Оставалось только хмыкать. Тем более, что в отличие от многих Павел знал сколько голодных годов доставалось императорской России, даже при вроде как отличных по тем меркам урожаях. Да, все зерно утекало за границу. А взамен оттуда везли не станки и заводы под ключ, а говоря образно — духи и кружевные модные кальсоны. Элите и тогда было глубоко насрать на то, как там живется остальным. Кончилось хреновато — рухнула Империя. Не имел желания плебс продолжать такие игры, осточертело.
Особенно когда соседи старательно трон шатают, а тот, кто на троне укоротить аппетиты жадного ворья не может. Про то, что во время войны тогдашние 'эффективные собственники' только задирали цены, но выпустить снарядов, пулеметов, самолетов и даже патронов в нужном количестве не могли и постоянно срывали даже запланированный выпуск крайне необходимого на фронте, отчего ситуация там частенько приходила к 'одной винтовке на троих' — Пауль тоже знал хорошо. Как и то, что зато в столице роскошные рестораны работали отлично и в них эти самые 'собственники' эффективно пили 'За Победу!!!' невзирая на сухой закон — это у них получалось куда лучше, чем делать снаряды. Еще у них хорошо получалось рабочим не платить, ссылаясь на тяжелые времена и военные проблемы, что провоцировало недовольство и постоянные забастовки. Еще больше ухудшая ситуацию в окопах.
Мда, а хорошо, что попал не во время последнего царя. Хотя и сейчас — куда ни сунься — а ни черта с прогрессорством не выходит. Писателям-то куда просто — понаписал, как тупых предков попаданец книжный поучает и тут же начинает строить броненосцы и танки и все в восторге — ан когда тут сидишь на бревнышке у землянки и знаешь что вокруг деется — дуростью несет и безграмотностью от всех этих 'Марсианский Космофлот Ивана Грозного'. Просто банальная нехватка металлов — того же железа — и все эти прожекты можно смело забыть.
Поглядел грустно вокруг.
Да тут даже коровы размера непривычного — мелкие, как ослики. Хотя наверное и ослики тут и сейчас не такие как те зверюшки, на которых Паштет катался отдыхая на острове Родос.
И курицы — как куропатки. Не больше килограмма весом. И мясо жесткое, не глухарь, конечно, но и не то, что раньше в будущее время попадало Паше на зубы — эх, вспомнил с грустью куриные крылышки с острым соусом и жареные с корочкой ножки. Усилием воли отогнал вспомнившиеся диетические отварные грудки с картофельной пюрешкой... Пицца с колбасой и курочкой... Тьфу, зараза, аж слюнки потекли...
— А не купить ли нам у местных свинку для покушать? — спросил Пауль своего приятеля-начальника.
Тот оживился. Отвлекся от каких-то своих дум и кивнул щетинистой башкой.
— Хорошая идея. Но это лучше пока отложить. Пока эти недобитые мерзавцы шарятся неподалеку пир закатывать рановато — ответил Хассе.
Услыхал бубнение возящегося неподалеку со скарбом Нежило, рассмеялся.
— Хороший у тебя слуга, переживает за твое добро больше чем ты сам!
— Так пан старший канониер! Убыток -то какой агромадный! — буквально возопил мальчишка.
— Какой убыток? — не понял хозяин.
— Дак что тот казак проклятущий сляпсил! На два десят рублев украл, тать ехидный! — всплеснул ручонками мальчишка.
— Не переживай! Если не дурак совсем, которому жадность ум застит — вернется казачура, некуда ему деваться! — смеясь ответил старший канонир.
— Ты пока лучше водички вскипяти, чем деньги считать — поставил на место слугу Пауль. И когда малец мигом отправился приказание исполнять — тихо спросил сидящего рядом немца:
— Не понятно — почему считаешь, что вернется? И что и впрямь на два десятка рублей он меня обвернул?
Хассе пожал плечами. Потом сказал:
— Сам посуди. Куш он прихватил знатный, думаю, что и побольше чем два десятка рублей стоит, и это без тех лошадок,что он у татар увел.
— А сколько всего? — мигом проснулась жадная жаба Паштета.
— Ну считай сам, (тут собеседник немного удивленно глянул на попаданца, потому как в изумление пришел от вопроса, благо каждый воин уж всяко цены разумеет, но желание показать свое знание пересилило) — взял он коня не самого плохого, это самое малое — рублей 5. Сам понимаешь — меня тут не было, потому точнее не скажу, но посчитаю, как рассказали по минимору. Седло да упряжь с попоной — еще рубля 3. Шапка египетская из железа...
— Ты про мисюрку? — заинтересовался Паша.
— Я это слово выговорить не могу, но да, про нее. Стоит она такая вместе с подшлемником поменее рубля, но посчитаем, что 1 рубль. Саблю он у вожака взял?
Пауль кивнул.
— Значит она, по коню судя — не из дешевых. Да саадак с луком и колчан, хоть и пустой...
— Погоди — вон же на коне все висит! — ляпнул Пауль, глядя на злобное животное неподалеку воюющее со слепнями. Жаба уже стала потихоньку душить, убыток и впрямь рос и рос, да и трофейный шедевр местного коневодства вел себя не так, как полагалось конине. Лёхе-то хорошо было, от него трофейный мотоцикл не убегал, не кусался и не пытался лягнуть обеими гусеницами... Да и потом не вытряхивал из седла — а Гриммельсбахер-то вдоволь накувыркался в пыли...
— Ну казак-то на другом ускакал, а там свой саадак, хоть и дешевле. Но клади рублей 6-7. Эй, малый!
Нежило оторвался от раздувания костра, глянул недовольно.
— Ну ка скажи — ножики у тартарина были оба? И кошель в поясе остался? — спросил Хассе.
— Поясной остался, а засапожного не было. И кошеля не было! — тут же живо отозвался слуга. Явно они оба на одной волне, а Паша — нет. Обидно и досадно!
— Ну тут судить не берусь, может мертвяк кошель оставил в лагере, а ножик у него должен быть точно, это еще рубль добавь. Сабля с саадаком и луком — считай рублей 10. Осталась кольчуга?
— Ага — грустно подтвердил Паштет, а Нежило у костерка шумно вздохнул.
— Ну тут самое меньшее — 3 рубля. Сам понимаешь, сужу так, не слишком точно, но как видишь 29 рублей выходит, для ровного счета можно сказать — 30, потому как всякая мелочь в торбах и сакмах тоже денег стоит. Хотя может быть разное и гораздо дороже может получится и дешевле. Это важного тартарина шапка египетская?
— Его — отозвался тут же Нежило.
— Ну странно, по такому коню судя — уже шелом носить положено, шапка для тех, кто попроще, для боевых слуг, так и простовата она — без украшений. Шлем свой мог потерять пока воевал, да убегал. А может дедовская, заговоренная, удачу приносившая. Поди пойми. Чужа душа — потемки!
— Так, а почему казак вернется?
— А сам суди. Нам он, как ни крути — помог изрядно. Тартарчонка конем стоптал и потом ему шею свернул как куренку. (Паша мимолетно удивился, что вояка мигом понял, что там случилось, а ему это и в голову не пришло). Лошадок и меринов угнал. Опешили тартары. То нам в сильный плюс получилось. Если еще и последний их конный пропадет впустую — им до лагеря пешочком не в пример долго идти придется. И как ни крути — а лошадки ему достались как законный трофей. Его добыча, как ни крути. Разве что у соседнего дворянина тартары этих лошадок угнали и там по клеймам определить это получится — тогда возможна тяжба, но пока он лошадок угнал и с седлами и с упряжью и что там у них понавешено. Это так считая ему доход в 25 рублев выйдет самое малое.
— Это с какого лагеря? Не понял я твои слова — признался Пауль.
— Здесь они налегке были, в набеге тартары. Потому как рассчитывали добычей разжиться. Сравни как мы едем увьюченные, из-за торб и сумок всадника не видать — и как они. Без ничего. Ясно, что заводные лошадки у них есть и походное добро у них всяко имеется — сколь уже с их разгрома времени прошло — а они что-то пили — ели и где-то как-то спали. Значит лагерь у них должен быть. Тут их лазутчики лазали, следили за деревней, потом решили разжиться жратвой для дальнего похода, коней-лошадей прибрать, домой возвращаться им надо. Они на тебе споткнулись, а так гляди, может и вышло б что у них. Дозорного с березы они грамотно свалили, не пикнул.
Ну а казак — если жадный — то постарается удрать с добычей, только добыча та неважнец у него — возни с лошадьми много для одного-то. Да еще они и с седлами, сразу всем видать — спер где-то, засранец, конокрад, значит. К конокрадам тут отношение свирепое. Да и у нас их не жалуют, сволочь эту паскудную. Никакой пощады. Наказание одно — до смерти забить! Он один. Заступы у него никакой, бумаг — никаких. Да его по пути первый же встречный дворянин прищемит без разговоров. Кто таков, чьих будешь, откуда добро украл?
— Так он продать лошадок может — возразил Пауль.
— Чтоб на два десятка рублей сразу покупателя найти — надо тут постараться. С такими деньгами будет это не простой крестьянин. А где большие деньги — там и власть и охрана денег таких. Эдель, ну благородный в смысле, значит или купец не из последних. Так им отобрать даром проще и выгоднее. За одиночку никто не вступится, а костей тут по лесам накидано — сам же рассказывал. Ну добавится еще скелет...
И это я только про лошадок. А у него еще кольчуга, сабля, ножик, сапоги. Даже у нас в Гамбурге, где люди куда культурнее и закон почитают старательнее, а дурня шалого с такой кучей добра прирежут и не мяукнет. В лучшем случае опоят и обберут пьяного, это если милосердные добрые люди попадутся. Тем более — когда кони-лошади тартарские и их никто не ищет. Иди потом доказывай.
— Но жадность людям глаза застит. Как той обезьяне, которую индусы ловят — буркнул Пауль. Как ни крути, а тут и сейчас убыток в 30 рублей — совсем не дело. Еще и от шпыня какого-то ненадобного!
— Зверюшек этих видел в своем городе. А про то, как их добывают не слыхал — заинтересовался Хассе.
— Ну вот насыплют в кувшин орехов, горлышко узкое, но лапа пролезает. Глупое животное лапу туда сунет, орешков хапнет — а уже с орехами кулачок не пролезает. И бросить жалко. И не вытащить. Так и пыжится, пока охотник ее сеткой не накроет.
— Надо же как. Впрочем с казаками такое может быть — им тоже корысть мозги туманит, видал такое. Хотя понятно, конечно — задумчиво молвил Хассе.
— Что именно понятно? — удивился Паштет.
Старший пожал плечами:
— Они же как мы — наемники и в отличие от стрельцов, которым цезарь и аркебузу с саблей и платье и жалование дает — сами себе должны и оружие и коня и снаряжение все обеспечить. Дворяне о них не пекутся. Все сам да сам. Если этот лихой казак не доверяет нам или считает, что мы просто заберем лошадей себе, он может предпочесть скрыться и самостоятельно ухаживать за лошадьми. Это даст ему полный контроль над ситуацией, но потребует больше усилий и риска куда больше будет, особенно если его примутся искать. Это мы — на цезарской службе, вот нам мерины и лошадки, пользуемся — но потом и вернуть обязаны будем, да. Питание нам тоже обеспечивают. А казаку колбаса с неба в рот не свалится. Так что — я бы на его месте вернулся, а уж как он поступит... То Господу ведомо!
Пожадничает — и сдохнет потом, видал такое не раз. Даже сейчас недавно — когда битва была последняя — сколько казаков погибло, что не могли схваченное в бою добро бросить — и потому их догоняли и рубили... Смотрю, что и ты в этом грамотен — потому сидишь тут спокойно и наблюдаешь, а не кинулся сапоги с портками с дохлых тартар стягивать. Хотя слугу можно бы уже заставить это сделать... — намекнул весьма прозрачно немец. Про себя то он решил иное — что и впрямь не интересны фон Шпицбергену ношеные портки, странное такое наплевательское отношение. Решил, что подумает об этом после, а пометочку в досье странного спутника оставил.
— Дык я хотел, но чертов конь этот копытами дерется и кусается! Мы мертвяков оттащили — он сразу как часовой встал! — отозвался Нежило.
— Мда, неприятность — хмыкнул канонир. А потом внимательно посмотрел на спутника, который наконец-то снял с головы уже нагревшийся на солнце тяжелый шлем.
Паштет это заметил и ответил вопросительным взглядом. Не удержался, сам спросил:
— И что ты так на меня уставился?
— Никак не могу понять — как ты ухитрился уложить двух воинов — спокойно ответил Хассе.
— Ну, ты же меня уже видел в бою! — надулся попаданец.
— Видел. Потому и не понимаю.
— Растолкуй! — немного обиделся Пауль. Как-то не вежливо получилось, впору услышать в ответ 'от растолкуя и слышу!'
— Тебя накрыли сонного.
— Так не впервой. Уже было такое в Гуляй-Городе.
— Там у тебя было твое ружье. А что такое аркебуза спросонья — это мне прекрасно известно. Но ты успел бахнуть! Я же по следам копыт видел — совсем рядом с землянкой тартарин спешился. Ему сделать несколько шагов — и вот он ты. И не в доспехе, хоть куда саблей тычь. Даже если у тебя угольки сторожевые в горшке были — надо еще фитиль схватить и вздуть и угли и фитилек. Никак не успеть — уверенно заявил старший канонир. Видно было, что он твердо уверен в своих словах.
— А, ну это просто — у меня были спички.
— Что это такое? — очень серьезно спросил немец.
Пауль запнулся. Говорить немецкое слово, обозначавшее спички было без толку, тем более, что черт этих дойчей разберет, там смыслов масса получалась, как он помнил в переводе. Можно сказать и Пых-деревяшки и Бах-палочки и даже Шутка-щепочки.
— Streichhölzer называется на твоем языке.
Канонир недоуменно пожал плечами.
— Проще показать!
Попаданец не без труда поднялся на ноги и зашел в землянку. Коробок так и лежал на столе. Автоматически тряхнул его, услышал шорох оставшихся спичек. Вылез обратно, продемонстрировал его собеседнику. Тот, естественно не понял. Не подумав, достал одну, чиркнул. Насладился произведенным эффектом и удивился выпученным глазам своего камарада.
— Пауль, ты сам-то понимаешь, что это у тебя в руке?
Паштет пожал плечами. Не спеша ответил, как догорела в пальцах спичка.
— Понимаю. Но меня потрошить без толку, это делают те же люди, что и боеприпасы. Понятия не имею, что и как они смешивают, чтоб оно вот так горело.
— Это разумно! — не без уважения отозвался старший канонир. Надо заметить, что цеховые секреты в Гамбурге свято чтились и чужаки из других ремесленных сообществ на пушечный выстрел к ним не подпускались, это любому горожанину было хорошо известно с самого детства. И он привык уже немного к странностям этого парня из Шпицбергена. Что и сам Пашка заметил — не блеснули желтые волчьи огоньки в глазах камарада.
— Хорошо, что понимаешь.
— Понимаю. Особенно то, какую прибыль можно получить даже с одной сумки таких палочек. Это золотое дно, куда там торговле солью! И меха тоже пасуют... Потому как мех — то надолго, а эти палочки расходуются — сказал Хассе.
Удивился, с чего это Пауль приуныл.
А Паштет лишний раз сообразил, как он тут выделяется на общем фоне. Что ни сделает — местным это в диковину невиданную. Хоть вдовице, хоть солдаперам, хоть сотнику — всем он повод для постоянного изумления.
— И опять не пойму — как ты ловко ножиком своим коротеньким так ловко за броню достал. Прямо в сонные артерии обоим! — глянул пытливо Хассе.
— Да это уже добивал. Первого пулей свалил, а второго прикладом по горбу — он и обомлел — пояснил Пауль и поежился. Как и раньше — в бою напугаться не успел, а теперь мандраж наконец догнал.
