присоединения территорию по левому берегу Рейна. Кто, кроме прусской армии, мог защитить Германию?
Была еще одна проблема — Шлезвиг-Гольштейн. Граждане Гольштейна, Лауенбурга и Южного Шлезвига были решительными противниками датского правления. Немецких либералов мало интересовали изощренные аргументы юристов и дипломатов относительно обоснованности разных притязаний на земли Эльбских герцогств. Их не впечатляла доктрина, что вопрос о правителе страны следует решать с учетом положений феодального права и семейных соглашений столетней давности. Они поддерживали западный принцип самоопределения. Жители этих герцогств не желали оказаться под владычеством человека, все притязания которого покоились на том, что он был женат на герцогине с сомнительными правами на трон Шлезвига и безо всяких прав на трон Гольштейна. Они мечтали об автономии в рамках Германской конфедерации. Для либералов был важен этот единственный факт. Почему отказывать этим немцам в том, что получили британцы, французы, бельгийцы и итальянцы? Но поскольку король Дании не собирался отказываться от своих притязаний, без помощи оружия этот вопрос было решить невозможно.
Но было бы ошибкой оценивать все эти проблемы с точки зрения позднейших событий. Бисмарк освободил Шлезвиг-Гольштейн от датских угнетателей только для того, чтобы присоединить его к Пруссии. И он присоединил не только Южный Шлезвиг, но и Северный, население которого предпочитало остаться под эгидой Датской короны. Не Наполеон III напал на Германию; это Бисмарк двинул войска на Францию. В начале 1860-х годов такого поворота событий никто не предвидел. В то время в Европе, да и в Америке, главным нарушителем мира и агрессором все считали императора Франции. Симпатии к стрем-лению немцев к объединению в значительной степени объяс-нялись убеждением, что единая Германия составит про-тивовес Франции и, таким образом, обеспечит Европе мирное будущее.
К тому же, религиозные предубеждения малогерманцев направили их по ошибочному пути. Подобно большинству либералов, они считали протестантизм первым шагом на пути от средневекового невежества к просвещению. Малогерманцы боялись католической Австрии и предпочитали Пруссию, где большинство населения составляли протестанты. Вопреки опыту, они надеялись, что Пруссия более открыта либеральным идеям, чем Австрия. Нужно отметить, что в те критические годы политические условия в Австрии были неудовлетворительными. Но дальнейшие события доказали, что протестантизм защищает свободу не лучше католицизма. Идеалом либерализма является полное отделение церкви от государства, а также равная терпимость ко всем вероисповеданиям.
Но в эту ошибку впали не только немцы. Заблуждение французских либералов доходило до того, что поначалу они приветствовали победу Пруссии в Кёниггратце (Садова). Позже они осознали, что поражение Австрии было приговором и для Франции, и лишь тогда — слишком поздно — их боевым кличем стал лозунг: Реванш за Садова.
В любом случае, Кёниггратц был сокрушительным поражением для немецкого либерализма. Либералы понимали, что кампания ими проиграна. Тем не менее они были полны надежд. Они были твердо намерены продолжить борьбу в новом парламенте Северной Германии. Им казалось, что эта борьба должна привести к победе либерализма и сокрушению абсолютизма. Каждый день приближал момент, когда король утратит возможность использовать 'свою' армию против народа.
6. Эпизод с Лассалем
Для понимания прусского конституционного конфликта можно было бы обойтись и без упоминания Фердинанда Лассаля. Его появление на политической сцене не сказалось на ходе событий. Но оно стало предвестником чего-то совершенно нового; впервые дали о себе знать силы, которым предстояло определить судьбу Германии и всей западной цивилизации.
В то время, как прусские прогрессисты вели борьбу за свободу, Лассаль неистово и ожесточенно воевал против них, проповедуя евангелие классовой войны и подстрекая рабочих отвернуться от прогрессистов. Он говорил, что прогрессисты, эти представители буржуазии, являются смертельными врагами рабочих. Нужно бороться не с государством, а с эксплуататорскими классами. Государство — ваш друг; ну, разумеется, не государство, управляемое господином фон Бисмарком, а государство, во главе которого буду я, Лассаль.
Лассаль не был платным агентом Бисмарка, как подозревали некоторые. Лассаль был неподкупен. Только после его смерти некоторые из его бывших друзей взяли деньги у правительства. Но поскольку и Биссмарк и Лассаль нападали на прогрессистов, они оказались в буквальном смысле слова союзниками. Лассаль очень скоро сблизился с Бисмарком. У них были тайные встречи. Об этих тайных отношениях стало известно лишь много лет спустя. Бессмысленно обсуждать, к чему при-вел бы открытый и продолжительный союз этих двух честолюбцев, если бы вскоре после начала этих встреч Лассаль не умер из-за раны, полученной на дуэли (31 августа 1864 г.). Они оба стремились к высшей власти в Германии. Ни Бисмарк, ни Лассаль добровольно не отказались бы от борьбы за первое место.
Бисмарк и его друзья в военной и аристократической среде ненавидели либералов настолько, что отдали бы страну социалистам, если б им не хватило силы самим удержать власть. Но в то время они были достаточно сильны, чтобы надежно держать прогрессистов в узде. Им не нужна была поддержка Лассаля.
Неправда, будто Лассаль подал Бисмарку идею, что революционный социализм является мощным союзником в борьбе против либералов. Бисмарк издавна понял, что низшие классы большие монархисты, чем средние классы[5]. Кроме того, когда он был представителем Пруссии в Париже, ему пришлось наблюдать цезаризм[30] в действии. Не исключено, что его пристрастие к всеобщему и равному избирательному праву было усилено разговорами с Лассалем. Но в тот момент он не нуждался в сотрудничестве Лассаля. Социалисты были еще слишком слабы, чтобы считать его важным союзником. К моменту смерти Лассаля во Всеобщем рабочем союзе[31] насчитывалось не более 4000 членов[6].
Агитация Лассаля не мешала деятельности прогрессистов. Это досаждало, но не мешало. Да и ничему полезному научиться от него они не могли. То, что прусский парламент — чистая бутафория, и что армия является главной опорой прусского абсолютизма, для них не было новостью. Они противостояли власти именно потому, что знали это.
Короткая демагогическая карьера Лассаля примечательна тем, что впервые на политической сцене Германии идеи социализма и этатизма вступили в борьбу с идеям демократии и свободы. Сам Лассаль не был нацистом; но он был самым видным предшественником нацистов и первым немцем, претендовавшим на роль фюрера. Он отвергал ценности Просвещения и либеральной философии, но не как романтический поклонник Средневековья и королевского абсолютизма. Он отрицал их, но при этом обещал реализовать с еще большей широтой и размахом. Либерализм, утверждал он, стремится к иллюзорной свободе, а я приведу вас к подлинной свободе. И эта его подлинная свобода означала всемогущество государства. Враг свободы — не полиция, а буржуазия.
Именно Лассаль лучше всего выразил дух наступавшей эпохи, сказав: 'Государство — это Бог'[7].
[1] Delbruck, Geschichte der Kriegskunst (Berlin, 1920), Part IV, pp. 273 ff., 348 ff.
[2] Ziekursch, Politische Geschichte des neuen deutschen Kaiserreichs (Frank-furt, 1925-30), I, p. 29 ff.
[3] Sybel, Die Begrundung des deutschen Reiches unter Wilhelm I (2nd ed. Munich, 1889), II, p. 375; Ziekursch, op. cit., I, p. 42.
[4] Бисмарк О. Мысли и воспоминания. М.: ОГИЗ-Соцэкгиз, 1940. Т. 1. С. 240-241.
[5] Ziekursch, op. cit., I, 107 ff.
[6] Oncken, Lassalle (Stuttgart, 1904), p. 393.
[7] Gustav Mayer, 'Lassalleana,' Archiv fur Geschichte des Sozialismus, I, p. 196.
'Понятие 'либерал-фашизм' должно прочно войти в политический лексикон.
