Герцог уселся на жёсткий деревянный стул рядом с топчаном. Повёл бровью в сторону подручных Анри.
— Прикрыть.
На голое тело без лишних слов накинули кусок холстины. Прикрыть, так прикрыть, может, у его светлости метода этакая — показать, что уважает стыдливость даже в преступнице... Самозванка, видимо, это поняла. Сверкнула глазищами, но промолчала, только щёки всё ещё полыхали. Как ни странно, а лежать нагишом было ей, видите ли, неловко. Понятно, это не перед любовниками прелести свои демонстрировать...
Они смотрели друг на друга и молчали: оскорблённый муж и преступная... жена — или подставная жена, мэтр Карр ещё не разобрался. Не было ни гневных тирад со стороны одного, ни оскорбительных воплей со стороны другой. Молчали. Кажется, только сейчас эта женщина поняла, что её жизнь — хрупка и эфемерна, и целиком зависит от мужчины напротив. Как бы она его не презирала, не ненавидела... но что он скажет сейчас — то с ней и сделают.
'... и хорошо, если я прикажу тебя просто повесить...'
Видимо, комендант и бывшая Анна вспомнили это одновременно, потому что женщина вдруг сжалась и задрожала.
— Я буду называть тебя так, как привык, Анна, не обессудь. Хотя тебе, конечно, более подошло бы иное имя.
'Ехидна', — мысленно довершил фразу мэтр Карр. 'Фурия. Гарпия. Сучка'.
— За что ты меня ненавидишь? — поинтересовался его светлость. Спокойно, вроде бы даже с досужим любопытством. Будто бы и не доносился до него запах калёных на огне щипцов и шпателей и не звенел поблизости Анри инструментом... — Иной раз мне казалось, что ты ненавидишь меня всю жизнь, хоть мы и знакомы-то были совсем недолго. Я чем-то тебе досадил в прошлом?
Женщина молчала.
— Анна?
Она, наконец, разжала губы.
— Т е б я ? Да я всех... всех вас, ублюдки... Просто ненавижу.
— Так я и думал, — холодно отозвался герцог. — Хорошо, оставим наши личные счёты. Я задам тебе несколько вопросов... Что? Ты сама хочешь что-то сказать?
Из глаз женщины вдруг потекли слёзы. Видно было, что за них она и сама себя ненавидит в тот момент, но остановиться не может.
— Милосердия... — прошептала. — Жиль... Жиль-берт... — Герцог странно передёрнулся. — Мой ребёнок... Прошу тебя...
Его светлость прикрыл глаза ладонью. Комендант и Винсент, хорошо знавшие эту его привычку — сдерживать последнюю вспышку ярости — напряглись.
— Милосердия... — сдавленно повторил герцог. — А погибшие дети? А мои, которых ты... — Он осёкся. — Скажи, Анна, план расстановки магической защиты Анжи ты продала добровольно?
Опомнившись, писарь схватился за карандаш. Маленький человечек прекрасно чувствовал, когда заканчивается предварительная беседа и наступает время вопросов и ответов. Последние нужно было успеть записать точь в точь, без искажений, а то не ровён час... не отмоешься потом на суде-то.
— Да, — выдохнула женщина.
— Тебе заказали украсть именно этот план? Кто?
— Гордон...
— Что ещё из моих бумаг было ему нужно?
— Только это...
— Лжешь.
Менталист-дознаватель подошёл ближе к допрашиваемой. При виде лёгкой невесомой фигурки, вроде бы такой безобидной, глаза бывшей герцогини налились ужасом.
— Он... Ему нужно было всё, связанное с приграничьем и... переговорами. Я торопилась... брала всё, где встречались названия городов на границах.
— Сколько он дал тебе за схему?
— Тридцать тысяч... камнем...
Его светлость скосил глаза на коменданта. Тот издали показал ему кольцо с сапфиритом — из числа драгоценностей, снятых с арестованной при подготовке к допросу. Все предметы, как и полагается, были описаны и лежали тут же, в специальном ящичке.
— Зачем тебе сапфирит? Зачем? Тебе был нужен именно он?
— Для моего ребёнка... — только и ответила Анна.
Её ребёнок был магом, внезапно понял комендант. Возможно, будущим менталистом. А может ещё кем-то, сильнее и страшнее... Во всяком случае, чрезвычайно редкий и дорогой камень, пополняющий магическую энергетику, мог пригодиться обычной женщине только в одном случае: если она забеременела от менталиста или, упаси боже, от некроманта... или... Мэтр Карр почувствовал лёгкую дурноту. Его светлость, по-видимому, тоже. Во всяком случае, он побледнел.
— Записали? — поинтересовался по-прежнему сухим будничным тоном. — Признание налицо: намеренная кража документа с планом защиты населённого пункта; последующая продажа с целью наживы. Анна, ты не задумывалась хотя бы на минуту, для чего бритту этот план?
— Какая мне разница? — наконец-то ощерилась она. — Да по мне, хоть что он с ним сделай — лишь бы тебе нагадить! Ты так носился с этим Анжи, так гордился собой и этим чёртовым барьером, что я не я была бы, если бы не подложила тебе свинью! Понял, скотина?
Его светлость отмахнулся от парнишки, что уже подскочил с кляпом в руках.
— Не надо. Пусть говорит. Осталось немного, каждое слово на вес золота...
Он помолчал.
— Милосердия, говоришь? Хорошо, Анна, будет тебе милосердие.
Комендант похолодел. Неужели... отпустит его светлость, смягчится? Или что-то надумал?
На лице у женщины промелькнула тень надежды.
— Я дам тебе шанс, Анна. Ты своим скудным умишком даже не осознавала, на что обрекаешь мирных людей, виноватых лишь в том, что тебе загорелось напакостить напоследок. Ты знаешь, что менталисты могут не только носить в себе воспоминания, но и передавать их? Со всеми эмоциями, болью, ощущениями — всем, что чувствует тот, с кого их считали. Приблизьтесь, мэтр Роше.
Он поманил к себе второго менталиста.
— Вот, Анна, видишь этого человека? Он носит в себе последние минуты жизни пятнадцати человек. Больше его разум просто не выдержал бы, но для обвинения и приговора тебе и всей вашей шайке вполне хватит. Со сволочью Гордоном я ещё разберусь, для него пощады не будет; но я — судия для всех своих подданных, Анна, а суд должен быть справедливым. Я приговариваю тебя к трём смертям. Сейчас ты сама переживёшь то, на что обрекла женщину, мужчину и ребёнка, которых и в глаза не видела. И это будет справедливо. Выживешь — я отпущу тебя на все четыре стороны, ибо, если искупление, через которое ты пройдёшь, тебя не убьёт — ты станешь другим человеком. Отпущу, даю слово. Это и будет милосердие. Но оставить преступницу без наказания я не могу, так выбирай: виселица — или чужие смерти.
... И вот тогда коменданту, человеку с рыбьей кровью, как про него говорили, сухарю, служаке, повидавшему на своём веку немало — впервые в жизни стало страшно.
* * *
Насилие над женщиной — зрелище отвратительное. И уж совсем дико, если насильник невидим. Пусть даже нагое тело прикрыто тряпкой: о том, что творили с умершей жертвой орки, догадаться нетрудно: по бесстыдно раздвинутым ногам, ритмичным, в такт движениям самца, вздрагиваниям тела, мычащему рту, словно зажатому невидимой лапой, голове, бьющейся о доски топчана... Но вот, вроде бы, страшный процесс завершён, несчастная со стоном хочет сомкнуть ноги... и хватается за живот. Лицо искажено болью. Руки пытаются удержать вываливающиеся внутренности... Потом странно дёргается и заваливается голова, как будто перерезали и горло. Глаза стекленеют. Конец.
Не выдержав, герцог сорвал кусок холстины с тела преступной жены. Поперёк живота у неё вспухал багровый рубец, медленно наливающийся кровью. Такой же, что и на шее жертвы.
— Стигматы, ваша светлость, — подал голос менталист, потирая собственное горло. — Я предупреждал.
— Да, я помню, — прошептал герцог. — Помню.
А ведь и я предупреждал, Анна, хотелось ему сказать. Ты думала — я для красного словца говорил о боли и мучениях погибших? Если менталист хороший — он произведёт полную пересадку сознания, и тому, на кого выпадет сей жребий, придётся испить всю горькую чашу страданий смертника.
Не только душевных, но и телесных. Покраснеет и лопнет кожа от сплошных ожогов — если человек пережил последние минуты сожжённого; закровоточат раны от ножа или меча; если жертва повешена — шею прочертит багровая борозда на шее и вывалится посиневший язык...
Не у всех физическое тело перенимало чужие страдания полностью. Были особи, устойчивые к ментальному воздействию, те отделывались ранней сединой и после испытания начинали чрезвычайно ценить жизнь, и не только свою. Но куда чаще смерть чужого человека для подопытного становилась личной.
Мэтр Роше был очень хороший менталист. Анна д'Эстре — всего лишь недалёкая взбалмошная женщина, как оказалось — без зачатков силы воли, необходимых для сопротивления ментальному воздействию. Ей предстояло испить ещё две чужих чаши страданий до того, как приступить к последней. Собственной.
Женщина. Мужчина. Ребёнок. Три жертвы нападения орков на мирный городок. Выдержишь, Анна?
— Как вы, мэтр? — отвлёкся герцог. — В порядке? Что у вас с голосом?
— Не беспокойтесь, ваша светлость. Мне легче. Немного задело. Продолжать?
— Продолжайте. Она... кем она себя чувствовала?
— Белошвейкой Мари. Побежала из мастерской домой, хотела спрятать ребёнка. Поймали и разложили прямо на пороге дома. О муже и сыне она так и не успела узнать.
— А... с ними что?
Менталист сдержал вздох.
— Вот сейчас и узнает. Все они там были... рядом, так их и нашли. Продолжать, ваша светлость?
Анна открыла мутные глаза. Неверящим взглядом уставилась в потолок. Затем на герцога. И затрясла головой:
— Не... не надо! Нет!
Его светлость откинулся на спинку стула.
— Смотри, Анна, смотри. Им тоже было больно и страшно... Продолжайте, мэтр Роше.
... На этот раз Анна застонала не сразу: сперва охнула, в кровь прикусила губы, странно дёрнулась, сжимая ягодицы... и задышала часто, прерывисто. В открытых глазах нарастали боль и обречённость. 'Нет. Нет... Не дождётесь...' — шептала низким, почти мужским голосом. Тело её стало как-то неестественно выпрямляться, ноги напряглись, вытянулись в струнку, она словно нашаривала ими опору, пыталась удержаться — если не на ступнях, так на кончиках пальцев... Это продолжалось недолго. Икры свело судорогой. Колени подогнулись. Несчастная захрипела, и вдруг изо рта у неё хлынула кровь. Голова с широко раскрытым ртом откинулась назад под странным углом.
— Кол вышел, — угрюмо пояснил менталист очевидное. — Этот хоть недолго терпел: сердце пропороло, умер быстро. Не всем так... Нескольких, кто покрепче, наши ещё живыми застали. Сняли, напоили маковым отваром, чтобы не мучились... Продолжать, ваша светлость?
Герцог, не сводя глаз с бездыханного тела, покачал головой.
— Ждите. Может, и не понадобится.
В пыточной стояла тишина. Его светлость угрюмо вглядывался в искажённое предсмертным оскалом лицо, потерявшее даже следы былой миловидности. Да и мудрено было сохранить хоть что-то, Смерть редко кого красит, разве что святых, для которых кончина светла и благостна... Нынешняя, что пришла за этой женщиной, была отвратительна и не внушала ни скорби, ни благоговения
— Похоже, всё, ваша светлость, — тихо сказал менталист. — Или почти всё. У неё повышенная чувствительность к воздействию, двоих хватило с избытком. Будьте осторожны, может успеть сказать что-то, такое редко, но бывает.
— Ах, Анна, — тихо, но отчётливо, произнёс герцог, — какая же ты всё-таки... дура. Ты так ничего и не поняла. Тебя использовали как пешку, как самую мелкую фигуру... и выкинули, когда не стала нужна. Гордон, сволочь, подставил тебя, предал, отказался...
По застывшему лицу казалось бы умершей пробежала судорога. Клацнули зубы. Глаза открылись. Менталисты, не сговариваясь, шагнули вперёд, прикрывая герцога от возможного предсмертного проклятья.
— Чтоб ты... — прохрипела Анна. Над магами и человеком вспыхнула сфера защиты. — Гордон, скотина, бриттское отребье, чтоб ты сдох, змеёныш... Я тебя доста...
И умерла. На этот раз — навсегда.
Менталист из Анжи грузно осел на пол. Коллега еле успел его поддержать, не позволив распластаться на каменных плитах.
— Сапфирит ему, — гаркнул его светлость, — быстро, быстро, чего вы ждёте? Вот же он, у вас на столе!
Комендант, выхватив из коробки кольцо, перебросил, чтобы не терять времени, дознавателю, тот вложил его в руку надорвавшегося собрата и покрепче сжал пальцы. Курьер глубоко вздохнул и очнулся.
— Оставите это себе, мэтр Роше, — распорядился герцог, убедившись, что маг приходит в себя. — Благодарю вас обоих. Можете рассчитывать на любую компенсацию.
Менталисты сдержанно поклонились. Они знали, что его светлость держит слово. Достаточно было наведаться на следующий день к казначею — и получить щедрые премиальные. Сапфирит останется у Роше — и это справедливо, потому что расход сил при трансляции предсмертных воспоминаний чрезвычайно велик, не сопоставим с простым считыванием. Каждый получит в полном соответствии с затраченными усилиями. Его светлость, как всегда, справедлив и щедр.
Маги ушли. Здесь в их услугах больше не было необходимости.
Остальные не трогались с места. Казалось, дело закончено, чего же более? Но герцог всё ещё всматривался в лицо покойной, пытаясь прочесть в своём сердце — что же он ещё чувствует? Ненависти не было. Жалости тоже. Смог бы — заставил её умереть за половину всех погибших, а память остальных перекинул бы на паука, засевшего в бриттском посольстве. Дипломатическая неприкосновенность, черти её дери... Он не трогался с места, остальные выжидали. Писарь по знаку коменданта набрасывал объяснение по изъятию согласно высочайшей воле особо ценного предмета из вещественных доказательств, заплечных дел мастера в очередной раз просматривали своё хозяйство — вдруг его светлости вздумается продолжить? Все хорошо помнили о двоих умертвиях, которые были повязаны вместе с беглой преступницей и содержались сейчас в камере неподалёку. Им полагалось бы вообще не высовываться из Некрополиса, единственного места во всей Галлии, где легально могли пребывать подобные существа. И уж, безусловно, необходимо было выяснить, как они миновали двойные кордоны и с какой целью находились рядом с герцогиней. Дабы не упустить очередного прорыва.
Герцог смотрел на Анну.
Что-то было не так. Не завершено. Несмотря на оскал Разрушительницы наслаждений и Разлучительницы собраний, на её тяжёлое давящее присутствие. Его светлость вновь погрузился в собственные ощущения, временно отключившись от внешнего мира. Что не так?
Неким шестым чувством он уловил появление рядом кого-то ещё. Но верный Винсент молчал — и не потому, что его могли нейтрализовать, нет, герцог бы почувствовал эмоции молочного брата... Появился кто-то, кого не впустить не могли. Равный по силе и влиянию ему, сиятельному герцогу, правителю Галлии, любимцу короля.
Открыл глаза, покосился на мощную фигуру одесную.
— А вы здесь зачем, ваше высокопреосвященство? — поинтересовался не слишком вежливо. Он не любил вмешательства церковников, но... приходилось смириться. Дело с Анной вышло за рамки личного и обрело государственный размах Хорошо ещё, с тайной службы его величества никто не заявился...
— Затем, — коротко и не совсем по чину ответил архиепископ Эстрерский, также не обременяя себя этикетом. Ему было не до того. — За этим же самым. Сейчас начнётся.
