— Так в Карабахе сорок часов до ввода войск именно дружинники ситуацию держали, — вмешался начальник ГРУ Петр Иванович Ивашутин. — Без “щенков с наганами” точно бы погромы начались.

— Вот, — Серов потер лицо ладонями, — люди должны видеть, что с каждым днем что-то меняется к лучшему. Больше разрешено. Малые предприятия открывать можно. Дома на участках без ограничений по высоте фундамента. Кооперативы, торговые автоматы, обеспечение по соцбаллам, новые дома с Линиями Доставки. И надо правильно освещать наши успехи. Не общие “сто тысяч километров дорог”, а конкретно: от села Дубово к райцентру положили асфальт. И раз в год итоговая передача с картинками: так до, а так — после. Товарищ Ефремов по плану проследит за пропагандой.

Товарищ Ефремов только поморщился. Сегодня июнь. Скоро ноябрь, скоро пятое ноября…

— … А недовольных — на фронтир. Все же не на фронт, есть разница. Вот тебе земли до горизонта, вот тебе Конституция. Хочешь яблоки на Марсе — пожалуйста, сажай. И даже лопату выделим бесплатно, а не в капиталистический кредит под пятьсот процентов.

— Кстати, а что Марс? Вовсе отменяется?

Ответил Келдыш:

— Никоим образом. Просто в одиночку нам придется делать по два-три года то, что вместе с американцами мы сделали бы за год. Переносятся сроки.

— Жаль, — проговорил Бартини. — Отчаянно хочется дожить и увидеть.

Келдыш собрал заметки. Все чувствовали, что заседание пора заканчивать. Программа Серова на первый взгляд казалась всем то ли бредом, то ли фантастическим вызовом. Келдыш тоже устал и говорил медленно:

— Да, и мне хочется дожить. Еще одно соображение в пользу Эссоса: на такой планете мы могли бы снова наладить контакт с американцами и в чем-то сотрудничать. И коммунисты, и капиталисты на такой планете будут одинаково чужими.

— Чужими руками каждый герой.

— Петр Николаевич, но ведь неплохой ход, что ни говори. Если на западе говорят: “Русские выигрывают войну и проигрывают мир” — будем воевать. Использовать наше единственное преимущество.

— Вы отвечаете на вопрос “почему?”, а я хочу знать: “зачем”. Зачем воевать, Побиск Георгиевич? Я вас хочу продвинуть на место Бартини, в ГосНИИ прогнозирования и планирования, именно потому, что вы можете на одну науку посмотреть глазами и приемами из других. Вот и скажите, что такого хорошего в бесконечной войне? Расширение “в никуда” — кому оно нужно, для чего вечный фронтир?

Побиск Георгиевич призадумался. Перечитал стенограмму заседания, принесенную Поспеловым “от старших товарищей”. Глядя на стенограмму, Поспелов буркнул:

— На пятой странице смотрите. Ковригина-то мудрая тетка. Прямо не ожидал от женщины. Как она их по сусалам: пытаются-де отыскать разумную жизнь во Вселенной вместо того, чтобы организовать нормальную на Земле.

— Блестящее замечание.

— Товарищ Кузнецов! — Поспелов даже руками взмахнул. — Речь бывает блестящая, но бывает и с матовым покрытием. Я молчу только из уважения к вашему званию профессора. А то бы покрыл.

— Мне будет проще что-либо вам ответить, если вы поясните, что вас так сильно злит. — Побиск снял очки, поморгал и надел очки снова. — Выскажитесь уже, иначе мы сегодня дальше охов-ахов руковзмахов не продвинемся.

Поспелов снял пиджак, повесил на спинку простенького стула. Прошел к двери, приоткрыл и убедился, что никто за ней не подслушивает. Коридоры Московского Педагогического пустовали: студенты давно разъехались по домам, чад и угар экзаменов отбушевал неделю тому. Выжившие аспиранты или что-то делали по своим кабинетам, или, одурев от жары, устраивали выездные диспуты в стиле древних греков: под ивами, где попрохладней, и где проще потом перейти к симпосиону.

Немного успокоившись, Поспелов прошел обратно к столу, сел, отодвинул стопку бумаг. Оперся на сложенные руки.

— Итак, вот Хрущев помер. Он вроде как выборы внедрил, но с нашим народом один-два раза выборы делать — все равно что не делать. Тут нужна традиция. Хотя бы лет сто выборного правления. А здесь появляется риск скатиться в американскую модель. Когда вместо широкой палитры политических сил есть всего две партии, и обе ратуют примерно за одно и то же, и реально сменяются только говорящие головы, озвучивающие решения финансово-промышленных групп… То, что президент Эйзенхауэр назвал “военно-промышленным комплексом”, только “финансово-промышленный”.

— Война, торговля и пиратство…

— В самое яблочко, товарищ Кузнецов! Тем более, у нас еще Хозяина не все позабыли. Все наверх смотрят, команды ждут. Один окрик из Кремля, и все вернется с такой скоростью, что сами ужаснемся.

Побиск молчал, моргал за стеклами очков, даже не порываясь помечать или записывать.

— … Но, допустим, что выборы в СССР идут удачно, там, скажем, раз в пятилетку. Пятилетка Косыгина, пятилетка Машерова, пятилетка Мазурова или там Романова, или кто там из комсомольцев перспективных?

— Лигачев?

— Пускай Лигачев, или этот, ставропольский, в рифму. Но, Побиск, смотрите: кто остается не сменяемым?

Поспелов загибал пальцы:

— Келдыш, наука. Серов, госбезопасность. Кузнецов на флоте. Огарков на армии. Александров по атомным делам. Королев — Челомей — Глушко в космосе. Устинова никто не сковырнет с военпрома, Липгарта с автомобилей. И так далее.

Поспелов прервался и прислушался, но в июньской жаре не уловил никаких посторонних звуков. Провел по столу линию пальцем:

— Вот, эти ребята очень быстро поймут — причем исключительно из благороднейших целей продолжения и удержания взятого Никитой Сергеевичем курса! — нельзя допускать, чтобы их отодвинули от рычагов. А то мало ли, куда зарулит новая говорящая голова. Отменит все достижения шестидесятых, ая-я-яй, что же тогда наши ветераны кушать будут? Нет! Надо прежний курс держать. Серов так прямо и сказал: стоим на достигнутом.

— Несменяемая группировка у власти, — кивнул Побиск. — Со всеми признаками, четко по любимым всем народом Стругацким. “Кто виноват? Что делать? На что сподвижникам земли без крепостных?”

Отложил очки и принялся бездумно перебирать карандаши в пластиковом письменном приборе.

— Значит, вы хотите…

— Да, — сказал Поспелов. — Хочу.

Он снова перетряхнул стенограмму, нашел нужное место, ткнул пальцем:

— Вот. В главном он прав.

— Он?…

— Серов, сука гэбешная! Мы действительно движемся к водопаду… Старшие товарищи дали мне почитать кое-что. Насколько жалки все наши партийные зубры перед молодыми волками капитализма! Не дай бог, “железный занавес” в самом деле упадет, и наша маленькая песочница окажется открытой перед отборной шпаной. Так что я честен перед собой, Побиск. Я не лицемерю о “спасении СССР”. Я хочу спастись лично. Но без группировки этого не будет.

— Разве у вас нет… Своих людей?

— Они мелко плавают. Подмять заводик, торговую базу, магазин или там типографию, зашугать их проверками, чтобы взятки несли — предел мечтаний. Куда девать принесенные взятки, никто не знает. Покупать золото или картины, чтобы рано или поздно товарищи с холодным сердцем и чистыми руками заинтересовались? Неумно, Побиск. Ваша лаборатория славится системным подходом к вопросам. Покажите мне взгляд, найдите мне точку зрения… Другую. Не в русле указаний съезда, не по заветам коммунизма. Другую. Которую не нашли… Динозавры.

— Динозавры Пангею развалили! Сильно топали!

Якут молчал, орудуя лопатой как хороший экскаватор. Пламен отчаянно зевал. Сегодня ночью он хотел кинуть букет синих цветов на подушку Анне, рослой архангельской блондинке. Но так умотался, что кинул букет на собственный спальник и заснул поверх. Друзья, неожиданно, проявили тактичность и смеяться не стали. Теперь Пламен чувствовал себя обязанным и от смущения нес ерунду, краем глаза посматривая на девушек в соседнем раскопе, совсем пока неглубоком.

Девушки тоже посматривали на ковбоев, но у девушек-то имелся выбор. Хоть аспиранты — собственные однокурсники, люди своего круга, понимающие и воспитанные — хоть грубоватые, зато лихие бойцы охраны. Которые спали и служили по распорядку, поэтому с букетами не промахивались. Японке Эмико Синохара в честь неимоверно белой кожи и общей экзотичности набросали цветов на добрый стог сена.

Другим девушкам перепадало тоже. Пухлой Катерине достался букет-куст, за которым она спряталась почти целиком. Рыжей Таньке — остро пахнущий степной набор. Полынь здешняя, похоже. Профессор этому не обрадовался и целый вечер нудел о возможных аллергических реакциях.

— Шеф, но тут же разведка работала, — вступился за рыжую Ярослав, старший студенческой команды. — Проверяли на людях.

— Всю планету они никак не могли проверить, — возразил начальник. — Это вам не фантастика, где автоматы пробы взяли, и вот они антитела через месяц. Укололся и гуляй. У нас на родной Земле обычный тополиный пух до смертей доводил. Неоднократно. Товарищи военные и, э-э, ковбои. Как мужчина, я вас понимаю. Но как руководитель, я не хочу дергать медиков лишний раз. Выбирайте не такие пахучие цветы.

Зинаида, слыша в голосе профессора укоризну, свой букет убрала за спину. Но все уже успели насмотреться. Неяркие белые звездочки, удивительно пошедшие под косынку в мелкий горошек. Собиратель букета наверняка имел художественный вкус. И потому все заподозрили рядового Климентенко, того самого, кто пел: “Стану я точно динозавром, если амфибий переживу.” Все уже знали, что он призвался после отчисления из художки. “Рано вам еще пить, как Харменс ван Рейн”, — сказал ректор. — “Вы свой Ночной Дозор еще не написали. Извольте-с узнать жизнь, извольте-с, юноша, послужить”.

Петя отправился “послужить”, и теперь ответил на подозрительные взоры улыбкой:

— Че смотрите? Песню хотите? Их есть у меня.

Мне кажется порой, что динозавры —

не все, конечно, те, что посмелей —

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились, например, в гусей…

Сержант отделения охраны громко кашлянул.

— Виноват! — Петя сейчас же поправился и запел другую:

— Два питекантропа, обня-а-авшись

доели забродивший фру-у-кт.

И “штож ты вьешься птерода-а-актиль”

Ору-у-ут!

Профессор захлопал в ладоши. Вся экспедиция уже выучила, что заткнуть романтическую натуру можно только аплодисментами, так что профессора быстро поддержали. Потом все пошли спать, а потом Пламен и лопухнулся со своими синими цветочками — но Анна девушка видная, без веника не осталась.

В общем, вчерашний день прошел не зря.

Сегодня парни вгрызались в дерн, перерубая корни топориками и лопатками. Якут равномерно выгребал нарубленное большой совковой лопатой и складывал аккуратно в отвал. Бойцы неподалеку колотили себе сторожевые площадки на деревьях, лестницы к ним, рубили дрова. Девушки сметали землю с костей. Студенты фотографировали, обмеряли, повторяли в уме фразы диссертаций. Профессор изумлялся молча, как полагалось достойному представителю старой школы. Катя — ее фигуру никто бы не перепутал — гоняла двух военных вокруг полевой кухни, чтобы те сыпали крупы сколько надо, а не “на глаз”. Анну болгарин углядеть не смог, но знал, что та в лаборатории, замешивает гипс, чтобы сделать слепки с костей, которые профессор не позволит перевозить. Пламен вздохнул и сказал:

— Если меня тираннозавр начнет жрать, низачто не обосрусь, чтоб ему, гаду, невкусно стало.

— Копайте, друг мой, копайте, — просопел Варен, избегая болтовни. Понятно, что профессор доверил им только снимать верхние слои. Дальше ученые, вооруженные ложечками и кисточками, сметали землю буквально по крошечке.

Один приличный скелет группа за прошлую неделю очистила, и теперь профессор ломал голову, подозрительно глядя на троицу ковбоев. Парни вроде как серьезные. Но серьезные и шутят серьезно. Натащили еще откуда-то костей, выложили ночью, пока все спали… Сейчас вон, вскрывают соседний квадрат, и ждут, наверное, как удалась шутка.

С другой стороны, грунт не вспарушен, снимается с усилием. Если предположить, что ни “мальчик Варя”, ни якут, ни болгарин, словом — никто каверзы ночью не учинил… То что же это получается? А?

Профессор еще раз вздохнул. Вылез по лесенке из неошкуренных стволиков, отряхнул руки и послал помощника за фотоаппаратом.

На дне раскопа четко и ясно вырисовывался скелет натурального дракона.

Дракона в Квохоре до того случая никто не видел. Говорили, правда, якобы, мол, при основании Квохора некий великий герой именно отсюда вел войска на возрождение древнего царства. И вот он как раз-таки на драконе геройствовал. Герой, положено.

Так это ж когда еще! Сколько лет миновало. Живого дракона с тех пор в Квохоре не встречали — и, в общем, не огорчались этим обстоятельством нисколько.

Все эти годы Квохор жил себе на торговом тракте из бесконечных степей в приморский Пентос, получал немалые деньги с караванов от самого Узкого Моря в Травяное Море и обратно. Воевал понемногу с таким же городом Норвос на том самом тракте, только западнее, принося пленников той войны на алтарь Черного Козла. Иногда еще приходили из Травяного Моря степняки-дотракийцы. Но стены Квохора вовремя чинили, подновляли. Денег на наемников-Безупречных городской совет отпускал, сколько надо. А еще кузнечный цех города Квохор берег секрет валирийской стали и делал из нее превосходнейшее оружие. Находилось, в общем, чем приветить буйных гостей.

Поэтому, конечно, живому валирийскому дракону, пролетевшему под облаками, никто не обрадовался. Что дракону самые высокие стены!

Страна Валирия держала под железной пятой немалый кусок обитаемого мира. Но прогневала богов, и теперь на месте гордых крепостей дымили вулканы. Море вокруг Валирии парило горьким, тяжким — немало искателей древних сокровищ выхаркали внутренности по возвращению.

Валирийская сталь — это хорошо. Это кузнечная улица Квохора понимала, уважала, ценила и практиковала с утра до ночи. Стали в мире вообще немного. А уж стали валирийской — капля в море. Секреты работы с ней, секреты легендарных мечей после падения Валирии только в Квохоре и остались.

Валирийский дракон — это плохо. Совсем плохо. Валирия ведь чем завоевала полмира? Драконами и завоевала. Правда, до Квохора железный прибой Валирии не докатился — тогда, сотни лет назад, когда Валирия еще гордо возносилась к небу башнями и теми самыми драконами.

А сегодня?

Что значил пролетевший дракон? Что всплыл из древности способ управлять старинным летающим оружием, и скоро выжившие валирийцы опять понесут по земле меч и кровь? Правду сказать, немного выжило валирийцев, но есть, есть. Вот, недалеко ходить, пару лет назад мимо города проезжали эти самые дотракийцы, только с миром. Так их предводитель, кхал Дрого, добыл в приморском Пентосе жену-принцессу. Кто видел, говорил: точно валирийка. Белые волосы, лиловые глаза — больше ни у кого в обитаемой земле не бывает, у валирийцев только.