Трудная профессия: Смерть

Духота и вроде негромкая музыка оглушают, окончательно путают мысли. Перед глазами проносятся плохо сдерживаемые сознанием сцены. Дежурство со всеми его ужасами, драка с Джуремией и реакция наставницы, лица преподавателей и сокурсников, только что пережитое унижение от Подбельской, тело Арины на полу съемной квартиры за сотни километров отсюда... Я устала, мне так плохо...

— Ксюша, у тебя все в порядке? — тихо спрашивает Некруева, подошедшая ко мне.

— Да.

— Точно?

— Да.

Она пожимает плечами и отходит в сторону.

— Девушка, а у вас есть? — задает вопрос веселый мужчина средних лет.

Я не сразу понимаю, о чем он, на автомате беру протянутую рюмку. Звучит тост, я вместе со всеми выпиваю содержимое своей рюмки, постеснявшись вернуть ее на стол — ничего, тут совсем немного. Водка обжигает горло, по телу разливается приятное тепло. Становится чуть легче, чуть проще, чуть спокойнее. Мне нужно еще совсем чуть-чуть...

Через какое-то время, подошедший Некруев вывел меня в подсобку под взглядами окружающих. Меня сильно тошнило, было тяжело идти, ноги заплетались — должно быть, это от духоты. "Не ври хоть себе, духота тут не причем" — вылезает в голове злая мысль.

В подсобку вошла Ольга Валерьевна, вопросительно поглядела на мужа.

— Я ее тете позвонил, скоро приедет.

— Вить, она пришла такая издерганная.... У нее что-то случилось?

— Оль, у нее все время что-то случается. Конкретно сегодня опять с Подбельской разругалась.

— Знаешь, сама она взяла сок. Это ей потом уже Верещагин рюмку дал.

— Могла отказаться, никто ее пить заставлял. Давай-ка я окно открою, проветрю. Может, хоть немного в себя придет.

Он открыл окно, Некруева намочила полотенце холодной водой и положила мне на лоб. У меня перед глазами все плыло, хотелось заснуть и не просыпаться...

— В чем у нее руки перепачканы, в соусе, что ли?

— Ну да, тарелку на себя опрокинула. Давай немного ее в порядок приведу.

Ольга Валерьевна взяла второе полотенце. Я смотрела за ее действиями, слабо понимая, что происходит. Рукава свитера тоже были запачканы, она подвернула один.

— Боже мой, Витя! Ты посмотри, что у нее с руками!

Некруев подошел и они вместе внимательно осмотрели обе мои руки.

— Ничего себе... Живого места нет.

Мне стало хуже, они переключились на другие проблемы. Вскоре приехала наставница и увезла меня домой. Она отправила меня в кровать, открыв окно в комнате и оставив разбор полетов на утро — видимо, осознав бессмысленность любых выговоров, пока я в таком состоянии. Немного придя в себя через пару часов, я, не успев протрезветь, трусливо сбежала из дома, перенеся себя в парк. Я давно здесь не появлялась, в последний раз еще до истории с Ариной, но раньше была частым гостем. Сначала добралась до банкомата и сняла немного денег, затем до хорошо знакомого ларька.

Какие-то остатки здравого смысла включились в голове, я сломала банковскую карту, так как понимала, что иначе скоро сниму с нее все деньги. Я бродила по парку, пока держали ноги, задремала на лавочке. Проснулась от холода, сделала заход к ларьку, побрела по речной набережной. Ночь провела в каком-то подвале, ранним утром продолжила пить и бесцельно бродить по улицам. Днем угодила под машину, полетев от удара на грязный асфальт и разбив ладони. От водителя отмахнулась, хромая, продолжила свой бессмысленный путь.

Я очнулась от удара по ногам, было светло.

— А ну пошла вон отсюда! — дворник опять замахнулся метлой, я испуганно отползла, задевая мусорные контейнеры, у которых отключилась. Где я вообще?! Сколько прошло дней? Я помнила два, но может, их было больше? Денег в кармане не было, только обломки карты и ключи. Безумно хотелось пить, а лучше выпить, но было уже не на что. Сильно болела нога, по которой пришелся удар машины. Я не могла понять, в какой части города нахожусь. Было так же плохо, как в предыдущий раз, — только теперь я еще была одна, потерявшаяся на улице и без денег.

Я не могла даже перенестись домой, для этого нужно было представлять, где я нахожусь. Подходить к прохожим в таком виде было нельзя, транспортом тоже не воспользуешься. Я все же вышла на остановку и увидела трамвай, который шел в сторону моего института. Очевидно, теперь уже бывшего "моего". Как я с такой легкостью сумела разрушить все за один день?! Как бы плохо не было, стало в миллион раз хуже! Почему я не способна всегда вести себя хотя бы так, как последние месяцы?

Я побрела вдоль трамвайных путей, сторонясь людей. В какой-то момент путь разветвился, я выбрала не то направление, потеряла море времени. Вернулась, продолжила путь. Идти было очень тяжело, несколько раз я падала и подолгу лежала ничком на земле. К институту добрела только поздним вечером.

Отсюда можно было перенестись домой. Там меня не ждет ничего хорошего, но я хотя бы утолю жажду и приму душ, а через какое-то время, наверное, смогу спрятаться под одеялом. И я смогу сказать наставнице, что больше никогда так не сделаю... Она поймет, что я сдержу это обещание, ведь я держу слово и выполняю свой долг смерти...

Я посмотрела на темные окна института. Окна лаборатории выходили во двор, но в это время там уже никого не должно было быть. Я решила зайти в последний раз прямо сейчас — собрать вещи, пока никого нет, попрощаться с полюбившимися стенами. К моему удивлению и ужасу в лаборатории находились Некруевы, Набокова и Топотова.

— Ксения, что случилось? — холодно осведомился Некруев.

— А что, не очевидно? — со злостью переспросила я, снимая куртку и швыряя ее в угол. — Не переживайте, я только за вещами.

— Пойдем в подсобку, поговорим.

— Ни к чему.

— Ксения, ты меня слышала.

— Не пойду!

Некруев подошел ко мне, взял за локоть и направил в подсобку.

— Где была?

— Не помню.

— Что успела натворить?

— Не помню.

— Почему хромаешь?

— Под машину попала.

— Умойся и я отвезу тебя домой.

— Я сама дойду, только вещи заберу.

— Твоего мнения сейчас никто не спрашивает. Умывайся и поедем, я сейчас позвоню твоей тете. Вещи пока останутся здесь.

Он ненадолго оставил меня одну, я умылась и напилась воды из-под крана, стало чуть легче. Некруев вывел меня из института и указал на машину, в которой уже сидела Ольга Валерьевна.

— Садись.

— Я не сяду.

— Ксения, быстро садись.

— Как садиться, я на помойке ночевала! Не в переносном смысле!!! — раскричалась я. — Вы ослепли или нос заложило?

— Садись и пристегивайся! — он практически втолкнул меня на заднее сиденье и заблокировал двери.

Наставница ждала нас у дома. Она поблагодарила Некруевых за заботу, отвела меня в душевую, оставшись за дверью. Наставница была слишком близко, что бы я могла сбежать — с такого расстояния любая из нас почувствует, куда произойдет перемещение и с легкостью последует туда же, а уж тем более она. Но я и не собиралась больше убегать. Отмыв с себя грязь и запахи, я вернулась в комнату и, не давая наставнице начать, судорожно заговорила:

— Так больше никогда не будет. Наказывайте меня, как хотите, но я никогда так больше не сделаю, я клянусь! Пожалуйста, поверьте, я не хотела!.. Я сама не понимаю, как так получилось, я очень стараюсь, правда. Я буду работать, я продолжу выполнять свой долг, я не буду больше пить, никогда... — она жестом остановила дерганый поток моих слов.

— Виктор Андреевич велел тебе прийти завтра к девяти утра. Я рада, что ты хотя бы в этот раз не занимаешься самооправданиями, но этого ничтожно мало. Пока у меня нет причин тебе верить, но если ты обещаешь измениться, то я готова пока не предпринимать никаких новых мер. Пока я продолжу тебя обеспечивать и помогать. А сейчас поешь и ложись спать, завтра тебе предстоит многое объяснять в институте.

Мне почти не удалось поспать, хотя физически я чувствовала себя сносно. Утром я собралась и побрела в институт, долго нарезала круги вокруг него, но ровно в девять вошла в лабораторию. Некруев был уже там. Трясущимися руками я сняла куртку и встала напротив него.

— Садись, — он кивнул на стул.

Я села, уперевшись взглядом в стену.

— Что скажешь?

— Мне нечего сказать, — тихо ответила я.

— Ясно. Как поступим?

— Вы меня уволите и отчислите, я понимаю...

— А ты сама этого хочешь? — я покачала головой. Некруев встал и подошел к окну.

— Ксения, так дальше не пойдет. Мне жаль, что с тобой так происходит, и я понимаю, что тебе самой от этого плохо. Но тебя никто из этой ямы не вытащит, кроме тебя самой. Можно сколько угодно тебя жалеть, пытаться помочь, толку от этого не будет. Если ты готова сейчас брать себя в руки и начинать карабкаться вверх, то есть о чем говорить. Если нет, то будь добра, сообщи мне, чтобы я не тратил на тебя свое время. Можешь подумать до вечера, хочешь ли ты остаться на этой работе и под моим руководством.

— Я хочу остаться.

— Не торопись с ответом, подумай.

— Мне не надо думать, я уже все знаю. Пожалуйста, не отказывайтесь от меня... — голос сорвался и я расплакалась, проклиная себя за несдержанность.

Я никогда не плакала в институте и не плакала со дня смерти Арины. Но сейчас не могла остановить поток слез, кусая губы и пряча лицо в ладонях.

Виктор Андреевич какое-то время молча смотрел на меня, потом вздохнул и подошел, встал рядом, взял за руку и потихоньку погладил по голове.

— Ничего, это пройдет. Все будет хорошо.

Глава 12

Заканчивалась зачетная неделя, я довольно уверенно сдала зачеты и получила допуски до большинства экзаменов — кроме двух предметов, у Подбельской и Германовой. Это требовало безумных усилий, ведь базы знаний, которая должна была у меня появиться за предыдущие годы и служить основой для понимания текущего материала, у меня попросту не было. Мне приходилось прилагать в два раза больше усилий, чем той же Евгении Вересной, чтобы всего лишь вытянуть на жалкую тройку. Ситуация усугублялась моим полным неумением связно отвечать и страхом перед преподавателями.

Но все же теперь это были честные тройки, на которые я сама сдавала. Помогало еще то, что семестр был простой — минимум дисциплин и в целом демократичный подход к оцениванию знаний. Да и преподаватели были большей частью с других факультетов — некоторые вообще не знали, кто я и чем "знаменита", перед ними было не так стыдно и страшно. В результате замаячил реальный шанс быть допущенной до летней практики, что не радовало многих педагогов, особенно Подбельскую. Она занимала жесткую позицию против меня, написала докладную, пыталась собрать комиссию, но неожиданно оказалась без поддержки. Другие преподаватели разводили руками и заявляли:

— Да я бы не против ее отчисления, конечно, та еще особа. Но что мне делать? На занятия ходит, работы слабенькие, но сданы. Отвечала плохо, но не хуже других слабых студентов — что, их тоже выгонять? А что матом ругается и ссорится с однокурсниками — за это тогда надо половину института отчислять. Все же теперь не то время, Лариса Степановна, что бы за несоответствие высокому моральному облику комсомольца выгнать можно было.

Последняя выходка внешне, можно было сказать, сошла мне с рук — никаких санкций со стороны наставницы или педагогов не было, однокурсники вообще ничего не узнали. Но я сама переживала случившееся очень тяжело. Выход нашелся один — с головой уйти в работу и учебу, уставать за день так, что бы вечером без всяких мыслей падать на кровать и засыпать. А на следующий день с раннего утра опять идти на работу, на занятия, лишь бы отвлечься. Других вариантов я не видела, маленькая радость последних месяцев была теперь тоже недоступна — начиная с майских праздников, Ольга Валерьевна с Олегом уехали жить на дачу. Да и кто бы мне теперь доверил малыша...

Вечером после первого экзамена, сданного Стекловой Наталье Федоровне, я вернулась в лабораторию, поработать с очередной базой данных. В лаборатории были Набокова и Нина Валентиновна Смоленская — сотрудница отдела кадров, отговаривавшая в свое время Некруева брать меня на работу. Мне было очень стыдно перед Валентиной Владимировной за поведение на ее юбилее и я бы предпочла уйти, но работа была срочная. Поэтому, краснея и заикаясь, я поздоровалась и спряталась за рабочим столом. Голоса из подсобки, конечно, были слышны. Начать, что ли, пользоваться плеером Арины? Уже нет никаких сил все это слушать...

В конце концов, какой смысл вечно хранить его, даже не доставая? Впрочем, я знала, что не смогу пользоваться им, по крайней мере, сейчас. Даже при мысли о плеере сразу перед глазами вставала живая Арина, наворачивались слезы... ну как я смогу спокойно слушать музыку, которая утешала ее в последние дни жизни? Нет, спокойно я сейчас не смогу на него даже смотреть.

По-хорошему, следовало его отдать родственникам Арины. Забирая себе плеер, я совершенно не думала, что беру чужую вещь, мне просто хотелось сберечь что-то на память о подруге, а он попался на глаза. Позднее я поняла, что поступила неправильно, но теперь было поздно это исправить. Где живут Аринины родные, я не знала. Наверное, можно попробовать выяснить через институт, но ведь мне никто ничего не скажет; и как я объясню свой интерес? Да и глупо больше чем через полгода придти и объявить: "Я тут плеер вашей умершей дочери брала, хотите, верну?"...

— Еще не выгнали? Говорят, она на твоем юбилее опять отличилась. — Услышала я вопрос Смоленской.

— Отличилась, но оставили пока. Посмотрим, как дальше пойдет.

— Не понимаю я Витю...

— Ты знаешь, Нин, она вообще очень старается. Кстати, погляди на полке кружка сбоку стоит, сухая?

— Да, а что?

— То, что она опять сегодня даже кофе не выпила за весь день.

Набокова выглянула в основное помещение.

— Ксения, на твою долю воды вскипятить? — я отрицательно покачала головой, хотя на самом деле была очень голодна.

Послышался шум закипающего чайника, плеск воды. Набокова вышла из подсобки, поставила передо мной кружку с кофе и положила бутерброд.

— Поешь.

— Спасибо, не нужно...

— Ты скоро от голода в скелет превратишься.

"А у тебя это и без голодовок неплохо выходит, так что можешь смело поесть", — съязвило подсознание.

— За компьютером Виктор Андреевич не разрешает...

— Я не скажу.

— Не хочу так, я обещала не разводить здесь столовую...

— Тогда бери еду и пойдем в подсобку. Пойдем, говорю. Ксения, нельзя учиться и работать на голодный желудок, от этого толка не будет.

Подталкиваемая неумолимой рукой Валентины Владимировны я зашла в подсобку и примостилась на стуле напротив Смоленской.

— Валь, кстати! — вспомнила она. — А что с грантом у вас?

— А, там все отлично. Буквально утром пришло подтверждение, что проект одобрен, собираемся сегодня обсудить.

— Это же замечательно! Надолго у вас этот грант?

— На два года.

— А сколько участников?

— Шестеро. Мы с Витей и Наташей Топотовой, еще студент второго курса с нашего института и два человека с областного: профессор и его аспирант. Руководитель проекта Витя.