— Ладно, я посмотрю его, — сказала женщина. — Только не слишком надейся. Даже если у Шансе и нет собственного Дара, он всегда определяет его на слух.
У Ваниеля не было даже мгновения, чтобы догадаться, что это за "Дар" такой, о котором они говорят. Женщина, чей голос он только что слышал, вошла в класс. По-мужски высокая, худая и очень статная, она, вдобавок ко всему, обладаластольвнушительной наружностью, что Ваниель невольно принялся ловить каждое её слово и каждый жест.
— Сегодня мы приступаем к циклу "Всадника Ветра", — сообщила она, доставая из-за спины висевшую там кифару. — И начать я собираюсь с самой первой из известных ныне баллад о "Всаднике Ветра". Я покажу вам,какследует её исполнять. Слушайте. Не читайте, а только слушайте. Эта баллада была создана не для чтения, и, открою вам правду, когда она поётся, все возможные её несовершенства просто меркнут.
Она взяла несколько аккордов, а потом повела зачин из "Всадника Ветра Освобожденного"... и у Ваниеля не осталось больше вопросов о том, что такое этот неизвестный ему"Дар". Ибо она не простопела... как спел бы это Ваниель, или даже такой менестрель (он лишь теперь осознал, что такоеБард), как Шансе. Нет... она давала каждому, кто её слушал, возможностьсамомупережить каждое слово куплета, испытать каждую эмоцию, увидеть воочию происходящее, всё то, о чём шла речь, как будто ты сам и есть тот, о ком она пела. Когда же она замолкла, Ваниель понял, что ему вовек не забыть ни слова.
И до самой глубины души его пронзило осознание того, что ему ни за что не совершить ничего подобного вот этому. О да, он попытался: она предложила, чтобы он спел следующую балладу Всадника, а сама она станет ему играть, и Ваниель выложился, конечно, по полной. Однако, взглянув в глаза своих одноклассников, он увидел там лишь ... интерес, но не более. Не ту восторженную зачарованность, ни хотя бы бледное подобие её. Этого не было и в помине.
Когда он садился на место, а Бреда жестом вызвала следующего ученика исполнять балладу, в глазах женщины он увидел разочарование, и она легонько показала ему головой: нет. Он вдруг понял, что она знает, что он подслушал их разговор в коридоре, и таким вот образом давала ему понять — эдак мягко и ненавязчиво — что мечтам его никогда не сбыться.
И это было больнее всего — осознать, что в нём нет абсолютно ничего, что позволило бы ему стать Бардом. Это поразило его... жестоко, как острый клинок. Столько трудов, столько усилий на то, чтобы восстановить руку ... и получается, всё насмарку? Даже и надеяться не на что?
Ваниель упал на свою постель. Грудь его разрывалась от боли, в висках стучало....
Я-то думал, хуже дома ничего и быть не может... Но там у меня хотя бы были мечты. Теперь даже и этого не осталось.
И виновником всего этого кошмара сегодня днём была его тётка... Его такая компетентная, такая умная и бескорыстная, да пребудут с ней все девять кругов ада, его тётушка!
Он крутанулся на живот, отчаянно борясь с жестокой резью в глазах.
После обеда она отвела его в сторонку:
— Я ту попросила Бардов поглядеть, не возьмут ли они тебя, — сообщила она. — Прости, Ваниель, но они сказали, что ты, конечно, очень одаренный музыкант, но и всё. Этого не достаточно, чтобы принять тебя в Барды, потому что ты являешься ещё и наследником поместья.
— Но ведь..., — начал, было, он, но тут же прихлопнул рот.
Она строго глянула на него:
— Я знаю, что ты должен сейчас чувствовать, Ваниель. Но твой долг, долг наследника Витгена, — он превыше всего. Так что тебе лучше принять ситуацию, как есть, и не пытаться её как-то переломить.
Она подумала немного, глядя, как он изо всех сил старается сохранить внешнее спокойствие.
— Да, боже ты мой, — сказала она, наконец, — яже тожеоднажды была на твоем месте. Мне, во что бы то ни стало, хотелось наследовать Поместье, но мне, увы, было не стать сыном-первенцем своего отца. Потом выяснилось, что это даже и к лучшему, что мне не досталось Поместья. И если ты смиришься со своим положением, то однажды, быть может, обнаружишь, что лучшей доли для себя не смог бы выбрать и сам.
Да откуда ей знать, вообще?— с негодованием думал он.Ненавижу её. Боги, как же я её ненавижу! А эта безупречность, чёрт её подери! Сроду не скажет лишнего, да ей и не требуется: достаточно лишь одного вот такого вот взгляда! Если услышу ещё хоть одно слово про то, как я должен радоваться тому, что очутился в этой проклятой ловушке, я просто сойду с ума!
Он перекатился на спину, задумался. Солнце даже ещё не зашло... а он торчит тут, возле своей лютни, которая пялится на него со стены, словно немой укор всем его разбитым мечтам. И не на что больше отвлечься. Или всё-таки есть?
Обед прошёл, но в Большой Зале к вечеру, должно быть, собираются же какие-то люди? Там должно быть полно его сверстников, простой молодёжи, не из числа учеников Бардов или воспитанников Герольдов. Самых обычных, нормальных молодых людей.
Позабыв про все свои опасения показаться деревенщиной, он единственное, о чём мог сейчас думать, так это о том, что, бывало, его остроумие и внешность производили неплохое впечатление на всяких там отпрысков богатейших Имении и Поместий, съезжавшихся к ним на редкие празднества. И ему срочно была нужна доза этого восхищения, сладость которого станет противоядием жуткой горечи краха и разочарования, которые он испытал.
Он заставил себя подняться с кровати и отправиться к одежному шкафу за подобающим нарядом. Остановился на дымчато-сером бархате, вполне отвечающем его теперешнему настроению и склонности к драматизму. Потом тщательнейшим образом распланировал своё появление в Большой Зале: нужно только дождаться момента, когда все, как по команде, прекратят свои разговоры.
И как только такой момент настал, он не упустил его и грациозно вступил в тишину, словно нарочно созданную для того, чтобы наиболее выгодно предъявить всемего персону. Получилось просто безупречно и уже через пару мгновений он очутился в своём собственном небольшом кружке из придворных, выражавших готовность продемонстрировать новичку свою дружбу. Примерно час он упивался всем этим вниманием, пока оно не начало ему надоедать.
Какой-то долговязый юнец по имени Льерс во всех красках расписывал, как его старший брат расправился с кучкой бандитов.
Ваниель подавил зевок: просто один к одному, как на какой-нибудь из вечеринок в Форст-Рич.
— И вот он бросился прямо на них...
— Что было, по-моему, ужасно глупо с его стороны, — Ваниель вскинул брови.
— Но ведь... для этого понадобилась такая смелость, — осторожно возразил молодой человек.
— Повторяю, то была ужасная глупость, — настаивал Ваниель. — Их было гораздо больше, у него же — ни малейшего понятия, успеет ли вовремя его подмога.... Да боже ж ты мой, что емуследовалосделать, так это поджать хвост и драпать! И если бы он сумел убедить их этим, они кинулись бы за ним и угодили прямиком в руки его солдат. Нападать же вот так.... Да его запросто могли прикончить!
— Однако всё обошлось, — обиделся Льерс.
— О да, обошлось, конечно, ибо никто в здравом уме такого бы не учудил!
— Он проявилнастоящую доблесть, — Льерс упрямо вскинул подбородок.
Ваниель сдался: не хватало ещё настроить против себя всех этих юнцов. Ведь они — всё, что у него теперь имелось....
— Ладно-ладно, признаю твою правоту, Льерс, — сказал он, проклиная себя за лицемерие. — Он, и впрямь, проявил доблесть.
Льерс улыбнулся дурацкой довольной улыбкой, и Ваниель добавил ещё парочку не менее дебильных замечаний.
В конце концов, он избавился от этой кучки бездельников и отправился на поиски чего-нибудь поинтересней.
Такие же дурачки, как его братец. И он сроду не мог, впрочем, даже и не пытался, вбить в их головы, что нет ничего "романтичного" в том, чтобы позволить разорвать себя на куски. Во имя ли Валдемара или прекрасной дамы. Ничего вдохновляющего в том нет — остаться без руки, ноги или потерять глаз. И ничего,просто ни капли,такого уж "славного" в какой угодно войне.
Стоило ему отбиться от мужского контингента, как его тотчас атаковал женский, сбившись вокруг него в щебечущую стайку. С ним флиртовали, заигрывали, наперебой старались перещеголять одна другую с тем, чтобы привлечь его внимание к своей особе. В общем, повторялась та же самая песня, что и в матушкином будуаре: исполнителей, правда, здесь было побольше, лица всяко-разные, чаще красивее, чем дома, но сценарий был всё тот же.
Ваниель заскучал.
Но это было всё же получше, чем выслушивать нотации Сейвиль или страдать по Бардам и этому самому Дару, которого у нет и никогда не будет.
— ...Тайлендел, — разочарованно вздохнула какая-то бойкая брюнеточка, что стояла у его локтя.
— А что Тайлендел? — сразу заинтересовался Ваниель.
— Ой, да Таши у нас без ума от его огромных карих глаз, — рассмеялась другая девица, высокая и бледнокожая, с рыжими волосами.
— Это пустое дело, Таши, — сказала Рева, заливаясь румянцем от того, что слегка перебрала вина. Она хихикнула. — У тебя ни единого шанса. Он же... как там это словечко, которое употребляет Сейвиль?
-Шай ячен, — подсказала Кресса. — Это какой-то чужой язык.
— И что же оно означает? — не понял Ваниель.
Рева хихикнула в ответ и зашептала:
— То, что он не любит девушек. Он любит мальчиков. Везёт мальчишкам!
— Ради Тайлендела я бы стала и парнем! — вздохнула Таши, а потом расхохоталась вслед за своими подругами. — Ой, ну какая же, право, потеря! А вы точно знаете?
— Как божий день, — заверила её Рева. — Буквально в прошлом году ему разбил сердце этот мерзавец Невис.
Ваниель сдержал при себе своё искреннее удивление. Как это... "не любит девушек"? Нет, ему, конечно, было известно, что среди придворной молодёжи слово "любить" означало то же, что "переспать". Но... не "любить" девушек? Да ещё "любить" мальчиков? Он догадывался, что от него всегда многое утаивали, но о подобном даже и не подозревал.Уж не потому ли Витген....
— Невис.... Это не тот ли дружок, что всё никак не мог определиться, что именно ему нравится, и каждый раз, забравшись в чью-то постель, заявлял, что его совратили? — как-то чересчур горячо возмутилась Таша.
— Он самый, — ответила Рева. — Ятак рада, что его родители забрали его домой!
Они принялись перемывать косточки вероломному Невису, и Ваниелю стало неинтересно.
Он ещё прошёлся взад-вперед по Большой Зале, но так и не смог найти никого и ничего, на что стоило бы потратить время. Он выпил чуть больше, чем собирался с самого начала, но даже вино не внесло оживления в этот вечер. Наконец, он сдался и отправился в кровать.
Он долго не мог уснуть, всё лежал и прокручивал в голове свои недавние мысли. Судя по тому, как хихикали эти девицы на счёт Тайлендела, было понятно, что его предпочтения были чем-то не слишком "приличным". И Витген....О, теперь он отлично понял, что сказал бы Витген, узнай он, что сын его делит апартаменты с таким, как Тайлендел.
Как он накидывался на меня всякий раз, когда мне, ещё совсем маленькому, случалось обнять и поцеловать Меке. А потом, этот Отец Лерен и его отповеди относительно того, "как подобает себя вести мужчине". Приступ ярости, когда Лисс однажды нарядила меня в своё старое платье, как будто я был её большой куклой. О, боги...
Ему вдруг стали ясны причины множества ранее необъяснимых поступков Витгена.
Так вот зачем он подсовывал мне всех этих девиц, для чего заплатил той — профессиональной шлюшке. Почему так упорно устраивал визиты матушкиных друзей, имеющих подходящих дочек. Почему его трясло от моих модных нарядов. И почему кое-кто из мастеров клинка умолкал, стоило мне появиться... почему обрывались все эти смешки. Отец желал, чтобы и духу подобного во мне не было.
У него всё разрывалось внутри. Нестерпимо.
У меня больше нет музыки... и вот на тебе: даже если Тайленделу и можно было бы доверять, то теперь не рискнёшь. Даже просто с ним подружиться. Да ещё вдруг он сам начнёт ко мне приставать, что весьма вероятно.
Всё, что ему оставалось, так это сон... тот ледяной сон. Единственное, что не причиняло страданий.
* * *
Расщелина была не слишком уж широка, через неё было можно запросто перепрыгнуть. Но там было так глубоко. И таилось в ней что-то... ужасное... там, на самом её дне. Он не знал, откуда это было ему известно, просто знал, что это так и всё. Позади него раскинулась неприветливая ледяная пустыня. По другую же сторону расщелины стояла весна. И ему так хотелось перебраться туда, в это тепло, услышать пение птиц среди деревьев... Но он никак не решался прыгнуть. Казалось, стоит лишь туда взглянуть, и пропасть становится шире.
— Ваниель?
Он поднял изумлённый взгляд.
На той стороне стоял Тайлендел, и ветер развевал его волосы, а улыбка его была широкой и ясной, как весеннее солнышко.
— Хочешь сюда? — негромко спросил он и протянул к нему руку. — Если желаешь, я тебе помогу.
Ваниель отступил назад, крепко прижав к груди руки, чтобы не дай бог не коснуться его в ответ.
— Ну же, Ваниель? — глаза юноши были ласковыми и манящими. — Я хочу быть твоим другом, Ваниель. — Голос его зазвучал тише, пока не превратился едва ли не в шёпот. Он призывно махнул ему. — Я хотел бы, — продолжил он, — быть тебе больше, чем другом.
— Нет! — закричал Ваниель, а потом в ужасе развернулся и со всех ног кинулся бежать в белоснежную пустоту.
Когда он, наконец, остановился, он был один одинёшенек в этой пустой долине, и продрогший до мозга костей.
Поначалу его охватила дикая боль, но потом он притерпелся и перестал чувствовать что-либо.
Ни расщелины, ни Тайлендела больше не было.
На какой-то момент его вдруг пронзило такое одиночество, что стало больнее, чем от любого холода. Но потом холод дошёл и туда, где оно гнездилось, и там тоже всё онемело.
Он побрел наугад. Это снежное поле, оказывается, не было таким уж безликим. Ровный и мягкий снег, что скрипел под его ногами, начал превращаться в сугробы. Вскоре он был вынужден переступать через огромные куски льда, что клыками торчали вверх из снежного наста.... Потом он уже не мог через них перешагивать, а был вынужден карабкаться на них или обходить кругом.
У глыб были острые края. Острые, как осколки стекла. Он порезался об один из них и с удивлением уставился на капли крови, падавшие на снег. Было довольно странно, но он, кажется, не чувствовал никакой боли.
