Капрал продолжал харкать кровью, а его подчиненные стояли не шелохнувшись, никто не хотел иметь дело с двумя магиками.
— Прошу... простить, — продавил сквозь кашель капрал.
Эш кивнул "правой руке" и лейтенант, смачно выругавшись, отменил Слово. Рэккер не подавал виду, но баронет понял, что его заместитель только что потерял большую часть сил. Подобные кровавые Слова легко подчинялись малефикам, в простонародье — чернокнижникам, но для Волшебника игры с ними могли стоить дороже, нежели головокружение и слабость на несколько дней.
— Капрал, — ледяным, как снег лежавший вокруг, тоном произнес Эш. — Немедленно освободите моих легионеров, а потом проваливайте вон, если не хотите, чтобы я познакомил вас с остальными. Уверяю вас, они очень любят надзирателей... Любят, во всех смыслах этого слова.
Эш не понимал смысла последнего уточнения — таким оборотам юношу научил Рэккер, но, как бы то ни было, низенького чинушу пробрало. Тот что-то резко скомандовал, и солдатня кинулась отпирать клетки, благо легионеры, сидевшие в них, уже имели на своих шеях черные ошейники.
Каторжники вырвались наружу, мигом сбиваясь в кучки. Одетые в какие-то непотребные, грязные, вонючие рубища, они жались друг к другу, дабы хоть как-то согреться. У кого-то босые ноги уже почти почернели от холода.
— "В расход" — спокойно оценил ситуацию Эш. Обмороженные ему не требовались.
— Вы еще здесь? — гаденько улыбнулся Рэккер, а потом как-то странно качнул тазом. — Вы так жаждете нашей любви?
Капрал одновременно позеленел и побледнел, а потом разве что не сорвался с места в карьер, набирая немыслимую для его конституции скорость. Солдаты поспешили следом. Эш все так же не понимал смысл телодвижений и фраз своего приятеля, а также почему каторжники начали ржать в голос. Видимо в этом всем было нечто такое, что забыли упомянуть многочисленные учителя во дворце.
— Труби общий сбор, — скомандовал Эш. — А этих, — юноша кивнул в сторону новобранцев. — Давай ко всем. Кто упадет на построении, того псам на прокорм.
— Лэр, есть лэр! — гаркнул Рэккер, отдавая честь.
Эш, опираясь на посох, подаренный королем, побрел к помосту, не обращая внимания на то, что происходит за спиной. А там лейтенант, раздавая болезненные тычки, выкрикивая проклятья и изрыгая самые оскорбительные ругательства, гонял новеньких "и в зад, и в душу".
Каким-то образом Рэккер все же смог построить этот сброд, а потом, подбежав к небольшому колоколу, висевшему на высоком столбе, начал трезвонить так, словно вещал о прибытии божественных гонцов — предвестников Апокалипсиса.
Генерал стоял на помосте, наблюдая за тем, как внизу роятся его легионеры. Жалкое зрелище. Тощие, злые, голодные, зачастую — грязные и вонючие, они буквально вываливались из бараков, на ходу напяливая нехитрую одежду. Плотные штаны, подбитые ватой, такой же полу-тулуп и какие-то шерстяные, высокие башмаки, одетые на банальные портянки. Все это было добыто в нелегком деле подкупа бюрократов армейских складов.
— Стройся, ублюдки! — рычал Рэккер, щедро раздавая удары, после которых лекаря можно не беспокоить — все равно не поможет. Такие черные, страшные синяки свести могли лишь жрецы. — Кровью мало харкали? На еще! Руки не по швам?! Н-на! Носом шмыгаешь? Что? Холодно? Это тебя согреет... На! Поплюй, поплюй кровью, она горячая — согреет!
Удары лейтенанта были точны, страшны и небывало сильны. После первого же тычка в грудь легионер сгибался земным поклоном, падая на колени. Таким Рэккер отвешивал еще и по ребрам, причем железным мыском сапога. Так что легионеры старались не падать. Все знали, что после нескольких ударов единственное будущее, которые вас ждет — в телегу, а потом до Гнесса. Вот только все одно — треска рессор вы уже не услышите, у мертвых со слухом некоторый напряг вырисовывается.
А там, в городе, в какой-нибудь непонятной кишке ваш нашинкует и скормят псам, участвующим в подпольных боях. И нет, вовсе не псовым боям, а таким, где с бешенным, оскаленным животным дерется абсолютно голый человек. Обычно нищий, уши которого распухли от щедрых обещаний и столь же щедрых тычков. Обычно побеждали псы....
Вскоре почти четыре тысячи легионеров все же выстроились в некое подобие рядов и шеренг. Больше Эшу и не требовалось. Сегодня последний день, когда они стоят в расположении. Уже завтра легион пересечет границу и отправиться в Арабаст. Вот только воевать им не придется. Нет, они будут грабить, резать, жечь, насиловать (Эш думал, что все перечисленное и есть определение "насилия", но предвкушающая ухмылка Рэккера заставляла в этом сомневаться), мародерствовать, но не воевать. Седьмой легион должен стать ужасом Арабасты, её ночным кошмар — такова была воля короля.
Но что же видел перед собой будущий "генерал кошмара"? А видел он злые, бешенные глаза столь же бешенных людей. Скольких из них уже убил командор? Три, четыре десятка? Нет, наверно больше. Но легионеры так и не испытывали страха перед своим предводителем. Нет, они ощущали лишь лютую злобу, лавой плескавшуюся в глубине их стекленеющих от бессилия глаз.
— "Ужас Арабаста..." — мысленно скривился баронет. — "Я даже их не в состоянии напугать!".
— Н-на! — раздался выкрик лейтенанта, и очередной легионер сплюнул, окрашивая снег в багровые тона.
Когда лейтенант подошел к следующему, то Эш увидел опаску в глазах бывшего убийцы... ну или за что его там осудили. Конечно, это не страх, а всего лишь опаска, но даже это куда как больше, чем ничего вкупе со злобой.
— "Что же я делаю не так?".
Генерал помнил, как он лично активировал ошейники, заставляя чьи-то головы превращаться в огненные шары. Разве этого мало? Судя по всему — да. Этого не хватало, чтобы легионеры боялись. А если они не будут бояться, то бунт, дезертирство и неэффективное исполнение приказов лишь вопрос времени — тут никакие ошейники не помогут.
Почему же тогда легионеры опасались Рэккера и не боялись генерала? И тут Эш понял. Дело вовсе не в том, кто сколько ошейников активировал, а в том, что лейтенант был здесь — "рядом", в любой момент он мог отправить служивого на тот свет, зацепившись взглядом за малейшую провинность. И его опасались. Не боялись, нет, но опасались.
Человек не боится того, что он понимает... А значит, все было просто, легионеры должны перестать понимать Эша.
— "Все просто" — мысленно пожал плечами Эш.
— Легион! — во всю мощь рявкнул баронет. Его голос зазвучал словно горное эхо, баронет и сам не ожидал от себя такого. Пробрало всех. Каждый вытянулся по струнке, а Рэккер замер, бочком уходя с плаца. — Всем на колени!
Генерал спрыгнул с плаца, вставая вровень с отребьям.
— Я! Сказал! На! Колени!
Каждое слово сопровождалось тем, что стоявший рядом с Эшом легионер лишался своего сердца, путем прямого выдирания последнего из грудины. Правая рука баронета стала почти черной от пепла и крови. За спиной лежало ровно четыре тела, в чьих глазах еще не угасли блики жизни. Умирающие видели, как их сердца рассыпаются, сгорая в ладони генерала, но ничего не могли с этим поделать.
Эш убил еще около десятка и только тогда легион рухнул на колени.
— Уперли руки в снег! — рычал генерал. — Руки! В! Снег!
Еще трое пали, зарываясь в снег. Четыре, хотя, почти четыре тысячи человек встали на четвереньки.
— Слушай меня! — голос Эша стал мало похож на человеческий. Даже Рэккер, человек, по меньшей мере, с маниакальными наклонностями, проникся и замер, стараясь исчезнуть из поля зрения красивого юноши, чьи глаза и лицо были мертвы. Ни тени эмоции не промелькнуло на них, в тот момент, когда рука, окутанная пламенем, погружалась в тело очередного легионера. — С сегодняшнего дня вы не люди! Забудьте своих мам, пап, девок, бабок, сестер и братьев! У зверей нет родных! А вы теперь — звери! Звери не могут говорить, пока их не спросят! Звери не могут стоять, пока им не позволят! Звери не могут ходить, пока им не позволят! Запомните эту позу, потому что она станет для вас родней лежачей!
Эш, проходя мимо рядов, то и дело погружал свой посох в спину того или иного осужденного, отправляя дух последнего в небесные чертоги. Ну или в бездну. Баронет не был силен в теологии и не понимал смысла таких слов как "грех" и "благодетель". В конечном счете, ему было плевать.
— Ты! — гаркнул Эш. — Встать!
На ноги вскочил паренек лет шестнадцати — в легионе были и такие. Эш не знал почему, но им жилось хуже, чем остальным. На каждом построении они сверкали новыми синяками, глаза их были пусты, а походка очень странной. Словно у юношей, да какое там — юнцов, постоянно ломило поясницу.
— За что тебя посадили, зверь?
— Я...
Лишь сорвался первый звук с разбитый губ, как юноша упал на снег — его сердце продолжало биться в руке баронета.
— Я не дозволял тебе говорить, зверь! — рявкнул генерал, превращая кровавый комок в пепел.
Эш пошел дальше, все еще не чувствуя, чтобы его боялись. Сейчас люди, стоявшие в позе жующего оленя были растеряны, они потеряли связь с реальность, не понимая, что происходит. Что ж, это первый шаг на пути к страху.
— Ты! Встать!
На ноги поднялся мужик лет сорока. Он был на две головы выше Эша и полтора раза в шире в плечах.
— За что тебя посадили, зверь?
Легионер молчал, вперив взгляд в снег. Со стороны складывалось такое впечатление, будто медведь опасался поворачиваться мордой к оскалившемуся лисенку.
— Почему не говорим, легионер?! — рычал баронет.
Здоровяк хранил молчание. Тогда Эш впервые в жизни кого-то ударил. Он вложил все силы в этот удар. Кулак со свистом ударил в живот бывшему осужденному и тот, выпучив глаза, согнулся пополам и рухнул на колени. Схаркнув кровью, легионер хранил молчание. Командор с удивлением посмотрел на правую руку — он не ожидал подобной силы. Хотя, скорее всего, это просто последствия не самой сытой и спокойной жизни, ослабившей даже такой организм, как у этого "шатуна".
— Молчишь?! — ревел Эш.
Он сыпал удары на сжавшегося в ком подчиненного. Вокруг висела тишина — легионер не смел даже стонать. Когда баронет банально устал размахивать ногой, то распрямился и сказал:
— Встать.
Служивый поднялся. Он шатался, все его лицо распухло, левая рука была сломана, несколько зубов так и остались лежать на снегу. Удивительно, что он вообще стоял. Эш, смотря на это, не испытывал ровным счетом ничего. Он просто не знал, что нужно что-то испытывать. Этому его не учили.
— Дозволяю говорить, зверь. За что тебя осудили?
— Лэр, я убил человека, пытавшегося украсть у меня деньги.
— Насколько мне известно, подобное даже не считается преступлением.
— У меня сложные отношения с местным судьей, — на лице здоровяка показалась кривая, кровавя улыбка. — В детстве я часто ломал ему нос.
Эш, ничего не сказав, пошел дальше. Здоровяк облегченно вздохнул и хотел уже вновь встать на четвереньки, как закричал от боли. Он опустил взгляд и увидел, что из груди у него торчит рука, сжимающая сердце. Генерал зашел со спины...
Легионер падал на снег, а Эш, отряхнув руку от пепла, пошел дальше. Юноша начинал ощущать, что в воздухе зарождается то самое чувство, которое буквально источал первый придворный Архимаг, когда учил баронета — это был страх.
— Ты! Встать!
Очередной легионер вскочил на ноги. Обычный, невзрачный мужичек лет двадцати шести. Острый нос и подбородок, цепкий взгляд.
— Дозволяю говорить, зверь. За что тебя осудили?
— Лэр, я невинов...
Очередной человек падал с прожжённой грудью. Нет, Эш, конечно, слышал, что у кого не спросишь — все невинно осужденные, но не ожидал подобной тупости.
Дальше началась вереница допроса. Легионеры вставали, рассказывали свою историю, а потом падали замертво. Для баронета не имело разницы, будь перед ним юноша, защищавший честь девушки, матерый убийца, вор, охотник, пытавшийся прокормить семью в голодный год, отправишься в королевские угодья, насильник, или просто неудачник. Без системы, без разбора, без какой-либо логики и здравого смысла. Эш выбирал случайного легионера, заставлял его произнести речь, а потом убивал.
Никто не мог понять смысл действий волшебника и его "логику", а непонимание уже через двадцать трупов привело к всеобщему страху. И следующий, кого окликнул Эш, чуть ли не плакал, поднимаясь с колен. Это все, что было нужно генералу. Выслушав речь человека, заживо сжегшего восемь детей, баронет не стал его убивать. Страх уже крепко сжимал сердца легионеров и не было нужды выдирать их из груди. Что же до преступлений — генералу было плевать.
— Слушай меня, звери! — ревел баронет, вновь поднявшись на помост. — Завтра мы отправляемся в Арабаст! У нас не будет ни оружия, ни доспехов, ни продовольствия, ни лошадей, ни-че-го! А что это означает?! Не слышу! Дозволяю говорить, звери!
Послышался ропот и нестройной мычание.
— Неправильно, звери! Все это мы должны отнять! Мы будем жечь и убивать, насиловать и грабить! Неважно кто перед вами, звери, — ребенок, девка, солдат, крестьянин, лорд или сам бог! Единственное, что вы должны делать — убивать!
По мере того, как Эш говорил, на лицах многих бывших заключенных расплывалась предвкушающая улыбка. Сердце их бились быстрее и вскоре страх тесно переплелся с кровавым безумием.
— Ты что же будем делать, звери?
— Убивать! — слышался крик.
— Грабить! — вторили ему.
— Жечь! — орали третьи.
— Нет! — рявкнул Эш. — Все это для людей, а вы — звери! Так что же мы будем делать, звери?!
Вновь послышался ропот, сквозь который донесся хохот Рэккера:
— Рвать! — кричал он.
— Рвать! — кричал в ответ генерал.
— Рвать! — трубил легион.
Еще долго слышалось это "Рвать", пока Эш не отдал новую команду:
— А сейчас, звери, принять упор лежа!
Почти четыре тысячи человек разом выполнили приказ.
— Тридцать отжиманий, ублюдки! — рыкнул волшебник, копируя тон лейтенанта. — Кто не справиться, будет исключен из рядов доблестного и непобедимого седьмого легиона! Нам ни к чему больные звери!
Рэккер, поднявшись к генералу, смотрел на то, как бывшие каторжники, убийцы, воры и насильники отжимаются по первому слову смазливого паренька, опирающегося на посох. Им не нужны были угрозы, не нужны были кнуты и выкрики. Каждый из них больше смерти боялся чудовище с разноцветными глазами.
— Уважаю, — хмыкнул Рэккер, садясь на стул.
— Слову то обучишь? — спокойно спросил генерал, словно не он только что убил около двух десятков людей, а потом до грязных подштанников закашмарил самых отъявленных мерзавцев Срединного царства.
— Не вопрос, — пожал плечами лейтенант.
К вечеру численность легиона уменьшилась на три сотни человек — говорят, их обезглавленные тела до сих пор лежат в земле плаца, давно поросшего бурьяном.
8й день месяца Зунд, 322й год, королевство Арабаст
Эш, блуждая по замку, наконец наткнулся на "пней". Те что-то шумно обсуждали в довольно просторных покоях.
— Безумие, — качала головой Мери. — Сущее безумие.
Судя по тому, что фехтовальщица свободно разговаривала с той троицей, встреченной накануне, отряд все же стал частью проклятья.
