Квинт Лициний 3

— Возможно, и появилась. — Он наклонился ко мне почти вплотную, и его прокуренное дыхание прошлось по моему лицу. — Скажи-ка мне, парень, отчего Тома сегодня от тебя вся зареванная домой пришла?

— А... — протянул я с облегчением. На меня снизошло спокойствие. — Вот оно что... Да все нормально, дядя Вадим. То были правильные слезы. Иногда девушкам нужно поплакать.

Подействовали скорее не слова, а резкая перемена тона. Недоверие, выморозившее было его глаза, сначала пошло разводами, теряя монолитность, а потом и вовсе вдруг скользнуло куда-то в глубь зрачков.

Дядя Вадим еще немного подавил меня взглядом, но получилось это уже не так убедительно, как раньше. Потом сделал полшага назад и медленно убрал руку с плеча.

— Вот как... — протянул с отчетливым скепсисом, — ну, объясняйся тогда.

Я пожал плечами:

— Ничего такого, за что вы могли бы набить мне морду.

Он ждал продолжения, но я умолк и теперь разглядывал мелкие крапинки шрамов на его левой щеке.

— Хм... — Дядя Вадим сделал уже полновесный шаг назад и покривился, рассуждая: — Вроде, парень, все с тобой хорошо, но что-то все равно не то... Ты учти. — Он дотянулся до меня рукой и несильно потыкал пальцем в грудь. — Я тебе, если что, Тому не прощу.

— Да если что, я и сам себе не прощу. — Я наконец отлип от стенки. — Вы не волнуйтесь: подличать не буду. А так... Жизнь с женщиной без слез — это как обеды без соли. А! — махнул я рукой. — Да что вам-то это рассказывать!

На миг на его лице проступила обескураженность. Потом он вновь принял невозмутимый вид. Помолчал, разглядывая мои носки, усмехнулся невесело и сказал:

— Ладно! Поживем — увидим. — Уселся в кресло и повелительно качнул подбородком в сторону другого: — Садись, поговорим о делах.

Я попытался разместиться с достоинством. Это было непросто: меня то тянуло вольготно раскинуться, то, напротив, съежиться на краю — харизма дяди Вадима продолжала действовать на меня угнетающе.

— Что там за невнятная суета в школе? — Он неопределенно пошевелил жилистой кистью и посмотрел на меня испытующе, будто по-прежнему в чем-то сомневаясь. — Объективки расширяют...

Я изыскал подходящую позу и даже смог вытянуть ноги. Теперь осталось решить, как докладывать. Корчить из себя рядового школьника, пожалуй, уже поздно, но и высовываться далеко из своей раковины тоже было бы опрометчиво.

— Про практикантку из США вы же в курсе? И про то, что ее опекают? — Я многозначительно посмотрел на дядю.

— Обычное дело, — откликнулся он и уточнил: — В смысле, что опекают — обычное. Вы-то тут при чем?

— У меня только гипотеза, — неуверенным тоном сказал я.

— Давай, — кивнул он.

— Мы с этой практиканткой тесно пересекаемся. Она помогала нам с агитбригадой, поедет с нами на майские в поисковую экспедицию.

— Что за экспедиция? — Дядя Вадим заинтересованно подался вперед.

— По местам боев, на несколько дней.

— Вам это когда объявили? — Он был явно удивлен. — Мне Татьяна Анатольевна ничего об этом не докладывала...

— Да нет, — замотал я головой, — не объявляли. Это я предложил, после победы на районе, и вроде эта инициатива прошла.

— Кому предложил? — быстро спросил он.

— Да... — Я принял максимально простецкий вид. — Этой, новой, Светлане Витальевне, завучу по внеклассной....

— Ага... — В глазах у дяди Вадима мелькнуло какое-то свое понимание, и он повторил задумчиво: — Ага. Агаганьки... И эту американку, значит, туда же затащили...

— Да не затащили, — поправил я его, — она сама напросилась. При мне это было, в столовой.

— Странно. — Дядя Вадим откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно, на купол собора. — Странно. Ты, — он мазнул по мне настороженным взглядом, — с этой Светланой Витальевной часто общаешься, да?

Я постарался выдержать нейтральный тон:

— Да нет, не особо. По агитбригаде она нам помогала тем, что не мешала сама и другим мешать не давала. Сейчас вот прорабатывает идею с этой поисковой экспедицией на майские. Как сказала, "по своим каналам".

— По своим каналам, — эхом повторил дядя Вадим, — понятно. Кстати, а что искать-то собираетесь?

— Останки, личные вещи, оружие, — отрапортовал я.

— Что?! — Он дернулся, словно получил шилом в ягодицу. — Что?!

— Останки, личные вещи, оружие, — повторил я ровно.

Он закрыл ладонями лицо и сидел так секунд пять, успокаиваясь. Когда отнял руки, взгляд его был недобр:

— Ты хоть понимаешь, что такое бесхозное оружие у школьников?

— Понимаю. Никакого бесхозного оружия. Никто нас одних или даже с педагогом не отпустит. Все будет по-взрослому: пара офицеров на руководстве, работаем во взаимодействии с местной милицией, транспорт подгонят, палатки и консервы выдадут.

— А как человеческие останки выглядят, ты представляешь? — Он попытался зайти с другой стороны. — Каково детям в них копаться? Там ведь не везде еще до костей успело...

— Ага, — зло усмехнулся я, — детям... Вы в этом возрасте, полагаю, и курили уже вовсю, и дрались до крови, а то и похуже.

Он зашипел как кот:

— Да при чем тут это!

— А вы взгляните, — предложил я, — на это с профессиональной точки зрения, как на форму идеологической работы. — Выдержал небольшую паузу и продолжил: — Из этого, если взяться за дело по уму, можно много взять. Да, это дело — не для всех. Будет большой отсев. Но вот те, кто останутся, — это будет очень, очень крепкий актив. Понимаете, — я начал непроизвольно горячиться, — из этого же можно сделать целое движение! Настоящий, живой военно-патриотический клуб в рамках ВЛКСМ вокруг этого закрутить! Мальчики будут приходить на военную романтику, девочки — на крепких настоящих мальчиков... Летом — экспедиции, с осени по весну — разбор материала предыдущей и подготовка к следующей...

— Спокойней! Спокойней, не гоношись ты так... Понял я тебя, понял. — Он поморщился, словно от зубной боли. — С вами, что ли, поехать? — задумчиво вопросил в воздух. — Сколько дней там запланировано?

— Со второго по восьмое.

— Ладно, — он тяжело вздохнул, — подумаю.

Встал и подошел к двери. Перед выходом обернулся и многозначительно постучал пальцем по наличнику:

— А с Томой смотри — я не шучу.

Дверь закрылась, но лишь секунд на пять. Потом распахнулась, и дядя Вадим опять появился в комнате. На лице его была непривычная растерянность:

— Заболтал ты меня, — покачал с укоризной головой, — я что хотел тебя предупредить... Агитбригада с Невского района поменяла свою программу. Завтра на городе они по "Малой Земле" выступление дадут. — И он впился в меня испытующим взглядом.

— Быстро подсуетились — две недели как из печати вышло... — удивился я. Потом подумал и пожал плечами: — Да и пофиг, если честно. Мы для себя делали. А как это объяснить ребятам... Я до завтра слова найду. Спасибо, что предупредили.

— Ну-ну, — невнятно сказал дядя Вадим, и мне послышалось в его голосе легкое одобрение.

Потом пришла раскрасневшаяся от пробежки по морозцу Томка, и нас позвали на ужин. Он прошел в теплой товарищеской обстановке, только будущая теща, успевшая пошушукаться с братом накоротке, все время смущенно отводила взгляд.

Была подана отварная картошка ("Еще та самая", — напомнила мне вдруг развеселившаяся Тома) и тушеная курица.

Обычно тушеная курица — блюдо совершенно непоэтичное и прямолинейное, но Томина мама с помощью всего лишь сметаны и хмели-сунели сотворила маленький шедевр, и кот Василий терся и урчал под столом, потеряв последние остатки достоинства.

— Это просто кулинарная поэма какая-то, — похвалил я, с азартом собирая корочкой потрясающий соус. — Был бы один — сейчас тарелку бы вылизывал. Надеюсь, — покосился многозначительно на Тому, — секретные семейные рецепты передаются из поколения в поколение?

— Да, — кивнула та, — потихоньку. Я уже научилась определять, кипит вода в чайнике или нет.

Сидящий напротив дядя Вадим закашлялся.

— Люба! — сипло возмутился он.

— Что — Люба?! Девочка в спецшколе учится! Английский — каждый день! Через год — поступать! — зачастила мама.

— Не волнуйся. — Я положил свою ладонь поверх Томиной кисти. — Научу.

Она молча улыбнулась мне. За столом наступила тишина.

— Эх, хорошо, — подвел я черту, с сожалением глядя на опустевшую латку. Поднялся. — Спасибо, тетя Люба, сегодня было еще вкуснее, чем обычно. Пойду — уроки еще и не начинал делать.

Томка выскочила за мной в прихожую.

— Я буду с тобой, — шепнула, вся светясь, мне на прощанье.

От неожиданности я мигнул. Как жаль, что не могу позволить себе жить такими вот мгновениями. Хотел бы я наслаждаться лунным светом, падением снега и лепестками вишни. Петь песни, дарить цветы и пить вино. И плыть, плыть беззаботно по течению жизни, как сосуд, что увлекается куда-то неторопливым течением реки...

Но нет, не могу.

Зато в моих силах помнить такие моменты. Так и нашептал в ушко:

— Солнце мое, я этого не забуду.

ГЛАВА 6

Пятница 10 марта 1978 года, ранний вечер

Ленинград, улица Бородинская

Квартиру Гагарин подобрал неожиданно хорошую: пусть за окнами мрачновато, но внутри было чистенько и ничем не пахло. К тому же всего два квартала до центрального рынка города, через дорогу — крупный гастроном, да и до школы всего четыре остановки.

— Ну как? — повернулся я к Мелкой.

— Боюсь... — сказала та глухим полушепотом.

Она стояла точно посредине комнаты, над раскрытым чемоданом, словно к чему-то прислушивалась. Кулачки ее были стиснуты.

— Очень тихо, — повела чуть наклоненной головой.

— Надо будет приемник купить... — предложил я.

— Ничего, — пробормотала она и обхватила себя руками, — как-нибудь...

Я с беззвучным вздохом опустился в помпезное до нелепости кресло и закинул ногу на ногу. Провел ладонью по бархатистой накидке, сшитой, похоже, из старого театрального занавеса.

— Как-нибудь не надо, — произнес нравоучительно и замолк, не представляя, что делать с этим дальше. Я выдернул Мелкую из ее персонального ада всего четыре дня назад, и оставлять теперь девушку в одиночестве было как-то неправильно. — А и правда — очень тихо...

Все сегодня шло как-то криво, словно сам день встал не с той ноги. Началось с подгоревшей поутру яичницы и свежего скола на неловко уроненном блюдце, а закончилось забытой в школе бобиной с музыкой. Пели на городе а капелла, местами сбиваясь и испуганно переглядываясь.

Какое настроение? Какой артистизм?

В итоге заслуженное предпоследнее место, и заготовленные было слова ободрения умерли во мне, так и не прозвучав. Расходились, не глядя друг другу в глаза, лишь в углу зала Арлен Михайлович и Мэри наговаривали какие-то слова утешения всерьез расстроившейся Чернобурке.

Мне было и так муторно, и вот на тебе — теперь этот страх у Мелкой.

— Хорошо, — принял я решение, — тогда переигрываем. Чемодан оставляем, берешь все школьное и ночуешь сегодня у нас. Скажем, что этот фрукт не до конца протрезвел и жрать дома нечего. Маме сейчас всяко не до этого. День туда, день сюда, впереди выходной. Обустроимся постепенно.

Мелкая глубоко вздохнула, и краски начали возвращаться на ее лицо.

— Я освоюсь, — пообещала, сконфуженно глядя под ноги, — я не буду тебе мешать.

Я быстро поднялся и шагнул к ней. Обнял за плечи.

— Запомни: ты — мешать мне не можешь. Никак и никогда.

Мелкая тепло дышала мне в ключицу. Ладони мои сами собой сползли с ее плеч и зацепились за худые лопатки.

— Вот увидишь, все будет хорошо, — прошептал я.

Мне и самому очень хотелось в это верить.

Вечером того же дня

Ленинград, Пироговская набережная, клиника факультетской хирургии

Я сунулся было в клинику через парадный вход, но медсестра у двери встала насмерть:

— Не пущу, у него уже есть посетители. Жди!

И столько в том "не пущу" было недоброго злорадства, что в голове сами собой возникли варианты нелегального проникновения в послеоперационное отделение. Можно было, и я это прекрасно знал без всякого брейнсерфинга, просочиться через длинный сводчатый подвал прямиком к внутренней лестнице и дальше, в столовую для пациентов. Но ужин уже закончился, и дверь на этаж могли закрыть. Поэтому я пошел другой дорогой — через дальнее крылечко во внутреннем дворике. Теоретически и та дверь должна была запираться на ключ, но кто бы стал этим заниматься, ежели туда постоянно тянутся курить то медсестры, то врачи, то дежурящие курсанты?

В большинстве таких случаев спасает уверенный вид. Вот и сейчас на меня лишь покосились, но без всякого интереса. Я деловито изъял из шкафа сменный халат, натянул на ноги выцветшие до светло-сизого цвета матерчатые бахилы и направился к папе.

Сначала засунул в палату только голову и обозрел обстановку — мало ли, вдруг я не туда забрел?

Ну, что могу сказать: коллеги разместили его неплохо — всего четыре койки, из которых две не заняты, просторно, светло, на тумбочке у окна — переносной телевизор.

А еще тут пахло мандаринами, и даже было понятно откуда — женщина, что сидела у папы на постели, прямо на моих глазах отправила ему в рот очередную дольку. Хоть я и видел ее только со спины, но это была явно не мама. Да, черт побери, эта блондинка вообще была мне незнакома — еще ни на чьей голове я не встречал столь кокетливой бабетты.

Больше всего на свете мне в этот миг хотелось незаметно испариться, но тут отец поднял взгляд, и я застыл, точно заяц в свете фар.

— Ак-ха-а-а, — судорожно выдохнул папа и зашелся в безуспешном, почти беззвучном кашле.

Я рванул к койке.

— Вперед! — скомандовал, подсунув руку под спину.

— Володя! — заполошно вскрикнула оттесненная в сторону блондинка.

— Агх... — просипел, приподнимаясь с моей помощью, папа.

Я изо всех сил забарабанил ладонью промеж лопаток, выбивая злосчастную дольку. Через несколько длинных секунд папа наконец со всхлипом втянул воздух.

— Фу... — выдохнул я с облегчением и скомандовал: — Ложись, держу.

Он, болезненно морщась, упал на подушки, и синева стала уходить с его щек.

— Володенька... — попытались меня отодвинуть, но я устоял.

— Ну, папа, ты даешь стране угля... — Я с облегчением вытер взопревший лоб. — Швы не разошлись?

Миловидное личико блондинки озарило внезапным пониманием, затем там проступила опаска.

— Посмотрим потом, — покривился папа, держась рукой за живот, — могли и разойтись от такого... Да ты бы хоть постучался!

— Да кабы знал... — Я недобро прищурился на женщину.

— Ой, ну я тогда побегу... — проблеяла та, суетливо отступая к двери.

— Ага, — сказал я зловеще, — и подальше.

— Андрей, полегче... — В голосе папы обозначилась умеренная жесткость.

Я только молча скрипнул зубами, провожая беглянку взглядом.

— Я схожу курнуть, однако. — Мужик с соседней койки торопливо нашарил ногами тапки. — Потом позвонить... Потом... Потом пойду в шахматы поиграю.

Мы остались в палате вдвоем. Я опустился на стул.

— Черт, — сказал папа, смахивая пальцем из угла глаза слезу, — неудачно-то как... Во всех смыслах. Я как раз собирался с тобой на каникулах серьезно обо всем этом поговорить.