Протокольные моменты, связанные с наградами, достаточно сложны, так как определяются собственно протоколом, сложившимися обычаями, а также обычаями каждого царствования. Высокопородные поняши, впрочем, усваивают необходимые манеры из непосредственного опыта общения. Что касается низкопородных, для них действует одно общее правило: любой низкопородный ниже по статусу, чем любая поняша, а их отношения друг с другом касаются только их самих.
Тем не менее я постараюсь дать читателю общее представление об иерархии орденов и сопутствующих ей моментах.
Первенствует орден Узды, за ним идут Дышло и Стремя, далее — Шлея, и в самом конце — Боярышник. Внутри орденов поняши с высшим рангом первенствуют перед поняшами низшего ранга. В ордене Шлеи поняши всех каденций считаются равными. Внутренняя иерархия определяется сложной и не вполне формальной системой, меняющейся от ситуации к ситуации. Высокое положение Шлеи даёт её обладательницам особые права, упоминаемые выше.
В случае принадлежности поняши к нескольким орденам более высокое достоинство поглощает более низкое. Если поняша обладает Стременем и Дышлом равных достоинств, то с точки зрения протокола более значимой наградой считается та, которая получена первой. Фактически же это не соблюдается, а работает неформальное правило "большее уважение оказывается более уважаемой".
Честь, воздаваемая кавалеркам и кавалерам Боярышника, определяется дипломатическим протоколом и иными соображениями. Но что касается награждённых им жителей Эквестрии, то они считаются младшими по чести и воздают честь старшим орденам. Однако же они формально стоят выше обладателей и даже обладательниц именных даров, и те должны оказывать им честь. На практике, разумеется, низкопородные воздают честь любым поняшам, но это считается любезностью с их стороны, заслуживающей ответной благодарности. Правильное поведение в таких случаях усваивается из повседневной полусветской жизни. Даже очень молодая и наивная поняша-двухсотка быстро узнаёт, как нужно улыбнуться и кивнуть уступающему ей путь педобиру, чью грудь украшает Боярышник.
Заключение
Разумеется, я охватил далеко не все аспекты эквестрийской орденской системы. Многие важные моменты — например, связанные с именными дарами — я был вынужден оставить в тени. Но, так или иначе, мы можем констатировать, что орденская система Эквестрии — живой, развивающийся организм, играющий важную роль в жизни социума высокопородных.
ШЕСТОЙ КЛЮЧИК, НОЧНОЙ. ОЧЕНЬ ЖАЛЬ
Можно вообще не читать, ибо история эта апокрифическая и недостоверная. Но если всё-таки решились — то после главы 52.
Ночью в лесу очень страшно.
...Ущербная Луна.
...Ночь шита серебром.
Юная Капкейк Сакрифайс не видела ущербной луны — её закрывали деревья. Деревьев она тоже не видела. Она вообще ничего не видела, даже свои копытца. Только темнота, темнота чуть разных оттенков — где-то она была темнее, и Капкейк понимала, что это препятствие. Пару раз она всё-таки ударилась обо что-то твёрдое, и каждый раз сильно пугалась.
По тропе её вёл бэтмен. Он сидел на холке и тихо попискивал, когда она поворачивала куда-то не туда. Один раз он сильно потянул её за уши, она отпрянула, и тут же услышала шорох осыпающейся земли. Видимо, впереди была яма. Но такое было один раз. А так — она просто шла, переставляла ноги в тяжёлых гиппосандалиях, изо всех сил надеясь, что это когда-нибудь кончится. И стараясь не думать, как она пойдёт назад.
Впереди показался просвет. Капкейк вышла на маленькую полянку-западинку. Тут было посветлее: укалывались кроны деревьев и небо. Но ущербной луны она не увидела — её заслоняла туча.
...Ты смотришь на меня.
...Ты помнишь обо мне.
Поняша решила ненадолго прилечь и перевести дух. Осторожно склонилась, попробовала губами траву, понюхала. Тихо фыркнула. Вроде бы ничего особенного — но трава была холодной и влажной. И, наверное, очень грязной. Капкейк подумала, в каком состоянии сейчас её ножки, и вздохнула. В прошлый раз, когда она была здесь со школьной экскурсией, она оступилась и попала в болото. Аделаида Аксиньевна, ответственная за детей, её, конечно, тут же вытащила — а потом её бэтмен долго возился, снимая с ноги отвратительную чёрную пиявку. Прошло десять лет, а она до сих пор помнила, как ей было стыдно и страшно. Брбрбрбр.
...Как крохотен ущерб отточенным серпом...
Луна, наконец, выглянула — жёлтая, круглая, чуть неровная справа.
...Но как бездонна щель, как пристально узка...
Капкейк Сакрифайс неловко повернулась, ложась, и шлейку снова перекосило. В коробе сухо зашуршало.
Девушка в сотый раз сказала себе, что она сама себе злобная скобейда. Надо было подготовиться как следует. Ей была нужна не гламурная шлейка для танцпола, а настоящая рабочая шлея. Как у курьерок. У Туси Лоллипоп была курьерская шлея. Надо было попросить у неё. Хотя нет, Туся любопытная, пристала бы с расспросами. И не отстала бы, пока Капкейк не рассказала бы всё.
В лесу раздался какой-то звук. Девушка пригнулась, пытаясь слиться с травой.
Звук повторился. Затрещал сук. Она не успела как следует испугаться, как снова стало тихо.
Бэтмен тихо-тихо пискнул. Глупое существо чуяло кого-то поблизости.
Оставалось лежать, вжимаясь брюхом в холодную мокрядь, и ругать себя за дефство и поиск приключений на собственную жё. А если на неё нападёт какая-нибудь дикая джигурда? Которую она не успеет заняшить? Хотя в ней же целых сто пятьдесят, должна успеть... А если стая? Аделаида Аксиньевна вроде бы говорила, что в таких случаях нужно сначала някнуть вожака. Хорошо, допустим, это получится. А вдруг они бросятся со всех сторон?
Капкейк вздрогнула — всем телом, от кончика носа до репицы хвоста. Подумала, что та вещь, что лежит в неё в коробе, страшнее, чем ночь в лесу.
Опять звук. На этот раз вроде бы удаляющийся.
Поняша осторожно поднялась, встряхнулась. Вроде бы никого. Теперь нужно найти тропу и дойти до большого камня. Его нужно приподнять. Это непросто, но она сильная, она сможет. Под ним будет ямка. Туда нужно положить короб, это сделает бэтмен. Опустить камень, и после этого быстро, тихо и осторожно вернуться той же дорогой.
Бэтмен запищал. Он так делал, когда чуял чужой запах.
В животе у Капкейк стало холодно от страха. Очень захотелось, чтобы это был сон. И проснуться дома. Не в общаге, а именно дома. У мамы, на улице Шлатких Пузиков. Когда-то, маленькой, она стеснялась говорить подружкам, что живёт на улице с таким смешным названием. Потом она стала спрашивать маму, откуда оно такое, но мама не знала. В конце концов соседка Аделаида Аксиньевна — тогда маленькая Капочка ещё не знала, что будет у неё учиться — сказала, что улица названа в честь дочки подруги первой губернаторки Кавая. Девочка умерла совсем маленькая, ей не успели даже дать имени. Мама называла её просто "мой шлаткий пузик". И губернаторка своей властью назвала улицу, на которой жила её подруга, "улицей Шладких Пузиков".
Капкейк из этой истории поняла, что губернаторка с этой подружкой к тому времени сильно поссорились. И что пони иногда бывают очень злыми.
Потом она выросла, увлеклась историей, и узнала, насколько злыми бывали пони. Особенно раньше.
Она невольно вздохнула. Шевельнулись бока. Содержимое короба шевельнулось тоже.
Ущербная луна выглянула снова. На полянку плеснуло прозрачным сухим светом.
Поняше показалось, что у неё под животиком что-то шевелится — небольшое, скользкое. Капкейк тут же примстилась змея, жалящая в вымя. Она в ужасе вскочила на ноги и отпрянула. Потом осторожно приблизила мордочку, но ничего страшного не увидела, кроме кротовой ямки.
Девушка постаралась успокоиться и собраться с мыслями. Надо было что-то решать. И при всём богатстве выбора альтернативы не было. Надо было следовать плану и дойти до камня. Любые другие варианты были бессмысленными. Даже если за ней кто-то следит — он не оставит её в покое. Она слишком далеко зашла. Во всех смыслах.
Дрожа, на подкашивающихся ногах, Капкейк пересекла полянку и принялась искать тропу. Бэтмен на холке вёл себя тихо, даже слишком.
Тропа нашлась среди огромных лопухов. Голодная поняша осторожно откусила край и тут же выплюнула: лопух оказался горьким. Она вспомнила, как Аделаида Аксиньевна говорила, что в лесу ничего нельзя есть, даже обычную траву. Мало ли что растёт среди этой травушки-муравушки. Или, не дай Дочь, ползает. Брбрбрбр.
Чтобы отвлечься, она попыталась подумать о перспективах своей авантюры. Скорее всего, публикация займёт не меньше полугода. Сначала эмпаты Директории проверят время рукописи. Потом установят подлинность подписи. Передадут историкам, они сверят факты и проделают экспертизу. А потом ещё будут работать над текстом.
Написанное было ужасно. Слишком ужасно, чтобы быть неправдой.
Наверное, думала она, это не совсем хорошо, если такая рукопись будет напечатана. Но зато не будет больше этих глупых разговоров про легенды и мифы. Потому что мифы и легенды оказались истинными. Может быть, не все, но...
В темноте показалось что-то белое, продолговатое. Тот самый камень. Она пришла.
Капкейк осторожно-осторожно высунула мордочку из листвы. Понюхала воздух. Вроде бы никого. Поняша несколько раз глубоко вздохнула, собираясь с силами, и вышла. Днём бы она сказала, что вышла на свет — но луна снова куда-то скрылась, а другого света не было.
Ничего страшного не произошло. Только бэтмен завозился на холке, стараясь устроиться поудобнее.
Она подошла поближе. Камень тускло белел в темноте. От него пахло мокрым известняком. И на нём что-то лежало.
Близорукая девушка прищурилась — и отдёрнулась.
Это был череп. Сначала перепуганной девушке показалось, что это череп пони. Потом до неё дошло, что он слишком маленький. Такой мог бы принадлежать небольшой пупице. Или жеребёнку.
Заинтригованная, Капкейк склонилась над черепом. Ей показалось, что внутри него что-то мерцает — то ли пердимонокль, то ли какой-то другой артефакт. Она попыталась его перевернуть, чтобы рассмотреть получше.
Но не успела.
— Йййййооооооогогогого! — раздалось у неё над ухом жуткое, исполненное злого торжества ржание. Оно гремело со всех сторон, и спастись от него было негде. Ошеломлённая и перепуганная Капкейк присела и прижала уши.
За деревьями вспыхнули факелы. Тяжёлые оранжевые огни, казалось, оставляли в темноте светящиеся дорожки.
— Ооойёуууу! Ооойёуууу! — кричали из-за деревьев.
Бэтмен прижался к холке хозяйки, мелко-мелко вздрагивая.
Какое-то мгновение Капкейк думала, что сейчас грохнется в обморок — или понесётся сломя голову неизвестно куда. Ни на то, ни на другое её не хватило. Она просто стояла, хватая ртом воздух, и пыталась осмыслить тот факт, что разоблачена, поймана, и теперь с ней сделают что-то ужасное. Может быть, даже выгонят из института.
Огни за деревьями перестали ходить ходуном, крики тоже стихли. На полянку вышли пони. Восемь или девять, все в одинаковых чёрных попонах и с чёрными балаклавами на головах. Они были со всех сторон, и Капкейк поняла, что бежать некуда.
Потом появились два высоких лемура с факелами. А между ними — тёмно-серая в их свете поняша без балаклавы.
— Аделаида Аксиньевна, — с облегчением прошептала Капкейк, оседая на попу: у неё подкосились задние ноги. — Аделаида Аксиньевна, ну нельзя же так...
— Капа, — строго сказала поняша без балаклавы. — Вообще-то это должна тебе говорить я.
Девушка не слушала: у неё от облегчения закружилась голова.
— Насколько я понимаю, — тем же строгим голосом сказала Аксиньевна, — ты тут не просто так гуляешь. Что там у тебя в коробочке?
— Рукопись, — легко призналась Капкейк.
— Я там понимаю, архивная?
— Не надо меня допрашивать! Дайте три минуты! — сказала девушка. — Я всё объясню!
— Все слышали? — спросила тёмно-серая пони. — Три минуты. Время пошло.
— Ну в общем так, — зачастила Капкейк. — Я работала в институтском архиве... и Марго попросила меня помочь разобрать одну секцию...
— Марго — это смотрительница? Я ей заднюю мочалку-то накручу, — пообещала Аделаида Аксиньевна.
— Не надо, она тут ни при чём, — затараторила Капкейк ещё быстрее. — Просто я не справилась и решила взять домой... А там были рукописи, мемуары в основном... Я как-то даже увлеклась... И вот среди этого всего я нашла очень старые документы.
— Насколько старые? — перебила преподавательница.
Капкейк зажмурилась, набрала воздуху в лёгкие и сказала:
— Начало второго века.
— Ты хочешь сказать, — повысила голос преподавательница, — что нашла фальшивку, которую ты датировала началом второго века?
— Ну да, конечно, — Капкейк встала, стараясь незаметно отряхнуться. — Фальшивку. Потому что нефальшивых рукописей начала второго века не бывает, так?
— Все сохранившиеся рукописи этого периода ты можешь увидеть в Понивилльском историческом музее, — сказала Аделаида Аксиньевна. — В них нет ничего интересного.
— А в этой рукописи я нашла очень много интересного! Даже чересчур, — расхрабрилась Капкейк. — Я потом две ночи не спала.
— Капа, время вышло, — перебила её преподавательница. — Давай я дорасскажу за тебя. Ты нашла роман в стиле нуар, стилизованный под древнюю рукопись. Поверила, что это действительно древняя рукопись, потому что ты считаешь себя очень умной. Просто отдать её кому следует ты не пожелала, потому что вбила себе в голову, что власти что-то скрывают...
— Но ведь они скрывают! — Капкейк легонько стукнула задним копытцем, как будто она стояла не посреди ночного леса, а у Аделаиды Аксиньевны в аудитории. — Из-за какой-то дурацкой секретности! А это важно для истории! Должна быть свобода паучного ноиска... то есть научного поиска!
— Не ори. Так ты ради свободы научного поиска украла документ из архива?
Капкейк сконфуженно промолчала.
— И договорилась, — продолжала преподша, — с кем-то, кто пообещал переправить рукопись в Директорию. Ради чего ты пошла ночью в опасный тёмный лес. Что делает честь твоей смелости, но не твоему вздорному упрямству. И слепой доверчивости. Вообще: доверять такие вещи педобиру — это очень глупо.
— Отец Анто... — ляпнула поняша и прикусила язычок.
— Да, именно. Отец Антоний Ревматик. Он сразу же известил кого следует. Впрочем, это входит в его обязанности — если ты понимаешь, о чём я. И очень хорошо, что ты не пыталась его няшить, чтобы что-нибудь узнать. Он под защитой ордена Боярышника, и у тебя были бы очень серьёзные неприятности. Ладно, хватит. Давай сюда свои бумажки.
— Это не бумажки, — Капкейк посмотрела в глаза старой преподавательнице. — Это пергамент.
— Вот как? Любопытно. Жора, — её голос изменился на тот, которым говорят с электоратом, — проверь, что у неё в сумочке.
Из-за спины преподавательницы вылез, переваливаясь, большой серый енот. Он бесцеремонно подошёл к Капкейк, снял с неё короб, залез в него ручками и замер.
— Это кожа пони, — сказал он, наконец. — Маленькой девочки.
Стало очень тихо.
