Дети Гамельна. Зимний Виноградник

Вернув толику душевного спокойствия, "шевалье" подумал о нынешних "товарищах по оружию". Антуан с трудом сдержал смех, рвущийся наружу. Да какой он к бесу, Антуан де Бобриньяк? И какие "товарищи"? Пока платят — он с ними. А если предложат больше, то уйдет от жабоедов куда угодно. Хоть к немчуре, хоть к гишпанцам. Еретики, одним миром мазаны. А лучше всего, плюнуть на все, да вернуться на Сечь, найти полковника Носковского, да уши ему отрезать. За то, что затащил в неведомые дали, где "лыцарей степовых" обманули как детей малых, поманив платой высокой. Оно с одной стороны и поделом, жадность — грех. А с другой — все равно отрезать надо. Обещал.

Ну, то ладно, что было — быльем поросло. Сейчас же нужно опять стать не Антохой Бобренко, а шевалье Антуаном де Бобриньяком, левой рукой графа, которая выходит из тени лишь для особых дел. Тяжело это, потяжелее, чем из образа человеческого в волчью шкуру перекинуться, и обратно. Личина наемника, безразличного ко всему, кроме злата, упорно не желала вновь приставать к лицу и душе.

Но надо.

У д"Арманьяка каждое дело особое. Д"Арманьяк метит в Маршалы Франции, а там, может и выше пролезет, чем черт не шутит. Наниматель тот еще жучина... И не просто так представил герцогу-прынцу, не просто. Скоро человек с зубастым клинком тому понадобится...

Вызвали к командиру как обычно, неожиданно. Прибежал взмыленный слуга и огоршил вестью о том, что нужно все бросать и скорой рысью выдвигаться в шатер д"Арманьяка. Де Бобриньяк молча перевернул в костер котелок с немудреным ужином. Не к чему подкармливать мух и бродячих собак. При всех своих недостатках, сеньор жадным не был, и всегда можно было рассчитывать перекусить отнюдь не кашей.

Полог с шорохом отошел в сторону, снова сомкнувшись за спиной.

— Приветствую, граф!

Обгрызающий фазанью ножку д"Арманьяк, приглашающее кивнул на свободные стул.

— И вам доброго вечера, любезный мой Бисклаверт! Присаживайтесь, да угощайтесь, чем Бог послал!

Шевалье не заставил себя долго ждать, и, примостившись на шаткий стул, сноровисто отломал у посланного Господом фазана вторую ножку, хрустящую зажаренной корочкой. А потом и бокалу "арманьяковки" место в брюхе нашлось, да и второй поместился. Некоторое время оба сосредоточенно жевали, так, словно на свете не было дела важнее, чем поедание отменно зажаренной птицы.

Наконец, начальник и подчиненный одновременно отвалились от стола, самым плебейским образом поглаживая плотно набитые животы.

— Вот спасибо вам, граф! Угостили на славу! — почти искренне отозвался шевалье.

— Как я могу не угостить своего верного вассала, мон шер? — граф вытер лоснящиеся губы платком и швырнул грязную тряпицу под стол. — Вы, верно, гадаете, зачем я приказал вас позвать?

— Не без этого! — согласился де Бобриньяк. — Воинская служба отучает верить в хорошие чудеса, ну и бесплатный сыр в мышеловке.

— Ха! — засмеялся граф. — Вам напомнить, историю нашего знакомства? И кого я отбил у толпы пейзан? Или все же не стоит говорить своему сеньору о мышеловке, совершенно добровольно залезши в нее? Антуан, вы ко мне несправедливы!

Шевалье насторожился.

— Вы где-нибудь видели мышеловку, в которой кормят фазанами? — продолжил со смехом граф, выдержав томительную паузу.

— Из каждого правила есть исключения! — теперь уже Бобриньяк улыбнулся, впрочем, слегка натянуто.

— Ну, так вот, — резко посерьезнел граф. — Перейдем к делу. Сперва, закончим с приятными, — он подал шевалье перстень. — Герцог Энгиенский жалует вас подарком, с наилучшими пожеланиями.

— Я польщен, — дар перекочевал под потрепанный колет шевалье, а граф одобрительно кивнул, отметив, что Бобриньяк не спешил надеть приметную вещицу. — И снова вспоминаю о сыре...

— Верно, делаете, шевалье, — очень серьезно согласился граф и с неожиданной откровенностью сообщил, понизив голос почти до шепота. — Наш герцог устал быть только принцем...

— Даже так? — Антуан чертыхнулся в мыслях, но совершенно не удивился. Все к тому шло. Умному достаточно. Предательство и коварство у жабоедов в крови, куда там до них татарам и туркам. — Я весь внимание.

Пару мгновений д"Арманьяк молча сверлил его взглядом, чуть прищурившись, словно надеялся достать до самой души. Затем продолжил, так же негромко и веско:

— Видите ли, мой верный шевалье. На пути у него — наш музыкант и балерун, которому слепое Провидение подарило корону благословенной Франции, — граф нервно плеснул вина в бокал. Разговор определенно давался нелегко, несмотря на выдержку и привычку вести дела тайные да темные. Впрочем, пить не стал, со стуком поставив бокал на стол, так, что вино плеснуло через край и расплылось на скатерти как пятно крови.

— Граф... — Бобриньяк решил слегка подтолкнуть собеседника.

— Вот именно, всего лишь "граф", — похоже, тот истолковал замечание по-своему. — Ваш сеньор устал быть владельцем бумажного графства, а герцог обещает вернуть Арманьяк из владений короны. А вы, мой доблестный ... друг, любите деньги. Не так ли?

Бобриньяк сидел молча, сохраняя на лице безразлично-постное выражение. Он отметил едва заметную заминку графа перед словом "друг". Видать, сильно прижало благородного, если к звону монет приходится добавлять вымученное "дружбовство".

— Думаю, вам понятна суть моего предложения, — внешне безразлично закончил д"Арманьяк. — Безусловно, вы вправе отказаться. Я даже не сочту это обидой, ведь в случае неудачи нас ждет Гревская площадь, откуда отправляются в лучший мир неудачливые преступники.

— А удачливые? — лаконично спросил шевалье.

— А удачливые преступники таковыми не являются, — улыбнулся тонкими бледными губами граф. — Они становятся достойными и зажиточными членами общества, а в конце долгой жизни умирают в своих постелях, окруженные любящими и почтительными домочадцами.

— Почему я? — прямо спросил шевалье.

— Обычные методы плохо годятся, — столь же прямо ответил граф. — Яд, кинжал, все это привычно и может быть расследовано. Здесь нужно, чтобы следы обрывались, вели в никуда, в бездну, куда не решится заглянуть самый дотошный следователь.

Бобриньяк задумался. Главное было сказано, теперь предстояло выбирать. Причем каждый из выбранных путей мог привести к печальному концу. Согласие вовлекало в темную интригу с государственной изменой высшей пробы, за которою можно расплатиться на колесе палача при неудаче... Или кинжалом в бок при удаче — сильные мира сего не любят лишних свидетелей их тайных дел. Несогласие — в общем, то же самое, поскольку даже если предприятие увенчается успехом, графу не нужен язык, способный где-нибудь повторить тайные и преступные слова.

Что же выбрать...

Всадник размеренно качался в седле, в такт немудренному ритму конского шага. До Парижа полторы сотни лиг. Путь неблизкий и опасный. Хотя шевалье официальных властей не боялся, все-таки, подорожная, выписанная самим принцем, многое решала. Конде пытался отказать в помощи, из-за вполне понятной боязни. Но куда уж голой пяткой да супротив карабели казачьей, в бою снятой со знатного магната, который чуть ли не Яреме Вишневецкому близкий сродственник? Впрочем, это красное словцо, никто, конечно же, саблей не махал. Но до сведения принца ненавязчиво и однозначно донесли, что идущий на огромный риск исполнитель должен получить надлежащую поддержку, без которой дело не выгорит. Энгиенский злился, но все же выписал бумаги со всем прилежанием.

Конь бодро трусил по дороге, Бобриньяк предавался мрачным думам.

Жаль, отвертеться не свезло. Не та планида. Ведь, если что человек накрепко в голову вбил, да заради этого готов по душам невинным идти, от того и семь характерников не отведут. Проще сразу засапожник под ребро, да в яму свалить, землицею присыпав. И поставленный меж двух ножей, "шевалье" выбрал тот, за которым хотя бы стояло обещание золота.

А принц на вид даже парень решительный. Вот кого в гетманы бы.... Тот бы за реестр с ляхами не бился бы, силы казачьи за понюх табаку расстрачивая. До Варшавы бы дошли. А то и дальше... Шевалье мечтательно зажмурился, вспоминая варшавские шинки, где довелось попировать не единожды. Здесь не то. Долгая война выела землю, что немаков, что жабоедов, то бишь немцев и французов...

— Стойяяять! — рявкнули вдруг над самым ухом, и на узкую дорогу с двух сторон упало два деревца, перегораживая путь. Преграда-то, плевая. Для казака тем более, но вот за ней встали молодцы все как на подбор. Грязные, морды заросшие, глаза голодные. И фитили на трех ружьях тлеют.

Накаркал, бисова дытына. Вот с чего шлях до города Парижа опасным посчитал. В нынешние годы дороги кишат разбойничьим людом — беглые солдаты, наемный сброд, разоренные крестьяне и кого там еще только нет. Сейчас грабить будут. Точнее, попытаются.

Что ж, удачи им. Целую телегу, а то и две. Пня нет, но и конская шея подойдет. Главное-то, слова знать, а не что да как. Фесько, старые люди говаривали, вообще с места перекидываться мог. Да не в серого зверя, а в лютого. Но он-то, Бобриньяк, Феську не ровня, дай, Боже, чтобы получилось...

— Слышь, благородная морда! — заорал кто-то из "молодцев", но шевалье" уже не слушал, сосредоточившись, сжавшись в седле, как кот перед броском.

— На море на Окиане, на острове на Буяне, на полой поляне... — быстро-быстро зашептал он заветные слова заговора, что годков в одиннадцать испробовал первый раз. — Светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый...

— Чего шепчешь? — заржал самый большой из разбойников, одетый в рваный камзол с чужого плеча. — Рановато молиться начал! Успеешь еще, как от нас босиком пойдешь!

— Да заговариваться от страха начал! — поддержал другой. — Щас штаны свои богатые намочит.

Будь среди татей кто-нибудь деревенский, тот, может быть, понял, что происходит. У жабоедов тоже есть много такого, о чем рассказывают только в близком кругу, поминутно оглядываясь и крестясь. Но в разношерстном сборище мародеров таких не нашлось...

— Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской! — последние слова уже вышли воем звериным.

Разбойник, что в камзоле, даже вскрикнуть не успел, когда на него прямо из седла бросилась размытая серая тень, похожая на великанского волка, глупою шуткою обряженного в колет и остатки штанов. Обычно серые охотники кусаются, но этот взмахнул лапой, словно заморский зверь тигр, и кровь хлестнула во все стороны, будто пушечное ядро разнесло бочонок с вином. Тело "камзола" еще не успело опуститься на враз покрасневшую траву, а чудовище уже металось среди людей, подобно смертной тени. Разбойники порскнули перепуганными мышами, кота увидевшими. Грохнул заполошный выстрел, уйдя в никуда...

Но для них уже все было кончено, даже для тех, кто пока еще был жив.

— Стервецы какие, — злобно ругался де Бобриньяк. — Все порты засрали, выродки рода человеческого! Грабить не умеешь, так хоть в дупу чопик забивай. Вам хорошо... — пнул он предводителя, что так и умер с глупой ухмылкой на лице. — А мне или стирать, или нитку с иголкой в руки брать. А я что, швея, что ли?! Вот же поганцы! Еще и денег с собой не носят. Ну что за народ пошел, Господи, за ногу их, да об стену...

Париж встретил гостя неприветливо. Грязь на улицах, вонь выгребных канав, вопли черни. Но ежа голым задом напугать трудно. Что уж говорить про казака?

Плана, естественно не было никакого, его еще только предстояло придумать. Для успеха смертного дела нужно, чтобы о нем знало как можно меньше людей, поэтому наемник должен был полагаться лишь на себя. Да и не к кому обращаться за помощью. Граф не часто появлялся в Париже, не говоря уж о Лувре, а принц благоразумно ограничил свое участие подорожной и внушительным кошелем, в котором было ровным счетом триста луидоров. Сумма та еще. Антуана грызло острое желание бросить все, да вернуться на Украйну. На пару сел хватило бы кожаного мешочка. И внукам осталось бы. Останавливало только то, что это было задатком. Одной десятой. Может, и меньше. Да и обещал ведь, хоть крест и не целовал.

И все-таки, не лучше ли все бросить да отправиться на восток?..

Казак побродил по узким улицам, чуть не заблудился в каменном лабиринте, пожевал сухую булку, распугал саблей — "волчьей пастью" шайку бандитов, решивших поживиться, чем полезным с приезжего. И, плюнув на скрытность, решил идти напролом, рассудив, что чем дольше будет плутать, тем больше внимания привлечет. Так что лучше действовать быстро, опережая чужой интерес.

День клонился к закату, когда, поминутно переспрашивая дорогу, он все же выбрался из паутины улиц и переулков к Лувру. Королевская резиденция. Вот она, перед глазами.

Шевалье уставился на здоровенный замок-крепость, старательно сохраняя на лице глуповато-восторженное выражение провинциального дворянчика, впервые выбравшегося в большой город.

— Да... — только и протянул он. В этой домине, что казалась сложенной нерадивым, а то и в дымину пьяным великаном из сотен чурок, только кого-то искать.

Де Бобриньяк чихнул. Хорошо так, с переливом. И нюх волчий не помощник тут. Слишком вони много. Да уверен ли ты, Антоха, что получится пройти внутрь? Это ведь не епископ какой, и даже не князь. Охраны не в пример. Да и король домосед отъявленный, ни на охоту, ни в город. А полюбовницы сами в покои бегут. Хоть и тех не особо привечает. А если и рискнет из дворца выбраться, то кортеж такой, что и десяток колдунов-характерников не справятся. Разве что, в том десятке каждый будет Рудому Паньку равен.

Ты, казаче, конечно, можешь в самое пекло нырнуть, да ухватить черта за хвост.... Но время ли? И удастся ли вынырнуть? Каждый, кому доводилось делать тайные и лихие дела знает, что пройти куда-то — это от силы четвертинка заботы. Вот вернуться — это задачка... Бесцельно шатаясь по городу, де Бобриньяк так и не мог ничего выдумать. Такого, чтоб с перчиком да огоньком. И чтобы дупу с хвостом унести...

Рядом хлопнул мушкет. Куда-то пробежала толпа горожан, азартно размахивающих алебардами.

— Любезный, а что сие означает? — спросил Бобриньяк, у молочника, который прислонился к стене передохнуть. Шевалье старательно коверкал выговор, изображая выходца из каких-то дальних и старомодных краев.

— В кварталах Веррери трех гвардейцев королевских вчерась зарезали, — с готовностью ответил молочник. — А сегодня, вишь ты, уже живорезов нашли. Не спит наш бальи, дело делает! В Шатле их, бранлери, а потом и на Гревскую свезти, народ потешить.

— Ага. Народ потешить... — задумчиво протянул де Бобриньяк.

Смеркалось, но он все же успел найти потребное — неприметную лавочку парой кварталов выше. Помогло простое везение и острый нюх, вычленивший в мириадах городских запахов знакомые нотки. Впрочем, покупать он ничего не стал, чтобы не выделяться поздним гостем, лишь прошел мимо, даже не оглядываясь. Нос лучше глаз указал, что ошибки нет — слишком хорошо чувствовался тяжелый запах металла, ружейного масла и пороха. Бобриньяк усмехнулся и отправился искать ночлег.

В лавку он пришел не на следующий день, и не через два, а лишь на четвертый. И не в ту, а в иную, на другом конце города стоящую, где сразу приглянулась пара ружей османской работы. Ложи были украшены непривычно скудно для басурман и потому стоили недорого. Относительно недорого, конечно, оружие дешевым не бывает. Нарезной ствол, устаревшие, но годные колесцовые замки, даже мушка с целиком есть, чего на местных "карамультуках" днем с огнем не сыщешь... Поторговавшись, не слишком, впрочем, старательно, чтобы не запоминаться, он купил оба ствола.