Империя под угрозой. Для служебного пользования

До дома осталось пара кварталов. Периодически, но не часто, сканирую местность. Широкоохватное сканирование отнимает силы и рассеивает внимание. При злоупотреблении можно не успеть среагировать в нужный момент. Предвижу неприятности. Вокруг темно. Фонари не светят, подозрительно. Стоп. Впереди справа — агрессия. Объект — я. За мной — то же самое. Удерживаю себя от желания обернуться, поскольку понимаю: за мной идут. Бежать небезопасно. Надеюсь на мирное разрешение проблемы.

Дверь подъезда одного из домов с правой стороны открывается. Появившиеся там парни тоже против меня. Вздыхаю: я должна уйти, не время для геройских подвигов. Вопрос: как. Круг сужается. Я понимаю это по тому, как густеет воздух вокруг.

Пора остановиться. В голову назойливо лезет сводка новостей о погибших Мастерах в Липецке. Завтра и я стану героиней подобного репортажа. В окружающей темноте не видно глаз. Эх, была бы я шестеркой! Подожду, пока подойдут ближе.

Сзади кто-то быстро приближается. Шаг его уверен. Агрессия не ощущается. Вернее, есть, но направленность у нее другая. Что-то тревожит меня в этом таинственном субъекте. Пожалуй, я понимаю, что именно — он Мастер. Рассмотреть отпечаток — времени нет. Бедняга пришел сюда себе на погибель. Что же, новая сводка будет ближе к событиям в Липецке.

Люди выступают отчетливее. Они все ближе. Вижу мужчин, женщин, детей. Они наступают со всех сторон, молча, держа перед собой кресты и колья. Будто не на Мастера идут, а на графа Дракулу, как минимум. Даже льстит. Выбираю объекты для атаки.

— Майя! — слышу за плечом. Голос знаком. Оборачиваюсь.

— Ланкович, — шиплю, — черт возьми, что ты здесь делаешь? Почему я опять не могу тебя прочитать?

— Не сейчас, — отвечает, — как думаешь, резонанс получится? Пусть слабенький.

А кто его знает? Люди все ближе. Понимаю, врозь не справиться. Допустим, трех-четырех удастся уложить, остальные все равно задавят.

— Майя! — говорит Ланкович, — быстро возьми меня за руки, смотри на меня.

Что же, попытка не пытка. Вкладываю свои ладони в его и ощущаю пульсацию силы в кончиках пальцев. Пытаюсь сразу войти в контакт и, как следовало ожидать, не выходит.

— Я сам пройду, — шепчет он, — я все помню, ты только настройся.

И я покорно открываюсь. Чувствую скольжение по моему сознанию, и чувство это для мною подзабытое, даже приятно. Контакт. Начинаем транслировать, сначала слабо, потом все сильнее. Сила проходит по позвоночнику и распыляется, вырываясь в воздух.

— Слабее, — передает Ланкович, — слабее, не то ты убьешь их.

Да, конечно. Когда выходим, видим людей, лежащих на асфальте в живописных и не очень позах. Надеюсь, они живы. Хотя, кто знает? Проверять не хочется, хочется упасть и уснуть. Я бы, пожалуй, это и сделала, если бы не Ланкович, который сам, едва держась на ногах, тянет меня прочь отсюда. Добираемся до моей квартиры без приключений. Закрываю дверь на все замки, не забыв и маленький крючочек сверху, опускаю жалюзи и выключаю свет. Страшно. Что-то говорит о том, что граждане нашего вполне благополучного городка решили промышлять Мастерами.

Но начинаю успокаиваться. Мои уставшие ноги мягко ступают по пушистому ковру, хорошо. Ланкович валяется на уже разложенном, диване, раскинув руки. Смотрю на Ланковича, и необычайная нежность к нему вдруг заволакивает мой разум.

— Димка, — произношу я тихо, — спасибо.

Как я хочу спать! Хватает сил лишь на то, чтобы вытащить из шкафа шерстяной клетчатый плед, ткнуться с ним к Димке под бочок. Засыпая, ощущаю странное умиротворение. Хоть недолго побыть защищенной...

Глава 6.

Утро. Ланкович спит. Брожу по комнате, сушу голову после утреннего душа. В голову закрадываются всякие подозрения.

— Дмитрий, — спрашиваю, обнаружив, что он открыл-таки ясные очи и довольно потягивается, — Что ты здесь делаешь?

— Живу, — говорит он и глазки такие невинные-невинные.

— М-да? А где ж твоя супруга?

Он быстро мрачнеет, садится на диван и бурчит.

— В клинике.

— О-па! — удивляюсь, — она что, не вынесла прелестей общения со столь одаренной личностью?

Он что-то бормочет в ответ, мол на провокационные вопросы отвечать не намерен.

— Кстати! — с нажимом произношу я, одаривая его взглядом таким проницательным и твердым, — а каким это варварским способом ты остался Мастером? Я же все твои способности законсервировала!

— Ну... — произносит он многозначительно, и уходит на кухню.

— Какое такое "ну"?! — возмущаюсь я, идя за ним следом, — никакого "ну" быть не должно было!

Он наливает в стакан холодной воды из-под крана, очень внимательно при этом наблюдая за процессом. Как будто слежение за холодными бульками и составляет смысл его жизни.

— Ты разве не рада?

— Не переводи тему! Что ты сделал? Кто-то помог тебе снять консервацию?

— Узнаю инквизитора... — ворчит Ланкович.

Я неумолима.

— Отвечай!

— Нет, просто ты же сама объяснила мне методику построения дубль-личности. Я ей и воспользовался.

Опускаюсь на табуретку и так и остаюсь сидеть, хлопая ресницами. Проходит минуты три, прежде чем я обретаю способность двигаться. Ну и что делать с таким самородком?

— То есть, — произношу очень осторожно, поскольку продолжаю опасаться за свой разум, — ты хочешь сказать, что выстроил в моем сознании дубликат своей личности и заставил меня его преобразовывать?

— Не-а, — отвечает Ланкович, — я в своем сознании выстроил дубликат своей же личности. А потом ты его и чистила. Сохранить дубликат было просто, я и предъявлял его всем желающим, в том числе и врачам в клинике.

Смотрю на физиономию его самодовольную, и постепенно, очень медленно, до меня начинает доходить комизм данной ситуации. А вместе с ним и ярость.

— Ах, ты скотина! — ору, вскакивая на ноги, — сволочь!!! Ты притворялся! Ты даже передо мной притворялся! Делал вид, что меня не помнишь, а я из шкуры выпрыгивала! Ах, ты...

Будь у меня что тяжелое под рукой, я бы его покалечила. А так только запускаю в Ланковича сахарницей, до начала разговора мирно стоящей на кухонном столе. Дмитрий уворачивается, сахарница ударяется о стену и осыпает Ланковича с головы до ног осколками голубого стекла и сахаром. Ланкович стоит и смотрит на меня так недоуменно. Крупинки сахара налипли на волосах и ресницах, губы надулись, ресницы вздрагивают. Обиженное дитя, того и гляди расплачется. Мне становится смешно невероятно, до слез на глазах и рези в животе. Пока я истерично ржу, несчастный Ланкович поворачивается и выходит из кухни. Отсмеявшись, следую за ним. Вижу, что он стряхнул уже сахар с головы, и решительно застегивает пуговицы у ворота рубашки. Мне пока не хочется, чтобы он уходил.

— Дима, — говорю, жалобно улыбаясь, — не обижайся, солнышко, я не хотела тебя убивать, честное слово.

Стряхиваю осторожно последние крупинки сахара с его носа.

— Пойдем, я тебе кофе наварю. Нам дают на паек. Хочешь?

Пока готовлю кофе, он рассказывает. Воспользовавшись моей методикой, он смог обдурить и меня, и врачей, и Инквизицию. Из Гильдии Мастеров вышел, со службы комиссовался по состоянию здоровья. В общем, преподавал в местном университете, честно и добросовестно старался наладить семейную жизнь. Все бы хорошо, если бы не Софья...

Глава 7.

Софья повязала голову темным платком, как бы украдкой глянула на себя в зеркало.

— Ты куда? — спросил Дмитрий.

— Помолиться.

Его супруга низко опустила голову и взяла в руки ключи, сжала их между пальцев.

— Опять? — удивился Ланкович, — ты же вчера там была?

— Этого не может быть слишком много, — тихо, но с жесткой уверенностью в голосе, ответила Софья и выскользнула за дверь.

Ланкович недоумевал. Его жена проводила в церкви слишком много времени. Он не узнавал ее. Возвращаясь домой, супруга становилась все более темной и непрозрачной. Она вела себя странно, она забросила домашнее хозяйство и мало внимания уделяла ребенку. От выполнения супружеского долга пока не отказывалась, но выполняла его, действительно, как долг. Будто крест несла по постели.

За прошедшее после свадьбы время Ланкович постепенно перестал различать, где его мысли и эмоции, а где — Сонины. И это его даже радовало. Успокаивало осознание абсолютной чистоты и прозрачности находящегося рядом человека. Ни ревности, ни подозрений.

А она становилась все более набожной. И область, отведенная Церкви, была для Дмитрия темна. Более, того область эта увеличивалась с угрожающей быстротой.

Неожиданно Ланкович осознал, что Софья растворилась во тьме целиком, осталась лишь одна мрачная туча, внешними очертаниями напоминающая его жену. И тогда он испугался. Страх заставил его отдать дочь в детский сад недельного пребывания. Соня не обратила на это внимания. Попытки сканирования ничего не дали. Попытки исправления с грохотом провалились.

Впервые Ланкович столкнулся с тем, что человек абсолютно закрыт от его воздействия, и это его оскорбило. Ощущение беспомощности не так часто посещало моего героя. Особенно угнетала мысль, что странности эти происходили не с кем-то там, посторонним, а с его ручной женой.

День шел за днем, Иришка росла в интернате и спрашивала по вечерам, когда отец забегал ее проведать, где мама. Ответить бедному Ланковичу было нечего. Обратиться к специалистам он боялся, поскольку в таком случае могла всплыть истинная причина ее помешательства. Ланкович справедливо полагал, что виноват он.

Однажды Соня пришла домой очень поздно. Тихо открыла дверь и прошла, не переобуваясь на кухню, в которой в то время орудовал Ланкович, пытаясь соорудить еду.

— Будешь ужинать? — как-то даже робко спросил Дмитрий.

Она не ответила. Села на диван, крепко сдвинув колени. Сняла с головы платок, и светлые прямые волосы частично скрыли бледное лицо.

— Дима, — произнесла Софья после продолжительного молчания, и голос ее был задумчив, — ты в Бога веришь?

Ланкович чуть не выронил из рук сковородку. Вопрос, мягко говоря, был странноват. Особенно, если учесть, что он преподает богословие, а, кроме того, некоторое время работал в СИ.

— Верю, — встревожено ответил он. В очередной раз попытался ее просканировать. И вновь не увидел ничего, кроме клубящейся тучи.

— Тогда поклянись Им, — произнесла Софья, и лицо ее было безмятежно, — что ты оставил Мастерство.

И тут Ланкович замялся. И тут он не нашелся, что сказать.

— Ну, — пробормотал он растеряно, — меня же лечили. Способностей лишиться нельзя, их можно только спрятать...

— Очень жаль, Дима, но я боюсь, что ты неисправим. И отец Виктор тоже так считает.

— Ты рассказала обо мне отцу Виктору?

— Конечно! А с кем я могла еще поделиться своим горем? И ты... ты... ты отравляешь меня!

— Но он же, — растерялся Ланкович, — он на меня донесет...

— Да! И пусть лучше у моей дочери вообще не будет отца, чем такой, как ты!

Пока Ланкович соображал, что бы это заявление могло означать, она спокойно и отрешенно подошла к кухонному столу, достала из верхнего ящика свеженаточенный собственными Димкиными руками нож с черной пластмассовой ручкой.

— Такие, как ты, — продолжила она, — считают, что могут спокойно читать в чужих душах. Это неправильно. Так не должно быть. Никто, кроме Бога, не может это делать. Инквизиция была права, когда запрещала нам жить вместе.

Ланкович, до которого постепенно начала доходить необходимость срочных действий, подошел ближе к жене, приобнял ее за плечи.

— Ну что ты, Сонечка, разве такое можно говорить?

Она развернулась и ударила. Ланковича спасла только инквизиторская выучка, заставившая резко отпрянуть в сторону. Лезвие скользнуло по ребрам, распоров кожу. Он с удивлением обнаружил, что футболка потемнела, и снова успел лишь отстраниться от занесенного над его бедным телом ножа.

— Сонька, ты что?!!! — заорал он, наконец-то по-настоящему испугавшись.

— Ты — чудовище, — прошипела супруга, — Бог не создавал таких, как ты.

После этого Ланковичу оставалось лишь отобрать у несостоявшейся убийцы ее оружие и вызвать скорую. Приехавшие врачи заштопали ему бок и забрали расшалившуюся жену в психиатрическую клинику.

Глава 8.

Разливаю кофе по крохотным тонкостенным чашечкам. Эти чашечки — моя гордость, я их всюду с собой вожу. Берегу, как зеницу ока.

— Все это понятно, — говорю, — но ты что, следил за мной?

Молчит некоторое время, делает вид, что очень увлечен смакованием напитка. Ничего. Время у нас есть, расскажет, никуда не денется. Рассматриваю внимательно его лицо, готовлюсь к восприятию информации, и вдруг...

Слышу звонок у входной двери. Подхожу очень осторожно.

— Кто там?

— Откройте, Святейшая Его Величества Инквизиция!

Надо же, чего это ко мне в такую рань коллеги пожаловали? Отпираю все замочки и крючочки, смотрю — точно, инквизиторы.

— Чего надо? — интересуюсь, должно быть, не очень доброжелательно.

Три типа в форме. Окидывают меня недружелюбными взглядами, замечаю, что рука одного из них лежит на кобуре. Пальцы его нервно подрагивают. К чему бы это?

— Майя Дровник? Пройдемте с нами, — говорит первый, среднего роста белобрысый инквизитор с погонами лейтенанта на плечах.

— Советник Майя Дровник, — поправляю я его миролюбиво, — и Вы мне не ответили, в чем дело.

— Нам приказано доставить Вас в Управление.

— М-да? И кто это Вам такое мог приказать?

— Начальник Управления Четвертаков.

Стараюсь придать своему голосу как можно больше сарказма.

— Да ну? А чем вызвана такая необходимость, он Вам не сообщил? Сегодня суббота, как никак.

Смотрю, тот, который с пистолетом, уже пятнами пошел. Нервничает мальчик. Пускай нервничает. Хуже будет, если я волноваться начну. У второго дрожат губы. Лейтенант, похоже, в этой компании самый адекватный.

— Майя Алексеевна, — говорит он спокойно, — Нам приказано сопроводить Вас. Давайте пройдем в Управление, и Вы сами побеседуете с Четвертаковым.

Действительно, думаю, почему бы и нет?

И вот стою я, значит, в дверях, гляжу на коллег честными серыми глазами, и думаю, что бы мне такое хорошенькое сотворить, чтобы коллеги мои случайным образом Ланковича в моей квартире не обнаружили. Но тут лейтенантик делает попытку меня этак слева обогнуть и направиться в сторону спальни. Я, конечно, ничего особого там не скрываю (за исключением некоторых подозрительных личностей), но частная жизнь, знаете ли. А потому аккуратненько загораживаю ему вход и интересуюсь:

— Потеряли что-нибудь?

— У нас приказ — произвести осмотр помещения.

— Да ну? — удивляюсь я, — а письменное распоряжение из Совета Инквизиции у тебя с собой, яхонтовый ты мой?

— Да, — спокойно отвечает он, и достает из кармана сложенный вчетверо листок гербовой бумаги, на котором красным по белому написано: "Произвести осмотр квартиры Дровник Майи Алексеевны, проживающей по адресу:___ на предмет нахождения в ней посторонних людей".

Я делаю кислую рожу и бормочу:

— Ну, скажи еще, что это мне же во благо.

Он сдержанно улыбается.