Реальность третьего рода

— Ага. Наверное, и сейчас есть.

Они еще помолчали. Подошли жизнепробы и отобрали обратно свою гитару.

— Достало ждать, может, так и вообще не улетим сегодня... — отчаялся Мишель. — Что тогда тут торчать, лучше уж по городу пойти...

— Да ладно, тут тоже неплохо. Ну, или хочешь, давай эндоса назначим, только нереального, чтоб уж наверняка.

— Эндоса?

— Ну да. Будем ждать или пилота, или, если уж он не придёт, эндоса, какого-нибудь специфического человека, договоримся какого. Ну, например, пусть он будет в ярко-жёлтой рубашке, тут же мало кто в таких ходит. Вот и решим: если мимо пройдет человек а ярко-желтой рубашке — это и будет наш эндос. Тогда мы сразу и пойдём отсюда.

— Хороший способ. А главное, если хочешь дождаться, всегда можно совсем нереального эндоса назначить. Например, кого-нибудь в шубе посреди лета. Придётся тогда до зимы ждать.

— А вот, не скажи, только ты его назначишь, тут он и придёт, даже посреди лета, если богам угодно будет, чтобы ты не дождался.

— Ну да, только, вот, кажется, мы с тобой не особо угодны богам: уже время к вечеру, а пилота всё нет. Ведь бывает такая в жизни полоса, что ничего не получается, никто не приходит, все двери перед тобой закрыты...

— А бывает наоборот. Вот мне Слон как-то говорил... Интересная концепция, мне понравилось. Когда судьба просто ложится тебе под ноги. Всё складывается и катится. Ты видишь, что ты должен сделать и знаешь, что будет в результате. И когда вот так случается, просто хочется показать богу кукиш и не пойти. Потому что неинтересно.

Или, вот, например, ты каждый день выходишь с работы или учёбы и ждешь автобус. Обычно долго ждешь, иногда по часу. А тут вдруг подходишь к остановке — а он тут и подошел. А ты берешь, и не садишься в него! А идешь в магазин и покупаешь там какую-нибудь фигню вроде цветов, потому что думал о ней, когда подходил к остановке.

Ну и кто ты? С точки зрения мира больших людей и машин ты дурак, потому что упустил свой шанс. Они говорят, у них страна равных возможностей... Думаешь, это значит, что у всех одинаковые стартовые условия? ХРЕН! У них одинаковый стартовый шанс. А шанс может выпасть, а может и не выпасть. Большинству не выпадает. Зато если выпал — ты просто обязан его использовать. Иначе ты дурак.

А здесь, у нас, всё по-другому: если ты нашел смелость не воспользоваться этим дурацким шансом — ты герой. Потому что посмел насрать богу в душу. Он тебе шанс, а ты ему — во! — Шу сунул Мишелю под нос кукиш. — Если бы все так делали, то никто не зависел бы от шанса, все имели бы равные условия.

— Постой, Слон так и сказал "насрать богу в душу"? Он же не верит в бога.

— Во, и я ему то же сказал. А он говорит, что это только фигурально, типа так проще объяснить.

"Можешь вместо 'Бог' сказать 'судьба', ничего не изменится", — сказал тогда Слон.

"Но ты же и в судьбу не веришь", — снова съехидничал Шу.

"Ну да, какая, нафиг, судьба. Это тоже фигурально. Помнишь, Винский идею толкал. Сделав действие, я просто перемещаешься в другую вселенную, где это действие уже сделано. А поскольку, таких вселенных бесконечное множество, судеб тоже дофига. В одних вселенных я это сделал, в других — нет."

Мишель помолчал и подумал.

— У некоторых народов, которых принято называть "примитивными", есть такой обычай — приносить в жертву самое ценное. У североамериканских индейцев это называется "патлач". Кто-нибудь вдруг начинает петь специальную ритуальную песню и кидает в огонь что-нибудь ценное. Другие, увидев это, стараются не отстать, и отдают духам не менее дорогое. Они словно соревнуются, кто отдаст больше, откажется в жизни от большего. Они могли разорить своё собственное племя и начать жить сначала. Причем, так делали самые разные, не связанные друг с другом народы. Например, на другом конце океана, ирландцы кидали жертву в болото, и у них это называлось "боглах". Но неизменно — самое ценное, например, последнюю корову во время голода и неурожая. Я к тому, что эта твоя теория чем-то похожа — отказываться от того, что идёт тебе в руки.

— Не моя, а слонская. На самом деле — глупость дикая. Хотя, что-то в этом есть...

Мишель к концу этого разговора вглядывался куда-то через площадь, в глубины единственной псевдоулицы.

— Не знаю, как в других вселенных, а в нашей я вижу: приближается эндос.

Шу оглянулся. И правда, по улице приближалось ярко-жёлтое пятно.

— Вот видишь, значит богам угодно. Давай заглянем на поле в последний раз и пойдем.

Эндос догнал их в воротах. Это оказался сам Пильдис, он, действительно, был в ярко-жёлтой футболке и размахивал небольшим белым прямоугольником.

— Вот... — сказал он задыхаясь, — хорошо, что вы еще не уехали. Это вроде вы оставили, больше некому.

Мишель отобрал его и прочитал вслух:

— She will bye to be Eve.

— Это как? — Не понял Шу. — "Обязательно купит, чтобы быть Евой?" Очередная реклама? Вечно Ту всякую гадость заносит.

— Да нет, — ухмыльнулся Мишель. — Это пропуск. Полное имя Ту — Шивиллбай Тубиев. Он пропуск забыл.

"И то верно. — Успокоился Шу. — Чтобы быть как Ева, ничего не нужно покупать, нужно просто родиться женщиной, а если это не так, то никакая реклама этого не исправит." Эта мысль странно позабавила его. На пропуске, действительно, была физиономия Ту, глядя на которую можно было легко поверить, что он в самом деле Тубиев. И покупать ничего не собирается. И на Еву ему наплевать.

Пильдис мялся:

— Вы уверены, что вам нужно лететь в ваш Фейри-Хилл прямо сейчас? А то, может, поживёте еще недельку, я урывков* ещё наделаю. Азота привезу...

"Азота?" — Подумал Мишель. Вот и узнаем, зачем им азот.

Шу попробовал незаметно дёрнуть его за рукав и глазами указал на взлётное поле. Там, Вокруг одного из жаблей ходил человек и деловито пинал ногами посадочные опоры, наконец, он направился к люку, открыл его и скрылся внутри.

Тучный Пильдис стоял у них на пути, словно подсознательно закрывая спиной взлётное поле и огромный жабль. Ему это почти удалось. Шу показалось, что Пильдис словно вцепился в них, собираясь задержать их любой ценой, и что карточка с именем Тубиева — это только предлог догнать их. Если разрешить мыслям пойти дальше... Когда он провожал их, то, вроде бы, не собирался их задерживать. Напротив, поначалу он не хотел, чтобы они вообще останавливались у него. Вряд ли кому понравятся голодные жизнепробы, ворующие "урывки". Его мнение изменилось за последние несколько часов. И, следующая мысль, еще страннее и страшнее: от кого он получил инструкции задержать их? Шу вспомнил закрывающиеся двери лифта и толстый палец Пильдиса, нажимающий на нижнюю кнопку. И откуда у Пильдиса пропуск Ту?

— Пойдем! — Закричал Шу, дернул Мишеля за рукав и втащил на подножку жабля. Пилот только этого и ждал, посадочные опоры скрипнули, отталкиваясь от земли, и огромный пузырь плавно подпрыгнул. Пильдис метнулся вперёд, потом остановился, задрав голову, смотря на удаляющийся проём незакрытого люка.

Пилот дернул рукоятку, но моторы не взревели. Жабль висел над взлётной площадкой и земное тяготение медленно тянуло его вниз. Вскоре улыбающаяся физиономия Пильдиса снова засунулась в люк:

— Я же говорил, никуда вы не улетите, — злорадно ухмыльнулся он. — Пойдем погуляем, я такое место покажу, здесь недалеко.

Шу мрачно посмотрел на него.

— Нет. Далеко мы не пойдем. Пилот сказал, еще утром заводился.

Они снова торчали в воротах, и Пильдис под разными предлогами старался увести их отсюда. Шу чувствовал, что они на крючке, и оторваться будет непросто. Кроме того, в нём выросла уверенность, что это Пильдис сделал так, что жабль не взлетел. "Его надо отвлечь, — подумал Шу, — а то он нам ещё аварию устроит."

Шу не понимал, что движет им самим, так же, как не понимал, что движет Пильдисом. Почему ему так хотелось всё-таки улететь из города, несмотря на все обстоятельства, приглашающие его остаться. Может быть, концепция Слона, изложенная Мишелем, уже угнездилась в его правильной и упорядоченной голове.

Решение неожиданно пришло само. Празднично разодетый человек появился на другом конце площади, излучая сияющую радость идиота. Он что-то втолковывал тощему жизнепробу идущему рядом. Шу помахал ему рукой, и радость, как свет прожектора направилась на них. Жизнепроб тут же куда-то делся, а проповедник уже стоял рядом с ними, окутывая их щенячьим счастьем и добротой. Шу решил молчать, предоставив Мишелю распустить и запутать богословскую дискуссию. Мишель, похоже, понял его мысль, и уже действовал.

— Вот, скажи нам, Пильдис, ты-то хоть счастлив?

Пильдис сделал движение горлом, но было поздно. Раскрашенный человек уже изливал на него свою благодать. Шу осторожно оглянулся на лётное поле. Винты жабля медленно вращались, а пилот вытирал руки засаленной тряпкой.

— Пора. — Тихо сказал Шу. Но Пильдис услышал. Он судорожно оглянулся, и увидел удаляющиеся спины.

Они уже забирались в люк, и ничего нельзя было сделать. Он мысленно потянулся к моторам и попробовал сбить зажигание, но поток глупого счастья мешал ему сосредоточиться.

— И когда ты поймешь, что ты важен для Него, ты поймёшь, что Он не может не заботиться о тебе, что Он любит всех существ и тебя...

— Да отстань ты! — Разозлился Пильдис. — Не видишь, друзья улетели! Щас мир рухнет, а ты!.. Сможет ли твой глупый бог вернуть их?

Раскрашенный поморгал глазами.

— Бог знает, что уготовил нам. Значит, так было правильно. Может быть, он спас их от катастрофы. А мы можем лишь смириться с неизбежной разлукой, и ждать возвращения...

При слове "катастрофа" Пильдис лишь бессильно вздохнул.

Лодка бесшумно скользила по течению. Поверхность воды оставалась совершенно гладкой, ничто не вмешивалось в её покой. Так же, как и в покой его мыслей. Они были прозрачными, и, такими же как вода: неподвижными на поверхности, но незаметно и постоянно перемещающимися под поверхность. Спокойно текущими, понятными и величественными в своей тяжести.

Есть много вещей, ради которых стоит жить, но есть только одна вещь, которая наполняет существование важнейшим смыслом. Это тайна. Так сразу и не объяснить. Эта тайна не из тех, с которыми боролся Индре. Это твоя личная тайна, с которой ты живёшь. Она может быть разной, но она есть здесь и сейчас. Если кто-то утрачивает её, то жизнь становится бессмысленной, пока он не находит другую. Вот, например, идёт по улице малыш, и в кармане сжимает рукой леденец. Он знает, что у него есть леденец, и он его никому не покажет пока. Это его маленькая личная тайна, она у него есть, и больше ни у кого другого. Она согревает его. Именно поэтому он улыбается так загадочно. А когда настанет время с ней расстаться, и леденец будет съеден, у него будет уже другая тайна. Он никому не скажет какая.

Мимо идёт домохозяйка и мечтает повесить в своей комнате жёлтые занавески. Кажется, это пустяк, но не для неё. Она просто видит, какой солнечной станет её комната, когда она придёт домой и повесит их. И эта мысль согревает её.

Вот рабочий. Все думают, что он простой рабочий, и, после работы он пьёт пиво, смотрит телевизор, потом спит, чтобы утром снова идти на завод. А он по ночам пишет мемуары о своей бурной молодости. Может быть, он мечтает их издать на зависть соседу и собутыльнику из сто второй квартиры, а может быть и нет — вообще никому никогда не покажет. Но у него есть личная тайна, которая согревает его.

Бывают тайны на двоих. Очень редко — на троих. Но, чем большему количеству она принадлежит, тем она менее твоя, и есть опасность её потерять и найти себе взамен другую.

Конечно, у Слона была своя тайна. Это был его личный мир. Он неожиданно осознал его, когда ехал куда-то в набитом автобусе. Это был не сон, просто он вдруг увидел вокруг себя лес, и горы вдали... Потом он часто снова оказывался там, или в других местах, которые, как ему казалось, хоть и были другими, но тоже принадлежали этому миру. Постепенно они сливались в единое представление о мире, он узнавал всё новые подробности. Раньше он был уверен, что это плод его фантазии. Точнее, когда-то он не был в этом уверен, но потом окружающая жизнь постоянно убеждала его в этом, пока он не сдался. Сумашествие? Кто знает... Поэтому он никому не рассказывал, это была его личная тайна, ему нравилось там быть и он не мог никому рассказывать об этом. Всё вокруг менялось, люди и вещи приходили и уходили, но его тайна так и оставалась с ним. Слон жил с этим уже так давно, что казалось, так было всегда.

Когда он лишился всего в мире больших людей и продал свою душу Центру, он увёз свой тайный мир с собой, а как же иначе. И вот, когда вдруг, здесь, этот мир начал становиться всё более выпуклым, явным, вещи, мысли и люди оттуда вдруг стали появляться здесь, Слон не очень удивился, потому что этот город жизнепробов и лес были немного похожи на тот лес, в любом случае, гораздо больше похожи, чем мир больших людей. А главное — он теперь не боялся показаться безумным: по стандартам большого мира жизнепробы все были слегка не в себе.

Среди множества тайн, привязывающих его с этому миру, его личных тайн, была одна, особенно личная. Всё объяснялось совсем просто. В том мире жила одна девушка, которая ему очень нравилась. Он мало знал о ней, но временами вдруг начинал очень ярко ощущать всё, что с ней связано, ему казалось, он понимал все её мысли и действия так, словно она была часть его самого. Может быть, частью его фантазии? Нееет, она не была фантазией, эта мысль казалась чудовищной. Кроме того, так было не всегда. Какой-нибудь неожиданный поступок, резкий жест — и иллюзия рушилась, и Слон не знал, радоваться ему или грустить, потому что такое могло быть только в двух случаях: первый — у него шизофрения и его вторая личность играет с ним, и второе — эта девушка живая и реально существует где-то.

Когда в большом городе он встретил Дайну, он поразился, насколько сильно она была похожа на неё, девушку из его мира. Он даже подумал, что это она и была. На какое-то время она вытеснила даже его мир: он стал реже бывать там. И... он всё же не мог рассказать ей свою личную тайну.

Ему нравилось смотреть, как она внимательно читает книгу, сидя у окна так, что виден только тёмный профиль и хвостик её волос. Или идёт рядом по улице, глядя на мир удивлёнными глазами. Или задаёт глупые вопросы, на которые сама знает ответы, часто даже лучше, чем он, только для того, чтобы посмотреть, как он ответит... И сейчас он не знал, про кого из них он думает.

И вот, теперь он плывет в лодке здесь и сейчас. Так, как делал это часто в своем мире. В той самой лодке, по той самой реке, в свой замок. И еще в его лодке сидит настоящая... принцесса? Это слово появилось как-то само. С чего он взял, что это королевская дочь? Но чем дольше он смотрел на нее, тем больше вспоминал, что видел её недавно, в столице мельком, на королевском приёме, за какой-то незакрытой дверью или незадёрнутой занавеской.