— Здравствуйте, братья! — сказал Молний.
Он обнялся с Коршуном, а потом по очереди — с Рассветником и Клинком.
— Ты здесь, — говорил он — И ты, Клинок. А кто еще с вами был? Я вчера ночью почуял неладное, так вдвое быстрее к вам кинулся.
— Вепрь еще, он с нами из горного стана ехал. — сказал Рассветник
— Что с ним?
— Ранен
— Вот как! Тяжело?
— Тяжело! Злыдень его из-за угла ножом пырнул.— сказал Коршун — Если бы не Рассветник, его бы уже в живых не было.
— А еще вернее — если бы не этот вот парень. — кивнул Рассветник на Пилу.
Молний повернулся к Пиле.
— Здравствуй, добрый человек! — сказал он, и Пила увидел, что возле рассеченной губы у Молния недостает зубов на обеих челюстях — Ты, значит, и есть Пила. Про твой подвиг весь город только и говорит. Я едва в ворота въехал, а мне уже рассказали как пильщик из Горюченского Городища яснооковского злыдня забил насмерть на постоялом дворе.
— Да уж... — ответил Пила. Никакого "подвига" он в своем недавнем поступке не чувствовал, зато мертвое краюхино лицо стояло перед его глазами постоянно.
— Ты сам-то какими судьбами здесь оказался? — спросил Рассветник.
— Я за вами с Белой Горы скакал. Но это погодя расскажу, дайте отдышаться малость.
— Может, баню велеть затопить? — спросил Коршун.
— Не сейчас. Надо о деле поговорить, а там лишних ушей не оберешься.
Велели коридорному принести воды. Молний наспех умылся, сел за стол и стал подкрепляться холодными остатками ужина. Рассветник тем временем рассказывал ему обо всем, что случилось после их отъезда из Гор (о том, что было в Горах, и еще раньше, речи не было. Видимо, Рассветник каким-то образом уже дал об этом знать Молнию или Страшему — подумал Пила). Молний слушал не перебивая и не переспрашивая. Когда речь зашла о драке на постоялом дворе, он строго посмотрел на Коршуна, но опять-таки ничего не сказал.
— Ну, ясно. — сказал он, обсасывая масел, когда Рассветник завершил свой рассказ — Делов, конечно, ты, Коршун, с Вепрем наделали — будь здоров, но как есть, так есть. Хорошо что все не целы, так хоть живы, и будет. Теперь слушайте, с чем я к вам приехал.
И Молний повел речь о других делах — далеких, и до сих пор совсем незнакомых Пиле.
— Вскоре, как вы уехали, — рассказывал Молний — меня учитель на Белой Горе позвал к себе, и спросил, не съездить ли мне в Степной Удел. Я не понял сперва, с чего я там понадобился, когда такие водовороты здесь в двух шагах. "Что я — подумал — Здесь без дела сижу, что ли!" (О каких водоворотах говорит Молний, и какие дела он делал на Белой Горе, Пила, конечно, не мог догадываться) А учитель мне говорит, давай езжай мол. Ему подумалось, что-то в Диком Поле неладно. Я и поехал. Доскакал до города Каили, а оттуда уже в самую степь, до Острога-Степного. Ну вот, приехал туда, до самого края земли, чуть от города отъехал, глянул на Степь, и сразу понял — Учитель-то прав оказался!
— Как ты понял? Увидел чего? — спросил Коршун.
— Глазами прежде ничего не увидел. Смотрю в поле — над ним небо чистое, солнце светит, ветер траву шевелит, а закрою глаза — и вижу, будто прет с поля стеной черная хмара, закрыла весь окоем от заката до восхода, и катит прямо на город. Ветром сухим дышит вперед себя, даже ветром-не ветром, а гарью, сухим таким, душным чадом...
— Прямо так и почувствовал? — спросил Рассветник.
— Да, как закрываю глаза, так и вижу, и чувствую. А открою глаза — снова все спокойно...
— Вот бесовщина... — прошептал впечатленный Коршун.
— А дальше что? — спросил Рассветник.
— Дальше стал я разузнавать, что да как. Спрашивал у разных людей, и они мне много всего рассказывали. В Степи, оказывается, перемены за переменами, и все не к нашему добру.
Молний рассказывал долго. Что-то из его слов Пила уже слышал, что-то понимал по ходу дела. Началось все с тех событий, которые Рассветник упоминал в своем дорожном рассказе — с нашествия тунганцев на Острог-Степной, в правление Ясноока. Разгромленные тогда злыднями, табунщики не смогли отстоять свои пастбища, когда с восхода пришел народ Ыкан. Былые хозяева Великой Степи, кто уцелел, стали в ней пленниками. Другие всеми кочевьями ушли в Приморский и в Каяло-Брежицкий Уделы, под защиту ратайских князей и на службу к ним. Кто-то, миновав полуденный отрог Хребта, получили земли от обрского царя и стали выставлять конное войско по его приказу.
Ыкан были еще воинственнее и яростней тунганцев. Всех оседлых соседей они презрительно прозвали "куары" что означало "скот, предназначенный на продажу" Но пока был жив страшный всем Затворник, они не решались пробовать на прочность ратайские границы. Поэтому в Позорные Годы воевали ыканцы преимущественно между собой, и каждый побеждавший каган подтверждал со струг-миротворским наместником мирный договор. Большие бояре пили с ыканскими послами вкруговую, обменивались подарками и разъезжались по своим сторонам. Смерть колдуна все переменила...
Сильнейший ыканский каган Тыр-Сай перешел со своей ордой реку Янка — границу Приморского Удела. Надолго запомнилось это вторжение! От сотен селений остались головешки, многие тысячи людей перебили, еще больше увели в колодках в степь. Спаслись те, кто бежал в горные леса, или успел спрятаться в крепких городах. Владыка страны князь Тур не посмел выйти в поле и заперся за стенами Стреженска-Полуденного. Льву в великокняжеский Стреженск он послал гонцов с просьбой о поддержке. Но Лев свои полки отослал в горы, против короля и захребетников, поэтому брату он в помощи отказал и велел, как хочешь, а управляться самому.
На следующий год Тыр-Сай снова собрался идти в поход, уже надеясь захватить и столицу края. Он вел с собой всех каганов и князьков Дикого Поля — без боя брать богатство Стреженска-Полуденного. Обещал каждому воину четырех наложниц, восьмерых рабов и по ковшу серебра. "А ратайский князь, едва от копыт наших коней задрожит земля, удерет в горы, и будет жить в шалаше, пока мы пируем на развалинах его города!" — хвастался Тыр-Сай.
Но Тур не никуда не убежал. Вспомнив любезное братское наставление, он раскрыл княжескую казну и сундуки богатого полуденского купечества, нанял в соседних странах множество воинов, и сам встал в стремя со всеми своими боярами и горожанами. Тур подкараулил Тыр-Сая на переправе через Янку у брода Кульят, и ударил, когда войско табунщиков было разделено водой, ударил одновременно конной ратью с поля, и ладейной — с реки. "Кровь ыкан лилась на землю как дождь, и воды Янки от крови стали алыми" — пели потом поэты Великой Степи печальные песни о том побоище. Тыр-Сай погиб, вместе с ним десятки крупных и мелких каганов, а простых ыкунов — без числа. Все в Стреженск-полуденном Уделе прославляли Тура. Считали что теперь Степь успокоилась надолго, и ратаи могут отдыхать от набегов.
Радость эта оказалась преждевременной. Дикое Поле не успокоилось, оно бурлило словно гигантский котел, грозя в любой миг выплеснуться через край. После смерти Тыр-Сая младшие каганы передрались за власть, и в их борьбе неожиданно выдвинулся и возвысился над всеми никому не известный вождь небольшого племени в низовьях Беркиша — Ыласы...
Если раньше в Степной Удел, скрываясь от ярости ыкан, бежали тунганцы, то теперь уже защиты у князя Мудрого искали ыканцы. Несколько их кочевий получили пастбища вблизи полуденной и восходной границ, и ыканские всадники стали нести здесь стражу. В Остроге-Степном таких беглых табунщиков жило и бывало проездом множество. Молний беседовал с ними и узнавал немало важного: от Янки на Закате до Беркиша на Восходе, все превратилось в огромный обеденный стол для шакалов и воронья. Степь залилась кровью, и небо над ней померкло от пожаров. Жестокость нового владыки дикого поля приводила в ужас даже видавших виды разбойников-ыканцев.
"Прежние каганы, одержав победу, жарили на кострах быков и баранов. Ыласы, одержав победу, жарит на кострах пленников, и пирует под их вопли" — так говорили.
Самых сильных и гордых каганов он заставил валяться перед собой на земле. От непокорных кочевий остались груды пепла и белых костяных углей. Предлагая своим соседям союз, великий каган присылал в дар золото, дорогие ткани, и меж ними — кусок тележной оси. Так он намекал на судьбу многих своих недругов — в их племенах сохраняли жизнь только тем, кто мог пешком пройти под такой осью. С людей сдирали кожу лоскутами, распинали на днищах телег, тащили по степи за повозками лежачих. Воины Ыласы насиловали девушек на глазах связанных отцов и братьев, а потом рубили головы по очереди тем и другим. Отрубленными головами играли в мяч, бросали их в длину, целились в них на состязании лучников, а головы князей Степи прибивали к бунчукам и возили как украшение Рабов продавали за Море дешевле овец.
— Ну и какое нам от этого несчастье? — спросил Коршун — пусть эти кизячники хоть до одного друг друга поубивают, нам это только на радость! Не так разве!
— Да нет, не так. — сказал Молний — Ыласы завоевал себе в Диком Поле всю землю. Много племен разогнал кого куда, всю скотину их забрал себе, теперь ее рабы пасут в степях, а его люди все поголовно воины. Другие племена ему подчинились. Он набрал себе множество всадников, надел на них черные шапки, как бы свой знак. Землю тех, кого перебил, он раздал своим подручным, теперь они все приводят к нему конное войско. Теперь, когда он позовет, то собирается со всего поля огромное войско. Большие каганы все приходят как один. Они знают, что если не послушаться Ыласы, то тогда им лучше всем народом, со всеми их табунами войти в Море, да там и утопиться.
— Значит, — сказал Рассветник — теперь вся Степь в одних руках.
— Да, вся Степь, от Янки до самого Беркиша в руках Ыласы. Держит он ее крепко — так, — добавил Молний — как нашу землю держал Затворник.
— Он здесь причем? — спросил Расветник.
— А вот что: — сказал Молний — Этот Ыласы вышел из самых мелких степных князьков, одолел других владык, что были много его сильнее, и целой страной завладел — как?
Все молчали, глядя на Молния.
— Ыкуны, с кем я говорил в Остроге-Степном, все твердят одно: Ыласы начал возвышаться, когда у него появились новые советники. Этих новых те, кто от Ыласы из Дикого Поля бежал, ненавидят больше, чем его самого, и так говорят, что все беды там начались, когда они появились. Они за каганом ездят по степи в черных кибитках, и черные шатры себе разбивают, поэтому и цвет его черный — на шапках у воинов, на бунчуках, и везде. Откуда они взялись, кто такие — все только плечами пожимают. Но с ними он всю свою силу забрал. С ними стал своим отрядом, всех сотня-другая всадников, побеждать целые рати, а с войском — уже и всю степь завоевал. Они, эти "быръя" — славные воины, его людей и учили, и на бой вели, и совет с каганом держали. А главное, они — так все в один голос говорят — если не сами демоны-мары то уж точно — сильные и злые колдуны, и мары им служат.
А еще все говорят, что эти быръя называют себя былыми слугами Ясноока.
— Затворника? — переспросил Рассветник.
— Злыдни! — сказал Коршун — Да может ли такое быть!
— Почему не может-то. — сказал Рассветник — Если один здесь, а другие в Хворостове, в Честове, так почему в Степи других не может быть.
— Не знаю, братья. — сказал Молний — Я сам в степь соваться разведывать не посмел, а решил сперва посоветоваться с учителем. Но по тому, что о них говорили, все выходило точно как мы с вами видели — и в позорные годы, и потом. Поскакал я обратно на Белую Гору, рассказал Старшему все как слышал и как видел, а он послушал, и сказал только, что все так и есть. Злыдни, говорит, точно в Диком Поле воду мутят. Я его спросил, откуда знает, а он сказал: "знаю" Беда, говорит, у порога, надо встречать готовиться.
— И что? — спросил Рассветник.
— Ничего больше не сказал. Поблагодарил меня, и предложил отдохнуть. На другой день отправил Козла, это другого нашего брата — пояснил Молний Пиле — в Засемьдырье, до князя Смирнонрава, а меня просил при себе пока остаться. Я говорю — зачем, дел мол, то ли, нет. А он мне: "как знать, может будет для тебя здесь дело" Да опять так и случилось. Позвал меня к себе как-то раз, и говорит: "Поезжай на закат, разыщи Рассветника с Клинком. Расскажи им все, что в сам слышал в Остроге-Степном. Скажи, что злыдни набрались большой силы в Диком Поле. Да еще добавь, что теперь они ведут кагана Ыласы, со всеми его ордами, на ратайскую землю"
— Что? — переспросил Рассветник. Коршун чуть привстал. Клинок промолчал и не шелохнулся, лишь смотрел на Молния своим пристальным холодным взглядом.
— Учитель такое сказал: Затворник, пока Светлый его не зашиб, успел сказать, будто увидит смерть нашей земли в огне и крови. А злыдни теперь, как он сказал — так хотят сделать, и поведут великую силу ыкунов сперва на Каяло-Брежицк, а куда потом — Небо знает. Найди, говорит, братьев, и спеши с ними туда. Там теперь надо быть.
Коршун сел обратно на лавку, и будто задумался.
— Что? — спросил его Клинок.
— Ничего. Сказано — надо там быть, значит там и будем.
— Значит, добро. — сказал Молний — Все поедем.
— Да. — сказал Рассетник — Пильщик пусть веприна коня пусть берет.
— Кто? Я? — удивился Пила.
— Ну да. Ты с нами не поедешь, что ли? — спросил Рассветник.
— Я-то?
— Ты-ты, кто же еще.— сказал Коршун.
— Да я-то поеду... — мгновение подумав, сказал Пила.
Утром Рассветника с товарищами зашел навестить Орлан. Компания завтракала, и Рассветник предложил молодому боярину разделить трапезу.
— Благодарю. — сказал Орлан, присаживаясь, и поглядывая на Молния — Вас, я вижу, прибавилось?
— Это наш брат, Молний. — сказал Рассветник. Разломав руками каравай, он протянул одну часть Орлану, а другую стал делить между остальными — Молний вместе с князем Светлым и нашим учителем спускался убивать Ясноока, в его нору. Мы ему как себе верим, и ты можешь на него во всем положиться.
— Добро. — сказал Орлан — Как раненный ваш?
— Живой, да еще поживет! — кивнул Коршун в сторону лежавшего на лавке Вепря. — Передай от нас поклон вашим боярам, которые его караулили.
— Передам, обязательно — Сказал Орлан, отправил в рот ломоть хлеба с салом, и на закуску смачно хрустнул луковицей.
— Ты сам с чем к нам, Барсович? — спросил Коршун.
— Меня дядя прислал узнать, нет ли у вас нужды в чем-нибудь.
— Это хорошо. — сказал Рассветник — Нужда у нас есть, даже две.
— Ну рассказывай. — сказал Орлан
— Во-первых, надо вон Пильщика снарядить. Он с нами поедет на войну. Конь для него есть — нашему раненному он пока что не пригодится. А с оружием беда. Может, поможешь как-нибудь.
— Помогу — согласился Орлан — Сейчас в городе оружия не купить, что было — все давно раскуплено. На продажу не привозили давно, а своего не делаем. Меча и брони лишних точно нет, а нож, топор, да и щит какой-нибудь — поищу. А куда вы его с собой сманили, в Горы, что ли?
— Нет. — сказал Молний — мы в Степной Удел поедем. Там со дня на день будет война с Диким Полем.
