Мастерград 6

От нервной перегрузки Петелин решил избавиться оптимальным способом — прикрыл глаза и вернулся к подробностям минувшего дня. Все ли возможное сделал? Но так ничего нового не придумал.

Постепенно перед внутренним взором все начало расплываться, терять конкретность и связность. Уже в полудреме повернулся на бок, накинул на ноги одеяло и плавно погрузился в крепкий сон человека с железными нервами и чистой совестью.

Пять утра мужчины боеспособного возраста и четверо женщин-добровольцев встретили за оборонительным тыном. Большинство у ворот — это самое уязвимое место их крепости.

Егор закинул ружье на плечо, подошел к тыну у ворот и замер, настолько неожиданно зловещим показалось ему на цыпочках кравшееся в просыпающийся мир июньское утро. Словно в зловещей пародии на рассвет, на горизонте поднималось солнце. Но не золотистое и ласковое, а словно предвестник грядущей бойни — багровое, набухшее кровью, словно вершина вулкана при извержении.

От деревьев, и от тына — от всего бежали по зелени травы длинные, непроницаемо-черные тени, рваные клочья сизо-серого тумана еще таились в темных кронах кустов.

Тишина. Вязкая, пронзительная до дрожи, не хотелось бы думать — гробовая...

'Солнце какое красное...! Просто кровавое' — подумал Егор и тут же, — неужели мы бежали в прошлое, чтобы убивать и умирать самим? Момент истины'

Он не был суеверен, но эта мысль смутила. А еще было страшно.

Но был ли у него, у них всех выбор? Может и есть, но я его не хочу. Потому, что если отступлю, все мы отступим, то пустоцветовский хомут с шеи уже не сбросишь! Не те времена, не те места и не те люди живут здесь. Здесь смерть к людям близка всегда, и отступать перед ее угрозой нельзя, отступишь и все... И значит буду биться до конца. Все они будут биться до конца. И это не обсуждается.

Егор простоял так минут десять, вдыхая пахнущий сырой землей и мокрой зеленью, воздух. Кто знает... отсюда можно и не уйти живым. В соответствии с устоявшимися штампами следовало бы методично и обстоятельно перебрать наиболее дорогие воспоминания, но не получалось. Быть может потому, что вся его жизнь — это школа, потом курсанство и год службы в родном 14-м гвардейском. В сущности, совсем немного. Мелькали бессвязные образы курсантских, да что греха таить — лейтенантских проказ. Он улыбнулся. И сколько не вспоминал плохое в жизни — это была такие мелочи, что и вспоминать стыдно.

— Лейтенант, и долго вы будете изображать из себя тупую мишень? — в голосе незаметно подошедшего Шварца — он командовал обороной ворот, звенела сталь, — Молодежь, ешкин кот! Быстро занять указанную позицию!

— Есть, — Егор шумно выпустил воздух из груди и, почти по-строевому развернувшись, отошел от тына.

Справа от него расположился отец с автоматом, слева Али с такой же 'Сайгой', а у ног его лежало секретное оружие: зеленый тубус РПГ-22.

Шум моторов? Да. Вот и все. Ребристый флажок предохранителя отцовской 'Сайги' отведен пальцем вверх, патрон, цокнув, вошел в патронник. И сорок патрон. Ружье заряжено и готово к стрельбе.

И никаких недомолвок.

Такой знакомый серебристый 'гроб' внедорожника высунулся из-за защиты деревьев резко затормозил и тут же подал назад, прячась. Так четверо в машине. А сколько еще там? Были бы нормальные автоматы! Черт!

Потом презрительно дернул носом.

'Бояться, гады! Неплохо вам вломили вчера!'

Кусты на опушке затряслись, словно там прятался кто-то.

— Слухайте сюда, бакланы, вам приказано было признать законную власть! Так что открывайте ворота... — прогремел усиленный громкоговорителем голос и дальше непереводимо...

Несколько ворон с злобными криками сорвались с деревьев, закружили над молчаливой крепостью. Гулкое эхо откликнулось:

— Ааааа....

Голос незнакомый, да и лексика подходила скорее уголовнику, а не чиновнику.

— Это не Пустоцвет, — повернулся к Шварцу Александр Петелин и посмотрел недоуменно, — ты что-то понимаешь?

Тот скривил губы и молча пожал плечами — дескать мало ли что произошло у бандитов? Разборки, терки. А может не хочет рисковать собственной шкурой?

Александр подхватил с земли жестяной рупор. Готовясь к утренним событиям, он попросил команду Архиповича его изготовить.

— А где Пустоцвет, тьфу, — прокричал в рупор слегка приподнявшись над тыном, — Георгий Александрович Пустоцветов?

— Хорош базарить баклан, теперь я здесь законная власть! Даю пять минут, чтобы открыть ворота, а всей шмире (охране, уголовный жаргон), выйти наружу, я ...

Совсем неподалеку грянул столь отчаянный и злобный собачий лай, что бандит поневоле замолчал. За все дни, что прожил в прошлом, Егор такого еще не слышал.

— Все время пошло! — донеслось с опушки, и Егор невольно скосил взгляд на наручные часы. Три минуты седьмого.

Ну что же подождем. От волнения руки сжались в кулаки.

Время тянулось в томительном молчании.

— Тот, кто нападает на женщин и детей — не человек, а ифрит (мифическое существо, могущественный демон в арабской и мусульманской мифологии, разновидность джинна)! — услышал злой шепот Али и повернулся к нему. Ноздри орлиного носа друга трепетали, зрачки выпуклых глаз блестели гневно и ярко, рот под жесткими черными усами был крепко сжат, — Лежать вам в могиле со свиньей!

Подготовили несколько сюрпризов, но ведь и бандиты могли что-нибудь придумать!

— Время вышло, лохи! — раздался голос с опушки, из кустов показался блестящий капот машины, и Егор ахнул — в открытом люке на крыше торчал человек в камуфляже с тубусом гранатомета на плече.

Холодок страха пробежал по спине, Егор ощутил опасность, словно холодное, липкое прикосновение мертвой плоти. Впрочем, это немедленно прошло, и он ощутил, как откуда-то из глубины души поднимается почти незнакомое доселе, темное, страшное чувство: НЕНАВИСТЬ. Все ночные раздумья и сомнения отступили — их сменила ненависть к незваным гостям, спокойно и равнодушно пришедших навязать свою волю и убить несогласных.

С громким: 'Шух', огненный клубок, штопором вертясь, полетел в сторону крепости.

Егор инстинктивно пригнулся. И вовремя — раскатисто-упругий грохот близкого взрыва заставил замереть и содрогнуться от мысли, что может погибнуть вот так, по-глупому, совсем по-глупому, не совершив в своей жизни ничего.

Где-то в стороне, воя и жужжа, пролетели осколки, посмотрел в сторону ворот — ну, ни хера себе... Посредине щерилось зубчатыми осколками отверстие, в которое не нагибаясь пролезет человек. Но это еще полбеды. Он не помнил, был ли там кто-то из защитников.

Егор повернулся к лесу. На фоне темнеющих стволов выезжал внедорожник, длинная пулеметная очередь с него прошлась по отверстию в воротах, потом по ближайшим вышкам. Позади, прикрываясь его металлической тушей, бодро трусили восемь бандитов, держа наготове автоматы. Те, с опушки, решились преодолеть открытое пространство лихим марш-броском.

'Фьють! Фьють!' — басовито пропели над головой пули.

Желудок словно налился холодным свинцом, норовя переместиться в область пяток. До жути страшно убивать людей, пусть и ненавистных, если никогда таким не занимался. Стычка в первый день после переселения не в счет — там все произошло слишком внезапно.

Первые мгновения ошеломления прошли. И грохот выстрелов и цвирканье пуль перестали иметь над ним власть, а сам он приобретал над ними силу и внезапно его охватила злость. Да кто они такие, чтобы диктовать свою волю?

Оглянулся на отца. Ну? Время, папа, время! Чего ты ждешь?

— Тыг ца хул, (ты не мужчина, чеченское ругательство) — громкий возглас совсем рядом заставил на миг повернуть голову.

Али поднялся, на плече тубус гранатомета. Утробно прошипев, граната, рассыпая искры, сверкнула огненным хвостом и влепила прямо во внедорожник. В ушах Егора еще стояло ее шипение, когда на месте внедорожника вспучилось пронзительно-желтое, ослепительное облако. По барабанным перепонкам могуче громыхнул взрыв; нелепым комком отлетела пылающая фигура и замерла на земле.

Огненно-черный фонтан опал, появился жирно чадящий остов машины, разорванный, разлохмаченный.

— Огонь! — гаркнул отец.

Бандиты упали наземь, то ли раненные то ли прячась. Застрекотали очереди, справа и слева полетели щепки, — слава богу, что довольно далеко.

Егор помедлил мгновение, выдохнул воздух и, тщательно выцелив фигурку на земле, нажал на спуск.

'Бах!' — ударила прикладом в плечо 'Сайга'.

'Так-так-так-так-!' — загрохотал рядом автомат отца.

Вразнобой загрохотали выстрелы колонистов, в ответ стрекотали автоматы.

Вот бандит, волоча ногу, пополз в сторону леса — неплохо. Одним меньше! Автомат остался на земле около лениво чадящего внедорожника.

Егор стрелял, стараясь тщательнее целиться и расходовать патроны экономнее — запасы их не бесконечны, а сумеют ли наладить их производство — бабка надвое сказала. Зато бандиты недостатка в патронах явно не испытывали.

Военные учебники гласят, что потери наступающих больше в три раза, но у них автоматы, а у нас только охотничьи ружья, так что неясно, кто берет вверх?

Позади, где стоял миномет, глухо бамкнуло. Спустя считанные мгновения в десятке метров перед внедорожником расцвел огненно-дымный цветок взрыва.

— Бабах! — оглушительно ударило по ушам. 'Недолет', — он досадливо поморщился.

Спустя несколько секунд снова бамкнуло.

— Бабах! — минометный разрыв подкинул остов внедорожника и завалил на бок, несколько изломанных фигурок отлетело в стороны, словно злой великан бросил в отряд оловянных солдатиков биту. Бандиты побежали, пригибаясь, и оставляя на земле скрюченные фигуры, к лесу.

Каждые несколько секунд вокруг чадно горящего внедорожника поднимались смертоносные фонтаны огня и дыма, потом между стволов ближайших деревьев. И никакого движения.

— Отставить огонь! — рявкнул отец, а Шварц — он залег чуть дальше выдал очередную хохму:

— Это вам не пуп царапать грязными ногтями!

Тишина после стрельбы наступила оглушительная, до нереальности. Только тоненько кричал кто-то в поле. Этот крик был ужасен, но Егора охватила эгоистичная, необыкновенно сильная радость, почти восторг. Все, неужели все? Он жив, здоров! И ни так уж и страшен этот бой и враги повержены!

А потом справа кто-то коротко и мучительно простонал, Егор повернулся.

И тут его словно оглоблей по голове ударили! Али Арипов — больше чем друг — брат, сидел на земле, прислонившись спиной к нестроганым бревнам тына. Между пальцев прижатой к груди ладони стремительно расплывалось, ширилось темное пятно. На сине-белом, меловом лице страшно закатились глаза.

Короткий импульс страха, как удар под вздох.

'Черт! Не может быть... Али... Али ранен?' — торопливо прислонил к тыну ружье от которого в безветренно воздухе резко пахло пороховой гарью.

Лицо у Егора стало потерянным и несчастным. Мысли скакали с одного воспоминания на другое: как вместе бегали в женское общежитие Академии, как в детстве лазили по чужим садам... Стало страшно. А еще стыдно за только-что испытанную радость...

— Держись брат! — Егор рухнул перед другом на колени, расстегнув ветровку, вытащил из внутреннего кармана пакетик с импровизированной аптечкой. Разорвал пальцами целлофан. Руки тряслись. Таблетки, таблетки, какие-то бутылочки. Черт! Черт, где же бинт?

— Держись, брат. Держись, черт тебя возьми! Ты как?

— Настоящий нохча не воюет с женщинами и детьми, — шевельнулись в ответ губы Али, — он их спасает... Шахид — это тот, кто погиб за Родину и Аллаха. А Родина — это наши женщины и дети... — глаза закрылись, и раненый потерял сознание, и только вздымающаяся грудь подтверждало — он жив.

— Подожди, — Егор почувствовал прикосновение мягкой женской ладошки и повернул голову, — дай мне, меня этому учили.

Несколько мгновений, с растерянно-бледным лицом, смотрел на смутно знакомую женщину лет тридцати с белой повязкой на голове, из-под которой выбивались рыжие локоны и туго набитой сумкой через плечо. Так это санинструктор! Уступая место, поднялся.

— Отряд встать! — услышал крик и повернулся. Поднявшийся во весь рост отец смотрел на Али, на лице змеями катались желваки. На лице его, в кончиках усов, застыла виноватая усмешка — словно не на смерть вел он, а провинился в чем-то и ждет его дома тяжелое объяснение с женой, — Выходим за ворота и строимся у стены с интервалом три метра! Прочесываем опушку. При сопротивлении стрелять на поражение! И да... если кто там ранен — оказать помощь.

Торопливо прошел мимо, на ходу бросив сыну:

— Давай с Али. В ста метрах, — он махнул рукой в сторону лагеря, — ждет машина медиков с Анастасией Ивановной.

Егор, сжимая изо всех сил кулаки, смотрел на бледное лицо друга, на то, как ловкие женские руки накладывали бинт. Эти...эти, на поле перед стеной... Если еще несколько минут тому назад ему было их почти жаль, то сейчас он лично бы перестрелял ублюдков. И рука бы не дрогнула!

Санинструктор закончила, Егор наклонился, поднял на руки тело — оно оказалось неожиданно тяжелым и перенес к носилкам, осторожно переложил. Женщина наклонилась и повернула голову Али набок, они подняли носилки и пошли к лагерю.

За поворотом лесной дороги, ведущей в лагерь колонистов, стоял минивэн незнакомой модели. Егор услышал громкие, неразборчивые голоса, звон брошенного на пол железа, потом дверь открылась и на землю соскочила врач.

В просторном салоне не хватало кресел, или точнее они были сняты, только в глубине, у водительского места стоял столик с креслом.

Врач, с тревожным лицом, наклонилась над носилками, рука осторожно прикоснулась к бинту.

На вопрос доктора санинструктор рассказала об оказанной помощи. Доктор кивнула и попросила загрузить носилки, но, когда Егор попросился сопровождать Али, отказала столь категорично, что спорить он не решился, только зло скрипнул зубами. Как ужасно чувствовать себя беспомощным и быть не в состоянии помочь другу.

Импровизированная скорая помощь взревела мотором, вихрем промчалась до поворота лесной дороги и скрылась за деревьями.

... Если рассказывать обо всем, что Егор увидел и в чем за утренние часы участвовал, то получилось бы длинно и совершенно невероятно для жителя такого уютного мира двадцать первого века.

Вначале, вместе с остальными бойцами, прочесывал опушку и поле перед крепостью.

Егор насчитал двоих раненых бандитов— один словил пулю в ногу, второй в плечо — ничего угрожающего жизни. Когда вылечатся, их будут судить. И восемь убитых. Все молодые, судя по виду — в возрасте от 25 до 30 лет, лишь один, в окровавленной ветровке, наискось перечеркнутой ярко — алой цепочкой попаданий, пожилой. Никого из убитых он не знал.

Он застыл у ближайшего тела, рассматривая с тем чувством скрытого трепетного страха и звериного любопытства, которое испытывает всякий живой к мертвому. Человек лежал лицом вниз, на мускулистой спине горбом бугрилась рубашка цвета хаки, брючины джинсов подвернулись, обнажая сильные, мускулистые ноги, но самым ужасным было то, что у него не было черепа, чисто срезанного осколком; в порожней черепной коробке, обрамленной короткими 'ежиком' волос, светлела розовое. А еще запах. Ужасный запах свежепролитой крови и человеческих внутренностей.