Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

Постепенно наш курс менял угол между лодкой и кораблем, так что "Деметра", казалось, медленно вращалась, словно на гончарном круге.

— Они очень хорошо починили мачту, — сказал я Мергатройду, желая завязать разговор, который не касался бы миледи.

— Мачту, доктор? — любезно спросил Мергатройд.

Я нахмурился, глядя на него. — Ту, которая сломалась, Генри, во время нашего плавания. Я совершенно уверен, что помню, как она упала на палубу.

Мергатройд принял осторожный, тактичный вид человека, который собирается наставить другого на путь истинный, не нанося оскорблений.

— О, тут и там были небольшие повреждения, вы совершенно правы, но ничего серьезного, без падения мачты. Это действительно очень плохо. Я уверен, что, несмотря на это, было много шума и криков, а если вы находитесь на нижней палубе, это может звучать намного хуже, чем есть на самом деле.

Я собирался ответить, что хорошо помню это, потому что был на палубе во время происшествия. Но какая-то редкостная осторожность заставила меня замолчать.

— Спасибо, Генри. Снова и снова я осознаю, что мне никогда не следует высказывать свое мнение о чем-либо, связанном с устройством корабля, потому что я наверняка выставлю себя дураком.

— Вы занимайтесь костями, доктор, а мы будем довольствоваться парусами и углем, — дружелюбно сказал мне Мергатройд. — И это не глупость, не так ли, мистер Мортлок?

— Вовсе нет, — поспешно согласился со своим начальником Мортлок. — Корабль — это как совершенно новый мир. Вы можете родиться на корабле и все равно сойдете в могилу, узнав что-то новое. Я расскажу вам, что узнал прошлой ночью! В теле двести шесть костей! Представьте, что вы мертвы, и все эти кости гремят у вас внутри! Не думаю, что я представляю себя мертвым!

Туннель, каменный проход, доспехи: мое собственное отражение обнажает череп.

Быть мертвым само по себе плохо, подумал я. Но есть кое-что похуже.

Ходить с чужими костями внутри себя.

— Мы снова возвращаемся к земной жизни, не так ли, джентльмены? — спросила графиня, как будто была посвящена в самые сокровенные мои мысли.

Она рассеянно сорвала перо со своей шляпы и выбросила его за борт, где слабое течение лагуны вскоре унесло его прочь, одинокого маленького желтого посланца, отправившегося в путь сам по себе.

Лодки с хрустом ударились о каменистую осыпь, окаймлявшую отмели лагуны. Мы высадились на берег, пройдя два фута по холодной воде, пока не оказались на сухой, хотя и скользкой земле, где можно было подвернуть лодыжки. Перед нами возвышался край ближайшей стены, всего лишь прелюдия к возвышающимся волнообразным укреплениям за ней, а между нами и стеной лежали обломки, которые мы заметили с "Деметры". Это действительно был другой пароход, но (как предположил капитан) с колесно-лопастным приводом. Мы смотрели на его правый борт, а левый прижимался вплотную к стене. Затонувшее судно находилось значительно выше береговой линии: на пятьдесят или шестьдесят футов дальше нынешнего уровня воды и на добрых десять футов выше нее, на берегу, покрытом крупной круглой галькой и еще более крупными валунами неправильной формы, часть которых пробила корпус, так что доски были расколоты, раздвинуты на части и в некоторых местах начисто отщеплены. Сквозь щели в досках, которые раскололись или вообще отсутствовали, мы разглядели темные, затхлые трюмы и все полезные товары, которые еще могли лежать в них.

Посередине корпуса находилось гребное колесо правого борта, вернее, его сильно искореженные останки. Полукруглый корпус колеса был почти цел, но основная часть колеса представляла собой груду сломанных спиц и лопастей. Возможно, погода привела к тому, что оно постепенно сгнило и разрушилось, но вместо этого я задался вопросом, продолжало ли колесо вращаться, все еще под действием полной силы пара, когда корабль оказался выброшенным на скалы, а колесо разбилось вдребезги в вихревой оргии саморазрушения.

Как и у "Деметры", у корабля были мачты и паруса, но теперь от них мало что осталось, кроме трех ужасных обрубков, увенчанных провисшими, сломанными поперечными реями, обтянутыми похожими на кожу остатками парусины. Они навели меня на мысль о трех грубо сколоченных крестах, воздвигнутых над какой-то жуткой Голгофой, за которой серым валом возвышалось истерзанное штормами небо. От названия корабля не осталось и следа, даже если бы оно было когда-либо написано на его корпусе.

Сначала мы не подходили к месту крушения. Рамос, Мергатройд и Мортлок выбрали относительно ровное место, где камни были достаточно мелкими, чтобы по ним можно было ходить, и именно здесь мы разбили наш лагерь. На камнях была расстелена парусина, установлены палатки и тенты, вырыты уборные и расставлены столы и стулья для нашего временного удобства. По стандартам комфорта на суше, это было по-спартански, но для большинства из нас это было неизмеримым улучшением жизни на "Деметре". Мужчинам не нужно было спать бок о бок; омовения можно было совершать в некоторой степени уединенно, было место, где можно было свободно бродить, дул легкий ветерок, можно было играть в крикет и футбол, земля не поднималась, не опускалась и не наклонялась при каждом вздохе, чашку кофе можно было поставить на стол и быть уверенным, что она не упадет сама по себе, и над всем остальным царила тишина, нарушаемая только веселыми голосами людей и мягким плеском воды лагуны о берег — движением, слишком слабым, чтобы его можно было назвать волнами. Можно было ожидать, что присутствие затонувшего корабля немного охладит настроение, и, возможно, так оно и было, но это настроение было достаточно приподнятым, чтобы люди все еще пребывали в приятном, игривом настроении, как школьники в первый день освобождения от уроков. В глубине души они понимали, что, какая бы глупость ни постигла этот более ранний корабль, это не могло относиться к более крепкой "Деметре" с ее современными линиями и превосходными двигательными установками.

У меня была отдельная палатка, и это было приятно, но она также должна была служить моим кабинетом, смотровой и даже операционной на случай, если с людьми что-нибудь случится. Пока что все они добрались до берега целыми и невредимыми, за исключением незначительных недугов, о которых я уже знал. Рамос набирался сил день ото дня, но я все равно внимательно наблюдал за ним. Несмотря на то, что он хорошо перенес операцию, вероятно, пройдет много месяцев, прежде чем мы сможем быть полностью уверены, что он вне опасности. Дюпена все еще преследовало истощение, но я мало что мог с этим поделать. Близость к объекту только подогрела его энтузиазм к работе, и едва мы коснулись земли, как он уже носился со своим геодезическим оборудованием, как какой-нибудь сумасшедший натуралист с сачком для ловли бабочек.

Стена, возвышавшаяся над местом крушения, была всего лишь ближайшей из многих и ниже, чем видневшиеся за ней многоярусные бастионы. Но все же она была достаточно высокой, чтобы внушать чувство возвышенности. Зеленая кайма окаймляла ее основание примерно на высоту человеческого роста. Поначалу это озадачило меня, пока я не понял, что это было продолжение приливного окрашивания, которым были отмечены некоторые камни и галька вокруг наших палаток. С некоторым дурным предчувствием я оглянулся на лагуну, гадая, может ли уровень прилива быть таким высоким, что затопит весь наш лагерь. Однако, несомненно, такие люди, как Мергатройд, с их знанием календарей и таблиц, провели бы необходимую оценку риска, прежде чем принимать решение о нашей временной базе.

Непреодолимое желание одолело меня, и я ретировался в свою палатку, пока видимые проявления моей зависимости не стали слишком заметными. Задернув за собой полог, я минуту или две занимался подготовкой припасов, прислушиваясь к шагам и голосам снаружи. Как только убедился, что рядом никого нет или мне не грозит опасность чьего-либо приближения, я быстро ввел себе морфий и лег на кровать, прислушиваясь к бешеному биению своего сердца. Потрясенный и очарованный одновременно, я представил себе его как лопастеподобный двигатель, работающий почти на грани разрушения, и подумал, смогут ли врачи будущего усовершенствовать такую машину для людей с больными сердцами.

Без предупреждения огромная бородатая физиономия с лысой макушкой просунулась сквозь неплотно прикрытый клапан.

— Сайлас, — сказал Рамос, не выказывая удивления по поводу моей позы. — Я звал вас, но вы не ответили. Я бы не прервал вас так грубо, если бы знал, что вы отдыхаете.

Я приподнялся на локтях, радуясь, что не поленился убрать шприц и морфий. — Просто немного кружится голова. Любопытно, не правда ли? Я страдал от морской болезни почти на протяжении всего нашего путешествия, особенно после Монтевидео, и не мечтал ни о чем, кроме неподвижности земной тверди. И все же теперь, когда я наконец выбрался на сушу, я чувствую головокружение, которое очень похоже на близкую родственницу морской болезни!

— Это означает только то, что вы, наконец, адаптируетесь к "Деметре".

— Тогда это хорошо, — с сомнением сказал я, надеясь, что моя история о головокружении была достаточным прикрытием для последствий зависимости от морфия и лечения им. — Хотя, пока я испытываю горькие муки, это не кажется мне чем-то хорошим.

Его слабая улыбка выражала либо сочувствие, либо мудрое понимание того, что я лгу, но он не был бы настолько жесток, чтобы заметить это.

— Возможно, небольшая прогулка поможет.

— Я сомневаюсь в этом, но что вы имеете в виду?

— Мы с Мергатройдом собираемся осмотреть место крушения, пока еще светло. Мы возьмем с собой пару фонарей, но внутри все равно будет темно. Мы, конечно, приглашаем вас присоединиться к нам.

Я подумал о человеке, которого недавно обидел, о человеке, которого назвал ублюдком в лицо. — Мастер Топольский присоединится к нам?

— Нет, и он очень пренебрежительно отнесся к нашим намерениям, считая это пустой тратой сил. Сейчас он с Дюпеном. Они планируют до темноты обойти все Сооружение в поисках входа.

— Тогда, Рамос, я, пожалуй, присоединюсь к вам. — Я неопределенно махнул рукой в сторону своих вещей. — Но, пожалуйста, дайте мне минутку, если не возражаете.

— Конечно, — сказал он и, пятясь, вышел из моей палатки, словно луна, скрывшаяся за облаками.

Я догнал их у пролома в правом борту, где доски разошлись в стороны, образовав отверстие, через которое человек мог пролезть, не испытывая особого унижения. У Мергатройда было две лампы Дэви, и он предложил мне взять одну из них, что я с радостью сделал, поскольку это давало мне некоторую иллюзию полезности. У Рамоса на поясе был ятаган (я буду называть его так, хотя и не специалист по фехтованию), а в руках — мушкет, и он первым прорвался внутрь, от его могучих плеч и спины, прижимавшихся к балкам, разлетались щепки гнилого дерева. Он споткнулся обо что-то и крикнул в ответ из темноты, его голос гулко отдавался в трюме. — Проходите, Генри. Затем вы, Сайлас. Пока что здесь достаточно безопасно.

Я пролез внутрь вслед за Мергатройдом. Пространство за проломом было затхлым, но не таким темным, как я ожидал. Дневной свет проникал сквозь щели в досках, которые расшатались или сгнили, отбрасывая на лица моих спутников похожие на лестницу узоры. Мы выглядели полосатыми и грозными, как воины, вымазанные для битвы. Под нашими ботинками была мешанина из прочной древесины, гнилого бруса и провалов, которые выворачивали лодыжки и тянулись по всей нижней части корабля. Местами камни полностью прорвались внутрь. При нашем появлении из-под досок послышался слабый топоток. Мне казалось странным, что в таком пустынном месте выжили крысы, но только до тех пор, пока Рамос не показал мне мешки с зерном, которые все еще лежали у стен трюма вперемешку с углем и другой провизией. Бочки, в которых, вероятно, могла содержаться питьевая вода, были опрокинуты и разлиты в результате крушения. Это было досадно, но не катастрофично. Хотя наличие запасов могло бы обнадежить, на "Деметре" по-прежнему было достаточно всего необходимого.

Пока Рамос осматривал трюм, Мергатройд нашел трап, который вел к люку в потолке. Он подозвал другого человека, передал мне свою лампу (так, чтобы у него были свободны обе руки), и они с Рамосом начали пытаться открыть люк. Я одиноко стоял и мог только наблюдать, а под ногами сновали крысы. Люк был неподатлив — возможно, сгнил, — но после минуты напряженных усилий Рамос смог выбить его прикладом своего мушкета, уже изрядно помятого от проламывания черепов под Санта-Анной. Мергатройд забрал свою лампу, и мы выбрались из самого нижнего трюма на одну из промежуточных палуб. Опять же, ни иллюминаторы, ни потолочные решетки не обеспечивали освещения, но доски достаточно раздвинулись, чтобы пропускать серый свет, открывая трюм или складское отделение меньшего размера, чем то, что находилось внизу, возможно, для более легких грузов. Друг на друга были брошены ящики, некоторые перевернуты и поломаны, а их выстланные соломой внутренности рассыпаны по полу. Тут и там содержимое этих ящиков поблескивало в свете наших ламп. Это оборудование показалось мне одновременно непостижимым и в то же время знакомым. Мне не нужно было знать, для чего оно предназначено и как называется, чтобы понять, что оно сопоставимо с приборами и приспособлениями, привезенными на "Деметру" Дюпеном и Брукером.

— Они прибыли с теми же намерениями, что и мы, джентльмены. Чтобы провести обследование.

Мергатройд поднес к глазам предмет, похожий на карманный компас. — Все это выглядит не так шикарно, как то, что есть у нас.

— Вы правы, Генри, но я думаю, это говорит только о том, что эта экспедиция несколько старше нашей.

— Мастер Топольский никогда не упоминал о другой экспедиции, не так ли?

Я взглянул на Рамоса, прежде чем заговорить. — Ну, он говорил, Генри, но не в том смысле, что этот корабль потерпел крушение.

— Это не может быть "Европа", — сказал Рамос, как будто одним своим утверждением он мог доказать обратное. — Этого не может быть.

— Что он сказал вам о "Европе"? — спросил я его, стараясь действовать осторожно, поскольку не хотел намекать на какое-либо сокрытие или обман с его стороны.

— Как он рассказал вам, Сайлас, и вам, Генри, и вашему капитану. Что экипаж "Европы" заметил это Сооружение. но не смог подойти ближе. Они вернулись домой и продали свои данные.

— Еще слишком рано говорить, тот ли это корабль, — сказал я. — Но если мы сможем найти дорогу к его штурвалу или мостику, я думаю, у нас будет ответ.

— Если они были на этом корабле, когда он сел на мель, — сказал Мергатройд, — там должны быть тела.

— Пусть тела будут моим делом, Генри, — успокоил я его.

Мы приближались к двери в конце отсека, направляясь в сторону носа. Это была прочная конструкция, обшитая деревянными панелями и покрытая лаком, с маленьким круглым окошком в верхней части. Когда наши лампы закачались в руках, и слабый серый свет заиграл на деревянных балках, я различил узор из букв, написанных на двери. Взволнованный, надеясь, что эти слова подтвердят или опровергнут наши подозрения, я протиснулся вперед Рамоса и Мергатройда.