-Да, — отвечаю. — Пока работаю, но планирую перевестись на новую работу. В Москву, в Кремль, — буду там ответственным секретарём и стенографисткой. Вот!

Трактор так насупил брови, что досада и разочарование отчетливо выписались.

— Как же так? Из нашего захудалого южного городка, — и сразу в Кремль?

— У меня там родственники, — отвечаю.— Моя внучатая бабушка полы моет у самого...

Трактор вовсе нос повесил. Поверил, ну надо же! Чудак доверчивый...А это я просто учусь чувство юмора "выращивать",— вот его избрала как объект подопытный.

— Хотел поделиться с Вами радостью, Зоюшка! Разрешили мне зваться Тарасом! Сочли мои объяснения о необходимости смены имени весомыми и приняли даже с юмором и пониманием, смеялись... Жду вот получения нового паспорта. Хотел вот и Вам о том сообщить. Это же для меня такое счастье, что не будут больше люди надо моим несчастным именем смеяться...У сестры хоть имя Революция, смысл значителен, но легко ли быть Трактором с легкой руки малограмотных родителей?

— Люди всегда найдут, над чем им смеяться, если захотят, — отвечаю. — Вот и я, например, над Вами, Тараска, сейчас попыталась посмеяться, а Вы и не заподозрили подлога, потому как разговаривала я с Вами серьёзно и без улыбки на лице. Ура, значит, я научилась шутить и притворяться! Взрослею...

Тарас только головой покачал, заспорил:

— Да разве же это хорошо, Зоюшка, учиться притворяться? Полагаю, что нет...

Хороший парень Тараска, искренний, — что думает, то и говорит...Но всегда ли оно хорошо, — правду всем говорить? Похоже, я уже познала искусство недосказывать... Если и не врать откровенно...

Тарас меня пригласил в клуб Железнодорожников после работы, и я согласилась пойти с ним на танцы. Вот Грант — тот меня, почему-то, всё больше в кафе водит, а на танцы — редко. Наверное, не его стихия — ногами притопывать...

Договорились встретиться в половине восьмого возле аптеки центральной. Пришла я домой к себе, в пустую квартиру, приоделась, "причепурилась": губки подкрасила, попудрилась, подушилась "Красной Москвой", надела новую пару чулок нейлоновых и шитое в ателье модное приталенное платье, красное в белый горох, — нескромное несколько, но — к лицу...И пошла... Тарас пришел в пиджаке серебристо-сером, в кепке черной новой, — чист денди лондонский...Сперва мы с ним зашли перекусить в кулинарию, по-простому съели по беляшу, выпили кофе с молоком и печеньем, и мне очень понравилось, что Тарас для первого свидания не стал "выпендриваться". По пути на танцы рассказывал смешные истории "к месту":

-Зоюшка, надеюсь, Вы посмеяться любите? Вот как Вы думаете, что такое "танцы"? Только не перечисляйте мне, какие Вы танцы знаете...

— Ах, Тарас, да не задавайте Вы мне вопросов. Вы меня пригласили, — вот и развлекайте! А я — послушаю...Устала я сегодня на работе думать...

— А танцы, Зоюшка, есть искусство убирать ноги быстрее, чем Вам их партнер отдавит! Или вот еще: спрашивает парень на пляже в Сочи девушку, не работает ли она учителем танцев. Она ему отвечает: "Нет. А вы это подумали, потому что у меня фигура стройная?" Он и говорит: "Просто у вас такие пятки грязные!..."

— Фу, — говорю, а сама смеюсь в восхищении от приятной неожиданности, что Тарас — такой весельчак, — грубоватая шутка! Лучше что-нибудь возвышенное расскажите!

Но, тем временем, мы пришли в клуб. Танцевали до упаду! И патефон звучал, и "живая музыка", — баянист так играл, что за душу брало. Долго танцевали. Приятно мне его было держаться за него во время танца, и порой легкая дрожь бить начала, словно тело жило собственной, отдельной жизнью необъяснимой. С Грантом было иначе: интересно очень, вдохновляющее как-то, но дрожь не пронизывала насквозь...

Стемнело давно, когда на улицу вышли. Почему-то я испугалась Тараску вести к своему дому. Чего испугалась? Он же такой милый и славный...Или...себя испугалась?...А только я его привела к дому родителей, в котором, почему-то, темно было, — не иначе как ушли куда-то погулять. Может, и в ресторан, — любит дядя Семён маму водить по таким заведениям, что просто удивительно для людей, которые не находятся в стадии ухаживания...Шикарных заказов, как в первый наш общий поход в ресторан, отчим больше не делает, — мама против, — но и так приятно, что тебя хотят баловать и радовать...

Попрощалась я с Тараской у калитки. Сказала, что здесь "мои" живут, только не стала объяснять, что живу — отдельно. Ни к чему. Сейчас "мои" в гости ушли, но скоро вернутся, поэтому не могу сегодня в дом пригласить. Тарас понимающе закивал, и прижал меня к себе. И поцеловал, — правда, в щеку. Все действия были так быстро произведены, что я ничего и не поняла толком. Не оттолкнула. Лишь сердце забилось загнанным зайчиком...

Тарас ушел. Сказал, что несколько ближайших дней будет работать допоздна, даже не знает точно, сколько именно дней, — один из сменщиков заболел, — но, как только вырвется, в первый же выходной прибежит ко мне на работу. И я не сказала: "нет". Удивительно: не было сказано никаких привычных фраз вроде: "нравишься — не нравишься", — видимо, и так всё было ясно: у него, во время танцев, тоже сердце отстукивало и щеки горели. Симпатия налицо у обоих. И так мне хорошо, уютно на душе стало. Какая-то обезмысленность словно навалилась. Или...я влюбилась в Тараску? Вот так, сразу? Без всякой гордости?

Вошла. В квартире пусто. На улице собаки "брешут", — всё как всегда. Точно, в ресторан пошли. Или, может, в кино."Молодые", одно слово...Нельзя завидовать!...

Чай попила с листьями малины и смородины, — бабушка всю семью этой "сушеницей" снабжает, — полезная и вкусная вещь, если смешивать при заваривании с чёрным чаем. Посидела на диване в одиночестве, включила радио. Чёрная тарелка репродуктора на стене вещала об успехах в сельском хозяйстве. Скучно. Включила приёмник, — записанный подучётно на маму уже несколько лет, — поймала приятную "отдыхающую" музыку, хотела расслабиться. Домой идти было поздно, — темно на улице. Останусь здесь ночевать...Но расслабиться не получилось, хотя Мотька, который пока так и живёт у "родителей", — очень отчим просил котёнка ему оставить, особенно во время болезни, якобы кошки — целители, а сам просто полюбил Мотьку, — настойчиво мурлыкал мне песенку прямо в ухо и обнимал нежно...Но мысли мои неспокойные не позволили спокойно на месте посидеть: вскочила я, неугомонная, и принялась снова карманы обшаривать. Правда, действовать следовало осторожно, зато момент был удачный избран: отчим был уверен, что меня в эту ночь в доме не будет, — значит, наверняка, утратил временно бдительность...И моя комсомольская совесть вновь взыграла: очень хотелось мне его на "чистую воду" вывести. Вот только зачем, — ответа бы не дала: ведь хочу матери счастья, значит, всё равно не буду выдавать отчима, что бы там он ни натворил. Если только он — не убийца...Но такого о нём даже я не думаю...Мне повезло! Уже в третьем из "обрысканных" карманов нашла вскрытый конверт, на котором обратный адрес был написан неразборчиво до крайности, — очевидно, намеренно, так как город (Горький) и индекс отправителя были выписаны прекрасно и отчетливо. И адрес отчима — то есть адрес нашего дома — тоже хорошо написаны. Вывод — отправитель сознательно неразборчиво написал свой адрес зачем-то...Ну, да это неважно...Важно, что за письмо такое? Может, родственники какие отчиму пишут? Только что-то он о родне особо не распространяется...Ни о каком Горьком, — бывшем Нижнем Новгороде, в далёком 1932 переименованном в честь великого пролетарского писателя, — которого я, признаться, не люблю, — или не понимаю, — никогда отчим словом не упомянул... Признаться, мне бы очень хотелось однажды побывать в этом волжском городе, основанном князем Юрием, — или Георгием, — Всеволодовичем в 1221 году у места слияния двух великих рек Волги и Оки как опорный пункт обороны границ Владимирского княжества от мордвы, черемисов и татар...Итак, что же в этом тоненьком письмеце? Почитаем... Текст мал и прост:

"Уважаемый Семён Васильевич!

Пишет Вам Катерина, жиличка Ваша.

В первых строках письмах хочу спросить о Вашем здоровье. Надеюсь, всё у вас благополучно. Почитай, с весны вы не приезжали "проведывать" свою квартиру, и писем тоже от вас не приходит. Рада была донельзя, когда получила Вашу открытку с указанием теперешнего временного адреса. Желаю, чтобы в южных краях Ваше здоровье, ослабшее за годы ударного труда под землей, окрепло и восстановилось. Уведомляю Вас, что за квартиру плачу исправно, — оплаченные на почте квитанции прилагаю. Демонстрацию вот, посвященную Великому дню 7 Ноября, празднику великого Октября, вчера наблюдала из окон квартиры, — хорошо жить в центре! Так я уже привыкла к Вашей квартире, что почитаю эти стены милые почти родными. Вы — мой подлинный благодетель! Учёба моя продвигается потихоньку, еще год остался учиться в институте. Учусь прилежно, в квартиру никого не вожу, как вы и велели при отъезде. Отношения с соседями — нормальные, больше никто с пятого этажа нас не затапливал, поскольку в квартире этажом выше сменились обитатели, теперь там живёт приличная семья с двумя детишками, а Петька-выпивоха, слава Богу, обменялся в более удалённый район. Наверно, доплату взял. Так со временем всю квартиру пропьет, пойдёт жить в общежитие. Но это я отвлеклась.

Остаюсь с наилучшими к Вам, Семён Васильевич, добрыми пожеланиями,

Катерина "

Вот и всё письмо. Явно не полюбовницей написано. И несколько оплаченных квитанций по оплате коммунальных услуг. В графе, где должно быть имя владельца квартиры, четко прописано: "Савчук Семён Васильевич". Ну, и как это понимать?

Получается, у дяди Семёна в далеком и огромном приволжском городе Горьком, где квартиры, наверняка, стоят на порядок дороже жилищ нашего городка, есть квартира, которую он сдаёт некой студенточке и, видимо, недорого, раз она так перед ним в письме "спину гнёт"...И квартира не где-нибудь, — в центре крупного промышленного города, раз та студентка на демонстрацию в окно смотрела.

Это что же это получается: у дяди Семёна несколько жилищ? Но как это может быть? Человек должен жить в своём жилье, там, где и прописан, но там, где у человека — собственность, именно там он должен быть прописан. Если квартира у отчима в Горьком, как может он быть прописан в том самом частном доме, в котором я сейчас сижу на диване и письмо читаю? Я сама видела его новый паспорт с сальской пропиской...Просто голова кругом идёт!

Если тот домишко в Гиганте заколочен, то, возможно, дядя Семён и там прописан? Возможен вариант, конечно, что тот домик он на кого-то переписал, — ничего утверждать не могу, — платежек не видела, — но в отношении квартиры в Горьком подтверждение о праве собственности на неё, принадлежащем дяде Семёну, — вот оно, у меня в руках: его имя в платежках как основного квартиросъемщика жилья. А что это есть такое, как не негласное право собственности...Да, запутаешься!

Но один человек не может быть прописан одновременно в нескольких местах и владеть сразу и домом, и квартирой. Наше социалистическое жилищное законодательство подобного мещанства не допускает, но, однако, похоже, что в данном конкретном случае именно такой факт нарушения законности налицо: у отчима две жилплощади! Как такое может быть? Ведь в отношении жилья у нас господствует строгий учёт и порядок...

От непонимания за голову взялась: заболела она у меня впервые в жизни. Что я должна теперь делать? ...Перво-наперво: положила письмецо обратно в конверт, уместила на прежнее место в кармане, пиджак расправила, поправила на вешалке.

Завтра нужно с бабушкой посоветоваться!.. Тут собаки залаяли: родители вернулись.

Глава 11.

Оказывается, они в кино ходили. Понравился им фильм. Называется "Сказание о Земле Сибирской", снят режиссёром Пырьевым. Принялись они мне одновременно рассказывать о содержании: мама взахлёб, а отчим — спокойно, взвешенно, тихо так, вкрадчиво. Но именно с его слов я больше конкретных деталей запомнила, чем из маминых "перескоков", очень быстро она мыслью "прыгает"... В фильме некий пианист Андрей Балашов после тяжелого ранения на фронте во время Великой Отечественной Войны лишился возможности профессионально заниматься музыкой, потому что повредил руки. Гордый, не попрощался с лучшими друзьями и горячо любимой Наташей, взял да и уехал в Сибирь. Не захотел, чтобы его жалели. Работал где-то на строительстве комбината, по вечерам пел в местной чайной. Случайно, по неблагоприятным погодным условиям, на аэродром неподалеку от той самой стройки посадили самолёт с артистами, отправляющимися на конкурс за границу. И именно в этом самолёте летят Борис и Наташа. Андрей встретился с ними случайно, и эта встреча перевернула его существование: он уехал в Заполярье и там сотворил симфонию "Сказание о земле Сибирской", которая получает всеобщее признание. А главные роли в фильме сыграли Владимир Дружников и чудесная, простая и милая актриса Марина Ладынина. Вот только из рассказа "родителей" что-то я не поняла, как там с любовью в конце дело обстоит: надо самой сходить посмотреть. Фильм, оказывается, не новый, а я не видела. Как так?

Легла спать в мансарде крошечной. Родители еще долго на кухне шумели, чай пили. Удивляюсь выносливости организма отчима: недавно еще был на краю смерти, и вот уже веселит мать напропалую, хочет жить полной жизнью. Мама мне шепнула на днях, что, оказывается, они вдвоём с отчимом ездили недавно на Маныч, — есть там одна "хорошая бабушка", знахарка Пелагея, она Сёмушке помогла. Как помогла? Такие взрослые люди, а верят во всякую ерунду...Но, судя по тихим звукам поцелуев, которые я вчера вечером поневоле услышала, знахарка и правда чародейка, — родители мои — люди далеко не молодые...Дяде Семёну уже шестьдесят, а он!... Неунывающий человек. И что я такая подозрительная? Ведь наверняка никому ничего дурного он не делает. Подумаешь, две квартиры, или лишний паспорт, не сданный в милицию, — и что из этого? Имя везде одно и то же... Уверена, что он никого не убил и не ограбил ночной порой. А эти все квартиры, — это такая чепуха, все нормальные люди хотят иметь собственность, не готовы люди пока к коммунизму, каждый стремится иметь своё... В каждом советском человеке, бабушка говорит, в глубине души таится "акула капитализма", и должны пройти века, чтобы у этих акул выпали ядовитые зубы своекорыстия... Вот зачем, спрашивается, я по чужим карманам лазаю, "шмон" в вещах устраиваю? Стыдно самой за такое поведение... Понравилась мне игра в Холмса, вот что, но сама и на Ватсона не тяну...

Мотька, серенький и слегка пушистый, с глазками, начинающими зеленеть, — недавно еще глазенки светились голубизной, — залез ко мне в дырку пододеяльника, залег на шерстяном одеяле, замурлыкал счастливо. Уснул. И я вскоре уснула.

На другое утро пришлось рано просыпаться: будильник загодя завела. Мама идёт на работу позже, а почта начинает с восьми утра ежедневную круговерть. Даже репродуктор не стала включать: пусть старшие спят. Тихонько выпила чай, заваренный на листьях смородины, — вкусно с мёдом! Съела ватрушку домашнюю, вчерашнюю, и засобиралась. Уходя, споткнулась в коридоре в сумраке, свет пришлось включить, а ведь хотела сэкономить. Застегнула свои полуботиночки-"ботильоны", улыбнулась себе перед зеркалом, настраиваясь на хорошее, и тут увидела, что споткнулась я о разбросанные вчера отчимом его ботинки. И какие ботинки: забавные, крокодиловые, что ли? Наверно, искусственная кожа. Нагнулась, хотела поставить ботинки на подставку для обуви, — тяжеленькие оказались. У левого ботинка набойка каблука слегка отходит, гвоздик один, похоже вылетел. Того и гляди, отвалится набойка широкая. Смотрю, а из-под набойки будто краешек какой-то бумажки торчит, миллиметра на три, но видно. Ну и сапожник: бумагу внутрь подошвы напихал!... Удивительное дело: отчим и так высоченный, зачем ему еще такой подбор высокий на обуви? Чтобы с деревьями соперничать?