Проклятие Марены (2)

Серый камень. Повсюду был серый камень. Лестница покружила по спирали и вывела меня к обитой кованым железом двери. Замок открылся беззвучно, словно его регулярно смазывали.

Мои глаза привыкли к темноте, и начала различать скудное убранство башни — широкую деревянную кровать со смятыми простынями, ободранную шкуру дикой собаки на полу и грубо сколоченный стол. В комнате стало светлее — свет луны пробился через тучи и проник в узкое окно, больше похожее на бойницу. Что-то на стене справа привлекло моё внимание. Какой-то странный блеск. Я достала из кармана крохотную лучину, зажгла её и едва сдержала крик — на меня смотрела моя сестра!

Зелёные глаза. Длинные чёрные волосы, уложенные в высокую причёску, острый нос, изящные брови. "Эления..." — прошептала я так же сдавленно, как недавно старуха, и протянула руку. Пальцы ощутили шершавую ткань холста. Передо мной был портрет моей сестры. Моей сестры, удивительно похожей на меня, только гораздо красивее. Во мне не было такой мягкости черт, изящества, доброты и такого внутреннего света. Моё лицо казалось безжизненной маской рядом с сестрой. Сестрой, которая так никогда и не узнает, как мы похожи.

Что здесь делал этот портрет? Кто и когда нарисовал его? А главное — зачем?

Я закрыла дверь и спустилась вниз. Чучело, припрятанное на крыше, сегодня мне не пригодилось. Теперь я знала, что делать.

Сложно объяснить портнихе, какое ты хочешь платье, если единственное объяснение, которым тебе доводилось оперировать раньше — это "нужно много карманов для ножей". Ещё сложнее объяснить, что нужный тебе фасон действительно устарел, и что такое действительно уже не носят, но тебе всё равно такое нужно.

Сложно подобрать себе парик такого же цвета, как твои волосы, только в пять раз длиннее. Цирюльник будет рвать на себе рубашку, объясняя, что парик нужен, дабы изменить цвет волос, а не сохранить прежний. Сложно потом объяснить, ему в какую причёску уложить искусственные волосы — ведь эта причёска тоже устарела.

В кои-то веки у меня на душе было спокойно. Меня не раздражали тупые модистки и парикмахеры. Меня вообще больше ничего не раздражало. В кармане панталон был запрятан самый главный ключ — ключ от спальни бургомистра. Остальные я вернула мёртвой старухе, мне не нужно было, чтобы их хватились раньше времени.

Базар получил новую тему для сплетен. Ключница Рейлея увидела Белую Бабу и умерла — когда ещё такое будет?

Я с трудом дождалась ночи. Время тянулось отвратительно медленно.

Всё было готово. Платье и парик. Сонный порошок, раздобыть который удалось с большим трудом — а уж стоил он целое состояние. Были потрачены последние деньги, привезённые из замка Марены.

Путь внутрь дома стал для меня привычным. Перелезть через забор, добраться по крышам сараев до флигеля, быстро пересечь двор и пролезть сквозь крохотное окно для вентиляции на кухне. Сложнее было протащить в окно рюкзак, но с этим я тоже справилась. Там же, на кухне, переоделась. Точнее просто накинула две белых тряпки — на тело и на лицо. Меня не волновало, сколько будет стражников — сонный порошок подействует на всех. Главное — вовремя задержать дыхание.

Я двинулась вперёд по коридору. Спальня сынка бургомистра находилась в другом крыле. Конечно, если станет слишком шумно, стражники прибегут и сюда — на помощь товарищам, но шум в мои планы не входил.

В конце коридора я различила фигуры трёх стражников. Один из них дремал в кресле, второй клевал носом, но третий, как ни странно, действительно нёс вахту.

Белый шар покатился вперёд и я слегка топнула, чтобы привлечь внимание. Стражник уставился на меня и уже открыл рот, чтобы заорать, но тут же захлопнул его. Видно решил, что мужчине, а уж тем более стражнику, орать не положено. Его секундное размышление решила всё — коридор заполнился сизым дымом, стражник кашлянул, опёрся на стену и начал сползать вниз. Я кинулась вперёд, чтобы поймать его прежде, чем звякнут доспехи. В этот момент на пол едва не шмякнулся второй. Он лишь успел разлепить глаза — как снова погрузился в сон. Для того, чтобы поймать обоих, пришлось завалиться на пол, поймать на себя одного и придержать у стенки другого. И всё это без единого вдоха. Спящий в кресле парнишка так и не проснулся. Уложив стражников, я вернулась назад, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха и переодеться. Мешок с вещами вылетел в окно — его нужно было подобрать на обратном пути.

Я вошла в комнату Рейлея и повернула ключ в замке. Он чуть слышно скрипнул, но от этого звука спящий бургомистр заворочался.

— Ну, здравствуй! — проговорила я, устраиваясь в кресле. Холл подскочил на кровати как ужаленный.

Окончательно распогодилось. Луна светила прямо в окно, и я села в кресло так, чтобы серебристый свет освещал мою фигуру.

— К...Кто... — прошелестел бургомистр, зажигая свечу.

Выглядел он совсем плохо. Костлявые руки подрагивали. Казалось, даже свеча для них — непосильная ноша. Холл взглянул на дверь.

— Все спят. Как думаешь, какие сны им снятся?

— Ты... Эления? Эления, это действительно ты? — в его голосе не было ужаса, на который я рассчитывала.

— А ты надеялся, что я оставлю тебя в покое? — фраза получилась угрожающей. Это были не слова Элении, так говорить могла только Сирин.

— Как ты можешь говорить такое? Зачем ты ушла, Эления? Как ты могла оставить меня? — я уже совершенно ничего не понимала. Рейлей сошел с ума гораздо раньше, чем я планировала!

— Я ненавижу тебя, Рейлей!

— Не говори так. Не говори этого снова! Ты не можешь меня ненавидеть.

— Кто запретит мне? Ты?

— Ты такая красивая, — проблеял Хол, словно не слыша меня. — Такая же юная и здоровая. Почему? Почему всё так несправедливо?

— Несправедливо? — я встала и приблизилась к кровати. — Ты убил меня, Рейлей!

— Ты сама выпрыгнула из окна! Ты сама убила себя и моего ребёнка. Я тебя любил. Я так тебя любил, Эления! Ты такая красивая, светлая... Ты как Лада. Я всегда желал тебя, я боготворил тебя!

— Когда насиловал меня там, в башне? Это твоё боготворение? — я не собиралась обвинять его. Мне нужно было напугать его до умопомрачения. Я хотела, чтобы он плакал и валялся у меня в ногах. Я хотела приходить сюда каждую ночь и видеть его страх. Видеть его ужас и чувствовать, что его жизнь в моих руках.

— Мне нужен был твой свет! — закричал Рейлей, привставая на кровати. — Он и сейчас мне нужен! Ты не видишь, кем я стал? Посмотри — я старый и дряхлый, а ты всё такая же молодая и красивая!

— Я мертва!

— А я, по-твоему, жив? Нет, не надо. Давай не будем снова ругаться. Ты только не уходи. Останься со мной.

Меня начинало трясти. Я понимала, о чём он говорит. Эления и впрямь, казалось, излучала свет. Рядом с ней даже злые собаки становились игривыми щенками. Никто и никогда не держал на неё зла. Она могла помирить даже самых заклятых врагов. Её тихий, нежный голос всегда достигал того, к кому она обращалась. Достигал не ушей, а сердца.

— Почему ты не захотела остаться со мной? Я бы дал тебе всё! Я бы положил к твоим ногам все сокровища этого мира. Почему ты не хочешь остаться со мной? Свет. У тебя был свет я видел его.

— Ради моего света ты запер меня в башне. Убил тех, кого я любила?

— Эления, любимая... Твой свет должен был принадлежать только мне. Ты должна была быть моей. До конца! Я не умею делиться и не хочу учиться! Ради тебя я был готов рискнуть всем. Да я для тебя... Я убил бы сотни людей, если бы это было нужно. Понимаешь? Это всё было только для тебя!

— Для меня? — он действительно верил, что уничтожил всю мою семью ради любви к Элении.

— Я для тебя на всё готов. Я бы вырезал весь город, если было бы нужно! Я всегда получаю то, чего желаю!

Эта пламенная речь потребовала от бургомистра слишком много усилий. Он упал на подушки, тяжело дыша.

Моё сердце ухало где-то в ушах. Я слышала его слова. И это были мои слова. Я видела перед собой себя же. Словно смотрела в кривое зеркало.

— Ты убил меня... Ты убил всех, кто был мне дорог. Ты лишил меня жизни.

— Ты сама лишила себя жизни!

И он был прав. Мир разбился на сотни осколков. Вместе со мной.

— Ты слепец. Глупый, старый, беспомощный слепец.

Не глядя на Рейлея, я вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Коридор расплывался перед глазами. Нет, весь мир расплывался перед глазами. Воздуха не хватало.

Я шла вперёд, не видя ничего перед собой. Открыла парадную дверь и вышла на улицу. Июньская ночь пахла травой. Чуть слышно пели сверчки. Мир был полон жизни, но не капли её не было во мне. "Я убила бы сотни людей, если было бы нужно!" "Я всегда получаю то, чего желаю!"

Не до конца осознавая что делаю, я сняла платье. Осталась в рубашке, брюках и сапогах. Платье и парик бросила в мешок, перелезла через стену и пошла вперёд. Остановилась, только услышав тихое ржание. Я понятия не имела, где нахожусь. Похоже, я зашла в торговый квартал и оказалась у таверны. Пить не хотелось. Мне не хотелось вообще ничего. Тёплые лошадиные губы ткнулись мне в плечо. Я бросила мешок, отвязала жеребца и помчалась вперёд, не разбирая дороги.

Часть 4

Мелочи. Глупые, ничего не значащие мелочи, из которых, оказывается, и состоит жизнь. Одноглазый с колодой в руке, сидящий на деревянном бочонке. Давным-давно кто-то из проигравших, не решившись выместить зло на великане, отыгрался на бочонке. Пнул так сильно, что сломались доски. С тех пор бочонок чуть покачивался, и только Одноглазому удавалось сидеть на нём и не заваливаться на бок.

Орин, перебирающий струны мандолины летним вечером, когда воздух наполнен стрекотанием кузнечиков и вокруг лампады кружатся мотыльки. Светлые волосы, скорее белые, чем золотистые, собраны в низкую косу. Непослушные прядки выбиваются из плетения и цепляются за блестящую серьгу в левом ухе. Чистый голос, такой же серебристый, как волосы, и глубокий, как глаза, поднимается куда-то ввысь, в бездонное майское небо.

Патрон. Его мощная, словно стальная фигура на искалеченных ногах. Вот он составляет очередной план нападения вместе со Штормом и Соловьём. Стоит прямо, двигаются только руки и губы. И все знают, как тяжело ему стоять всё это время, но молчат. Молчат, отказываясь замечать малейшую слабость за "батькой". И он говорит-убеждает-обсуждает, а я сижу в своём углу и боюсь услышать, что мощный бас дрогнет от напряжения. Но нет, я так и засыпаю под размеренный полушепот с мыслью: "Он снова выдержал. Прошел ещё один день".

Высокий, худой парень с чёрными, как смоль волосами. Как же его звали... Алиан, Ален? Да, Ален. Он прибился к Кулаку чуть раньше Шторма. Кажется, он был учеником ювелира. Его убили при очередном налёте. Я запомнила этого парня только потому, что он сделал мне первый в жизни подарок. Подарок не краденый, не снятый с остывающего трупа. Ален перековал для меня одно из украденных ожерелий. Сделал тоненькую цепочку и медальон. Подарок потерялся вскоре после его гибели.

Ройко. Друг, почти брат. Неужели он действительно любил меня? Я не видела этого. Я ничего не видела, только золото. Только месть.

Я сама себя ослепила. Как дерево, не проснувшееся по весне. Оно просто не замечает, что зима кончилась, что мир ожил. Оно всё ещё в трескучем морозе и снежных сугробах, хотя зима давно отступила. Холл не уничтожил меня. Да, он лишил меня того, что было мне дорого, уничтожил людей, которых я любила, но потом я, как верная его ученица, начала отравлять свою же жизнь. Не он — я сама пустила по своим венам желчь вместо крови. Отвергала тех, кто мог согреть меня, отвергала тех, кто мог изменить мою жизнь и изменить меня саму. Он не разрушал меня — я сама с этим прекрасно справилась. Восемь лет. Восемь лет, наполненных только жаждой мести. Всё, что от них осталось — крохотные бусинки обрывочных воспоминаний. Сколько их? Пять? Десять? За это время можно было собрать роскошное ожерелье, но я, как глупый ювелир, отбрасывала всё. И то, что было действительно дорого, и то, что не имело ни малейшего значения. За восемь лет у меня не накопилось бусин даже на крохотное ожерелье памяти. Только обрывки и мелочь. Будто и не жила эти восемь лет.

Я так много потеряла. Людей, которые так и не стали мне друзьями. Страны, которые так и не стали мне домом. И Шторма.

Шторм. Великие Боги, я даже имени его не знаю! Знаю, что пальцы у него длинные и ловкие, что волосы непослушные и чуть вьются. Что глаза удивительного медового цвета, чуть темнее у края радужки и светлее к зрачку. Знаю, что даже когда губы его улыбаются, глаза остаются равнодушными и настороженными. Знаю, что он никогда не бывает до конца расслабленным, и только если спит совсем уж глубоко, морщинки у глаз и упрямые складки на лбу исчезают. Знаю, что в седле он выглядит так, будто там и родился. Что он сливается с конём, словно они говорят на одном языке и состоят из одной плоти. Знаю, что Шторм не любит украшений и иногда, когда чистит лошадей, поёт. Чуть слышно, под нос мурлычет какую-то мелодию, когда его никто не видит. Мало ли этого? Много ли?

Макошь всемогущая, я ведь ничего не знаю о любви. О том, как люди встречаются, что говорят друг-другу. Я так мало знаю о жизни, в которой нет ненависти. Я просто так мало знаю...

Шторм. Нужно было найти его. Я не знала, зачем мне это нужно, но чувствовала, что этот человек был для меня кем-то важным. Кем-то, кто мог бы научить меня жить иначе.

"Я научусь жить иначе", — с этой мыслью я и заснула. Прямо в седле.

Когда я проснулась, вокруг был туман. Ворованый жеребец, оказавшийся статным, суховатым, резвым и явно не дешевым, стоял рядом со свалившейся хозяйкой и нетерпеливо бил копытом по мокрой траве. Я села и нащупала в кармане шар из сонного порошка. Захватила с собой, на всякий случай. Ещё с десяток таких были спрятаны в Тиритском парке. Интересно, кому повезёт наткнуться на этот клад? Денег от продажи шара вполне хватало на путешествие в Ганарию, если особенно не шиковать.

Я надеялась, что эту находку можно было счесть хорошим предзнаменованием.

Было прохладно. Белая пелена застилала всё вокруг. Я видела только себя и жеребца.

"Назову тебя Туманом", — решила я. — "Тем более, что цвет у тебя подходящий, серый".

Мы медленно двинулись вперёд, сами не зная куда.

Следующие дни я снова и снова прокручивала в голове наш последний разговор со Штормом. Его слова звучали у меня в ушах, пока я пересекала Ромнию, направляясь на запад. "Знаешь, где меня искать!" Единственное, что я знала — он вернётся в Ганарию и купит себе ранчо, чтобы разводить лошадей. Это всё. Не так уж много информации. Приходилось расспрашивать путешественников в гостиницах и харчевнях. Шторм рассказывал мне о своей родине, но тогда мои мысли были заняты совсем другим.

Нельзя сказать, что рассказы пилигримов особенно вдохновляли. Ганария, судя по их словам, была не так уж велика, но там не было крупных городов. Вся страна, за исключением Латьёлы — административного центра — цепочка не связанных друг с другом ферм. Конечно, называть Ганарию отдельной страной не совсем верно. Это вроде как округ Ромнии на особых правах. Там не действовали ромнийские законы, а времени на изучение законов Ганарии у меня не было. Единственное, что я хорошо запомнила — одним из самых страшных преступлений там считается конокрадство. Учитывая, что я путешествовала на краденом жеребце, это была очень ценная информация.