| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Набитый взгляд моментально выделял их даже в толпе. Работают без всякой выдумки. Наши 'лохотронщики', разводилы и грабители, по сравнению с ними — Цицероны с Гудини.
Подошли, дали по голове — обобрали, убежали... — выпили, похвастались — их сдали. Сидят.
Подломили дверь, вынесли — убежали... — выпили, похвастались — их сдали.
Посадили...
Погужбанили, подвалили — получили по фотокарточке. Одному так грамотно навесили на месте, что приняли его прямо там... сдал всех. Через пару часов, максимум дней — сидят все...
Выпили, подошли — получили в морду. Прибежал постовой, итог, тот же — кичман. Оставляют 'пальцы', ножи, свидетелей... — легко искать. 'Малоэтажная элитная застройка', коммуналки, бараки... — либо оттуда, либо ещё откуда — кто-то что-то да видит. Потом приметы и вуаля. Самое простое — тут тупо переодеться не во что!
Сходил Федька Гвоздь в коричневом драповом 'пальте' на дело — через час сидит и доказывает: 'Не было меня там, гражданин начальник!'. У нас, кстати, работают такие монстры (это я с огромным уважением и трепетом) — компьютер отдыхает. Двое. Эксперт — Палыч и участковый Сидор Семенович. Вот у них и опыт и головы — всем на зависть. Сидора Семеновича 'сватают' на оперработу, но он — ни в какую. А заставить никак — беспартийный. Он голове держит всех урок, их родственников, адреса-приметы и вдобавок помнит их 'почерка'. Кладезь знаний.
Хорошо, что я посмотрел на систему изнутри — узнал документооборот, приемы, которыми пользуются в милиции.
Мы даже как-то выпивали вместе с Петькой Стрешневым — МГБ-шником. Нормальный парень, офицер. Честный и порядочный — по-своему... Было у меня что-то от наркомана — во встречах с ним. А ну чего почует? А ну лишнее слово скажу? Заметит или ещё чего?
Адреналин из ушей капал. Драгоценная водка сгорала — не доходя до головы. Это когда мы разок выпили. Так-то они старались 'неформально' общаться пореже. Как-то поймал себя на готовности убить его... — ...в случае чего. Да и, в общем-то — любого. Без терзаний и вопросов...
Ненадолго стало страшно... а потом вроде, как и — нормально это... Боялся я много зря. Никому не было особого дела ни до меня, ни до моих терзаний и трепета. Вовсю шла подготовка к судебному процессу. Это та авария, которую обсуждали мужики в палате, когда я только сюда только попал. И начальника цеха привлекли правильно и главного инженера. Там нарушение техники безопасности — было в полный рост. С этим долбанным — давай! Давай! Отметим очередной трудовой победой на решение пленума родной партии. Вот и дали! Посадят сук — туда им и дорога.
Не забывал и я о долге. Только вот посвящать кого-то в свои дела и привлекать никого не хотел. Это мой долг и моё... Личное это — короче. Разные мысли бродили в моей голове и сам себе я задавал разные вопросы... Вот кто мне скажет как? Как уживался жуткий цинизм к ППЖ на передовой, где изнасилование несогласных было, в общем-то, обыденным делом. И романтика — любовь в письмах и трепетное отношение к тем, кто остался там — в тылу. Мужики, измученные отсутствие женщин — особенно на передовой. Те, что постоянно ходили под смертью, частенько срывались — видя рядом особу женского пола. Командование спускало все это на тормозах. Понижали в звании, могли отправить в штрафбат, но, в общем — считали не таким уж большим преступлением. И тут же — нежнейшее отношение к семье или любимой оставшейся в тылу. Никто и мысли не допускал, что там — ему могут изменить.
Вот ведь парадокс?
Ещё я размышлял о странном... вспомнился мне эпизод из какой-то книги. Там речь шла о Павке Корчагине. Два героя обсуждали его подвиг. И один сказал другому: 'И на хрена он, мол, корячился? Всю эту работу по прокладке узкоколейки можно было сделать в три раза быстрее и гораздо проще. Это вам любой инженер скажет'.
Что-то там померить, что-то насыпать или отсыпать — не суть. Вопрос был задан — 'Зачем?'.
Я вот шел и думал — если так рассуждать, то получается — и подвига никакого не было. Дураки они просто были? Пригласили бы инженера и все... Да если, мать его, так рассуждать — до чего угодно договорить можно! Все оправдать. Или обосрать. Вот же суки!
Глава 18.
"Патриотизм — разрушительная, психопатическая форма идиотизма"
Джордж Бернард Шоу
Вечерело, мы неторопливо шли по городу. Я вертел в руках какой-то прутик, Генрих размахивал руками и доказывал мне правильность политики Иосифа Виссарионовича по отношению к империалистам:
— Понимаешь, он абсолютно верно пишет, что нас не запугать, мы сами кого хочешь, порвем. Вот у вас, перед демобилизацией, не было разговоров о готовящемся наступлении на Запад?
'Эх, Генрих, ну откуда мне знать то, о чем разговаривали ребята с Серегой в казарме или где они там жили...'
Надо было резко уходить от реалий в общие отвлеченные суждения. — Разговоры, конечно были, — я об этом знал из книг и статей потому говорил уверенно, — Но реально, слава богу, что этого не произошло. Ты оглянись вокруг. Нищета... голод. Элементарные вещи — дефицит страшный. Ещё немного и страна просто не выдержала бы...
— Да....Поесть досыта, на фронте у всех было вторым, после выспаться, желанием, — задумчиво поддержал тему Генрих. — Сейчас выспался, но пожрать хочется ненамного меньше...
— Во-во! Посмотри на работающих — бабы и сопляки в основном. В деревне техники не осталось — на себе пашут...
— Да не слепой, — печально подтвердил Генрих.
Мы помолчали. Выпитое пиво не только настроило на философский лад, но и начало прилагать усилия для возвращения 'в круговорот воды в природе'. Мы с приятелем, не сговариваясь, свернули во двор местных новеньких 'многоэтажек'. Эти двухэтажные шедевры военнопленного зодчества проживут не только плановые — двадцать пять лет, но пятьдесят и семьдесят... В благословенном двадцать первом веке бревенчатые обшитые обрезной доской, покрашенные где в голубой, где в зеленый цвет дома, всё ещё будут числиться не в ветхом и аварийном, а в жилом фонде. Там будет обитать уже второе и третье поколение нынешних новоселов: ударников и стахановцев, разного рода начальников и руководителей. Потом кое-где в них проведут газ и центральное отопление, ну а сейчас — дровяные сараи и туалеты на улице. Общественные удобства во все времена в наших городах традиционно или отсутствовали или стыдливо прятались в малодоступных местах. Народ выручали 'дворовые удобства'. Местная жительница, убирающаяся в дощатом санблоке, поворчала на нас, но не пустить людей в форме не рискнула.
На улице Генрих продолжил прерванный разговор:
— Да семь миллионов полегло. Ещё и самого 'работного' возраста...
— Семь миллионов...? — я не сразу понял, о чем это он. Потом до меня дошло. Это он — о потерях в войне. В интервью 'Правде' Сталин назвал именно такую цифру. И теперь на долгие годы она станет официальной. — Да нет Генрих, прибавь ещё миллионов двадцать и это будет правдой... — Сколько? Да ты охренел...! Ты что... хочешь сказать, что товарищ Сталин — врет народу!? Да за такие разговоры можно не только в органы... Но и в морду!!! Ты чё несешь!
Остановившись, Генрих попытался взять меня на прием, но я выскользнул и, разорвав дистанцию — отскочив, и начал его успокаивать:
— Откуда это взял? Да стой... стой ты — не кипятись! И не надо мне приписывать 'антисоветчину'!
Генрих смотрел на меня злым взглядом:
— Да-а...?
— А давай вспомним, что сказал товарищ Сталин. 'Советский народ в боях понес потери в семь миллионов, больше чем совместные потери стран коалиции', — я слегка исказил цитату, но для разговора сойдет. Проверять Генриху будет лень. Надо отметить, что цифра и меня удивила ещё тогда в процессе чтения. Человек двадцать первого века привык оперировать цифрой 'двадцать семь миллионов', также как конца двадцатого 'больше двадцати миллионов'. Я продумал заранее ответ на оговорку:
— Ты забываешь, что имеются в виду потери в боях. А добавь погибших вне боев: в концлагерях, пленных, угнанных в Германию. Вот кто считал убитых фашистами евреев? Ты видел немецкий концлагерь?
Генрих сбледнул лицом и нехотя выдавил:
— Замполит возил в Аушвиц...
'Освенцим', — я мысленно перевел на привычный термин.
— Ну и как?
— ... ... ... В общем ... ... — перешёл на мат, бывший солдат. — Этих ... фашистов ...
— Как ты думаешь, а сколько расстреляно на оккупированных территориях, сколько погибло окруженцев. Деревни видел полностью сожженные? Там кто жителей считал? А раненых безнадежных — всё ещё лежащих в госпиталях считал? До Шаца дошло, о чем речь. Он нахмурился, и глаза приобрели нездоровый блеск. Он был готов вновь идти убивать, громить и стрелять... резать — не зная пощады, этих двуногих зверей-юберменьшей. Больше года прошло, но ничего не забылось. Ни голод, ни лишения, ни ненависть. Евреи отнюдь не глупая нация, всегда видя во всем подвох, они наверняка по-тихому уже обсуждали цифру потерь. Если бы это было не так... думаю, реакция у Генриха была бы порезче. Мы снова помолчали. Генрих с расстройства, а я, обдумывая как замотивировать свои знания.
— Если брать речь Черчиля, то в полном объёме в газетах, она не опубликована. У нас были в ГСОВГ западные издания и кое-что политработники говорили. (О своём знании немецкого и усиленном его освежении с помощью Амалии говорить, пока явно не стоило). — Эта речь, думаю, программа Запада на целые десятилетия. Всё её значение будет оценено очень нескоро. Термин 'Запад' — тебе не резанул слух? — Да я вообще-то и не понял ...
— У Черчиля говорится о соперничестве двух цивилизаций 'морской' — англо-американской и 'континентальной' — нашей. А потому и удобнее географически разделить на 'запад' — враги и 'восток' — мы и наши союзники. — Ты вот упомянул слухи о возможном наступлении на 'союзников', а у них, получается, были слухи о наступлении на нас, на Восток. Сейчас у нас совместные комиссии и оккупационные зоны, но уже заметно, что идет разграничение. Вот возьми оккупационную марку. Она единая вроде. Только у нас в советской зоне номиналы большие, а у них мелкие, да и номера купюр очень разные.
А то, что они усиленно уговаривают угнанных и пленных в своих зонах не возвращаться на Родину?
— Неужели снова будет война? — с горечью задал вопрос, бывший войсковой разведчик.
— Да нет Генрих. Войны в обычном понимании не будет. Побоятся. Они понимают, на что нарвутся. А вот идеологии, там, где мы уверены в своём преимуществе развернутся по-полной. Атомную бомбу, которой они нас пугают, мы и сами через пару лет сделаем. И самолеты — ракеты для доставки тоже склепаем. Плохо другое. Какой ценой за это расплатимся.
— Ты о чем? — не понял мой приятель.
— О деньгах, о проклятых деньгах. У нас разрушено полстраны. Мы и до войны-то не сильно процветали. Революция и гражданская война. А теперь и рабочих рук меньше, и нахлебников из Восточной Европы больше. Чтобы поддержать нас, а не Запад — они потребуют ресурсы. Ресурсы, которых нам самим не хватает. Посмотри по погоде... Голод будет. А госрезервы правительству надо создавать. Выгребут последнее у деревни, да вот только не сумеют сохранить. Посмотри, какой бардак везде.
— А у них что лучше?
— А них другая климатическая зона. Не надо утепляться. Раздел проходит по линии средней зимней температуры в ноль градусов. А это, по сути, нынешняя госграница. У нас называется зона негарантированного земледелия. У них за спиной Соединенные штаты — не воевавшие на своей территории прорву времени и имеющие сельское хозяйство зоны субтропиков. У них за спиной грабеж колоний. Которых не только у нас нет, но и в которых мы будем бороться за свержение колониализма. А это — деньги и деньги, продажность лидеров готовых за золото хоть капитализм строить, хоть свергать его.
Я говорил и рассказывал. Изумленному и ошарашенному кучей информации парню было невдомек, что всё это набившие нашему поколению истины. Истины, заученные в школе и подтвержденные газетами и ТВ. Для нас они были чем — то отвлеченным от реальной жизни. В жизни были небогатые витрины наших магазинов и блеск '39 сортов колбасы' их маркетов.
Понадобится дикое 90-е десятилетие и уничтожение страны, чтобы мы поняли суть этих лозунгов и штампов пропаганды. Поняли и прочувствовали, когда уже ничего было не изменить.
Мы долго ещё ходили. Уже стемнело. Генрих получил много пищи для раздумий. Я сильно вырос в его глазах.
— Да Генрих, ты не сильно распространяйся о сегодняшнем разговоре.
Он все правильно понял и кивнул:
— Угу. Ты вообще интересный человек.
— Почему?
— Ты иногда разговариваешь как нормальный человек. А иногда... как два замполита... Бывай!
Вот и гадай теперь — меня похвалили или обругали?
.
<
Конец первой части .
Часть вторая. Талион?*
*Талион — возмездие, равное по силе преступлению), принцип наказания-возмездия "равным за равное", возникший в родовом обществе и воспринятый древними рабовладельческими системами права. Заключался в нанесении за причинённый вред — точно такого же вреда виновному ("око за око, зуб за зуб"). Возникновение Т. было связано со стремлением ограничить кровную месть равновеликим возмездием за вред.
...
.
Глава 1.
Вот ты помянул Сашу Матросова, а ведь у меня где-то
(где-то!) в бумагах лежит вся история его страшной жизни,
не по его вине страшной, а по жизни всей системы.
Он ведь был перед отправкой на фронт не в РУ, а в исправительной колонии,
которая до недавнего времени носила его имя, и
только потом пришло кому-то в голову, что нехорошо тюремному предприятию
носить имя героя.
Воистину героя! Грудью на дзот он, конечно, не бросался. А попавши
на верх дзота, пытался вырвать руками или наклонить ствол пулемета к земле, но
в дзоте-то сидели не те болваны, коих нам показывают в кино, и кормлены они
были получше, чем Саша в штрафной роте, и они его за пулемет стащили сверху и
в амбразуру, которую, ты знаешь, даже сытой комиссарской жопой не закрыть,
изрешетили парнишку. Но и этой заминки хватило пехоте, чтоб сделать бросок и
захлестнуть дзот гранатами. И добро, что борзописец тут скумекал, а не будь
его, кто бы узнал о Сашином подвиге. Борзописец тот всю жизнь сулился написать
о Матросове правду, да не умел он и не хотел жить правдой!
Письма Виктора Астафьева
Висящая на стене тарелка радио, всем знакомая по фильмам, закончили молотить что-то про успехи каких-то сталеваров. И перешла к песням. Хорошая музыка, но несколько заунывная. Козловский поет. Слушая его, мне припомнилась одна рассказка.
Во времена Сталина существовала практика приглашать выдающихся артистов выступить перед вождем и его ближайшим окружением. Выслушав выступление Козловского, слушатели стали спорить, что бы заказать спеть еще. Их прервал наш мудрый вождь товарищ Сталин:
— Что же вы, товарищи, нельзя так. Надо попросить артиста исполнить то, что ему хочется. А хочется товарищу Козловскому исполнить "Я помню чудное мгновенье".
Очень правильно сказал вождь. Осталось только мне самому спеть. Для полного так сказать счастья.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
