На неведомых тропинках 1. Шаг в темноту

Мальчик был загляденье, с ясными голубыми глазами, пушистыми ушками, ресницами и бровями. Острые клычки то и дело прикусывали нижнюю губу. Длинные пальчики сжимались в кулачки, когтей я не заметила, но это ни о чем ни говорит, у новорожденных они мягкие и спокойно состригаются. Ребенок посопел и закрыл глаза. Я и забыла, как быстро они в этом возрасте засыпают, особенно после того, как накричатся вдоволь.

— Как его зовут?

— Игорь. Я Мила.

— Очень приятно. Я Ольга. Хотя это не важно. Меня послали забрать медальон.

Непонимающий взгляд через долю секунды сменился на враждебный. Она встала.

— Сожалею, — я поднялась следом.

— Вы вообще кто? — ее глаза сверкнули, и ребенок на руках заворчал, чувствуя разгорающуюся злость матери. — Убирайтесь отсюда. Я вас знать не знаю. Нет у меня никакого медальона. А попытаетесь отнять, я так закричу, сюда полмонастыря сбежится, скажу, что вы ребенка пытались украсть.

Логика, конечно, железная. Особенно в том месте, где я пытаюсь забрать медальон, которого нет. Вправду говорят, гнев — плохой советчик. Девушка мне понравилась, и делать то, что я должна, было неприятно. Она положила мальчика в коляску и стала судорожно собирать вещи.

— Если ведьмак хочет вернуть вещь, он ее вернет, — я говорила в спину, Мила запихивала подгузники в сумку, но они упорно не хотели влезать, отчего она нервничала еще больше. — А знаете, кого он пришлет, если я вернусь ни с чем? Нет? Поверьте, лучше и не знать. Я возьму артефакт и уйду, а вот насчет кого-то другого — не уверена.

— Нет... Вы не можете... Он нужен мне...

— Увы. Мне тоже.

Плечи девушки задрожали, она стала тихо всхлипывать. Ожидаемо, но от этого не менее жалко. После того, как жалость не даст результатов, она швырнет мне кулон в лицо. Я бы швырнула.

— Мила, у тебя салфетки еще остались? А то я свои... Милка?

Мы слишком увлеклись беседой и не заметили, как к нам подошла еще одна молодая женщина. Мила-то понятно, ей не до того, а вот меня за такое надо в угол поставить. Ага, на горох. Мимо нас постоянно кто-то проходил, люди не стояли на месте, какое им дело до двух женщин, пусть и разговаривающих на повышенных тонах. И вот результат.

— Милка, ты чего ревешь? — подошедшая выглядела постарше моей новой знакомой и, по всему видно, посмелее и позадиристее, — А вам чего надо? Идите, куда шли, нечего глазеть.

Она безошибочно определила причину слез подруги и постаралась отгородиться от меня. Да уж от меня все Юково хотелось бы отгородиться, но для этого нужны более радикальные способы, нежели простые слова, — намеки я успешно игнорирую.

— Катя, она хочет забрать мой медальон! — с надрывом ответила девушка и спрятала лицо в ладонях.

— Что значит забрать? — женщина попятилась.

А логичнее было бы заступиться за подругу. Мила говорит о магическом артефакте, а та не требует объяснений, не удивляется, не задает лишных вопросов, а отходит назад. И опять рефлексы, которые трудно подавить, рука женщины потянулась к платку. Ей требовалось до чего-то дотронуться и удостовериться, что это на месте. Вот и гребень.

Она видела, куда я смотрю, и была куда сообразительнее Милы, и решительнее. Поэтому и не стала больше ничего выяснять, а развернулась и побежала. И, честно говоря, от меня бы она ушла. Если бы не падальщик. Не знаю, выследил ли он ее сам, или шел по моим следам, так как отпущенный час давно истек, но он возник на ее пути тем непостижимым образом, который так пугает обычных людей. То есть настолько стремительно, будто появился прямо из воздуха. У девушки не было ни единого шанса, она врезалась в него со всего маха и со стоном отшатнулась, зажимая руками нос. На светлой футболке Веника осталось красное пятно. Сосед раздул ноздри, потер ткань и к моему ужасу сунул палец в рот. Мила смотрела на Веника широко распахнутыми глазами, от щек отлила кровь, а губы кривились в испуганно-брезгливой гримасе. Гробокопатель дернул Катерину на себя за шиворот, как нашкодившего котенка, сорвал с головы платок, испуганный крик завершился громко клацнувшими зубами. Гребень был воткнут над ухом. Веник вытащил артефакт и протянул мне.

Его внимание снова привлекла кровь, все еще капающая из разбитого носа молодой женщины. Плохо. Здесь он на нее не набросится, но может выследить, тем более он уже знает ее вкус. Мои соседи едят людей, осознание этого факта далось мне нелегко. Я здороваюсь с чудовищами каждый день, знаю, кто они и что они такое. Я не могу этот изменить, не могу спасти всех. Иногда я прячу голову под подушку, убеждая себя, что ничего не видела и не слышала, но иногда я все-таки пытаюсь. Не знаю, смогла бы я смотреться в зеркало, если бы не было этого "иногда". У этой девушки был ребенок, не важно, где и с кем он сейчас, достаточно самого факта, и у этого ребенка должна быть мать, которой хватило смелости забрать из роддома настолько непохожего на остальных малыша, хватило ума найти ведьмака и попытаться наладить свою жизнь.

Следовало увести падальщика отсюда как можно быстрее, а ей посоветовать оставаться на освященной земле как можно дольше, при условии, что есть с кем оставить малыша, даже если это означает разлуку для них на некоторое время, а там глядишь, Веник забудет ее вкус.

— Медальон, — напомнила я Миле и протянула руку.

Не отрывая взгляда от гробокопателя, девушка расстегнула цепочку и сняла кулон, и лишь в последний момент ее рука дрогнула, но я уже выхватила артефакт.

— Пошли, — я тронула Веника за плечо, заставляя отвернуться от женщины. — Семеныч ждет.

— Да подавитесь, — Катерина, прижимавшая салфетку к носу, выпрямилась. — Так я и знала, что ничего хогошего не выйдет. Сколько вам, угодам, ни плати, все гавно мало будет, да?

Она кричала, привлекая к нам все больше внимания, и несколько человек уже обеспокоено оглянулись.

— Стоп,— скомандовала я.

Веник по инерции прошел еще пару шагов, а потом обернулся.

— Что еще?

Я уже забыла о том, что минуту назад хотела увести его подальше от девушек.

— Что значит "сколько ни плати"? Вы их украли, — я смотрела на женщин, чувствуя, как смутная пока еще тревога разливается внутри.

— Не... нет, — Мила икнула и замотала головой.

— Спятили, что ли? — тут же подхватила Катя. — Мы знали, с кем имели дело. Мы не самоубийцы. Нам медальоны нужны больше, чем вам.

— Де... де... деньги, — Мила на секунду зажала рот руками, а потом заговорила уже нормально. — Деньги заранее заказывали, потому как ваш ведьмак требовал наличные.

— Ага, двести тысяч с каждой, — Катя опустила салфетку, кровь вроде остановилась. — Я таких денег никогда раньше в руках не держала.

— Врут? — спросила я у Веника.

— Нет, — он сплюнул.

Я вздохнула и протянула девушкам артефакты обратно. Правда, те растерялись и взять их не успели, потому как Веник грубо дернул меня назад.

— Нам приказали вернуть медальоны, и мы их вернем. Уяснила? — наклонился ко мне падальщик.

Я почувствовала, как от него несет кровью, от зачарованного взгляда, с которым он ее пробовал, не осталось и следа, глаза горели красноватым мерцанием в глубине зрачка, вгоняющим меня в ступор. Так хищник гипнотизирует свои жертвы.

— Они не врут, — я тряхнула головой.

— Полагаешь, врет ведьмак? С этим мы к нему вернемся? — он хохотнул диким лающим смехом.

— Есть еще посредник.

— Брось, Серега — тертый калач, с Семенычем лет десять работает. И вдруг так подставляется? Это надо совсем ума лишиться, а старик дураков не жалует.

Я сердито отвернулась, но возвращать наблюдавшим за нами девушкам артефакты уже не спешила, первый порыв прошел.

— Вы передавали деньги посреднику? — спросила я.

— Да, — хором ответили они.

— Ага, — вставил Веник, — а сами поближе к освященной земле двинули. На всякий случай, да?

Мужчина не скрывал иронии, и доля правды в его словах была. Зачем прятаться, если сделка заключена честно? Пусть детей там не укроешь, так ведь претензии не к ним, а к мамочкам, которые могут в любой момент нырнуть в храм. Пусть это всего лишь отсрочка, за стариком не заржавеет нанять обычных отморозков, а там что святое место, что нет — все едино.

— Но она сама нам сказала, для нашей же безопасности, — жалобно сказало Мила.

— От вас, уродов, можно всего ожидать, — выплюнула Катя.

Хорошо, что артефакты у меня и связь с детьми прервана, а то малыши бы уже изошлись на крики, а так ничего, Игорь вон спокойно спит в коляске.

— Кто сказал? — спросила я у Милы, не обращая внимания на оскорбления, девушка расстроена, ее можно понять.

— Посредник.

Наверное, в этот момент, меня впервые осознанно посетило плохое предчувствие. Так просто это не могло кончиться. Но в тот момент я от него отмахнулась. Я не вещунья и не карка, чтобы пророчествовать.

— Посредник? Серега выдал товар и отправил сюда? — засомневался Веник.

— Нет. Да, — запуталась Мила.

Катя взяла ее за руку и пояснила:

— Да. Пожить здесь нам рекомендовал посредник. И нет. Ее зовут не Серега, а Вера.

Приехали. Я даже глаза закрыла, чтобы их не видеть.

Можем ли мы с Веником плюнуть на все эти странности, забрать амулеты, уйти и забыть об отчаянии в глазах молодых мам? Легко. Останавливают два момента.

Первый: условия сделки с нечистью выполняются последней всегда. Да, их извращают, если могут двояко или превратно истолковать, обязательно истолкуют, но выполнят, иначе нечисть не имеет права требовать с человека плату, в чем бы она ни заключалась. Будь это иначе, кто бы вообще заключал с нашими договоры? Только дебилы, а это не вкусная пища, да и вестник таких на темную сторону старается не перетягивать. Наш ведьмак всегда отвечает за свой товар, и теперь эта сделка под угрозой. Повредит ли его репутации этот случай? Не слишком, но неприятный осадок останется. Если после того, как мы отчитаемся, Семенычу стукнет в голову, что можно было все исправить и спасти сделку, а мы не попытались. Боюсь, он будет недоволен. Веник прав: старик дураков не жалует. С другой стороны, а не наплевать ли мне на репутацию нечисти? С высокой колокольни. Если кто-то откажется от сотрудничества с нашими, я буду рада.

Но есть и второй момент, и он уже не такой двоякий, как первый. Есть еще эти девчонки. И их дети. Без медальонов матери они обречены. В лучшем случае их придется разлучить, детей нельзя помещать в обычный приют, только в нашу тили-мили-тряндию, в семью, в качестве воспитанников или ложных детей, и это в любом случае лучше, чем убить неосторожным движением свою мать и даже не помнить об этом.

Я никогда не снимала сережки, свои двойные колечки из белого и желтого золота, не изысканная старина, обычный новодел без камней, два колечка, вставленных одно в другое, английский замок. Это потом я узнала, что превратить в артефакт современную вещь, то есть создать его чуть ли не с нуля, намного сложнее и дороже, чем перенастроить старый. Я всегда убеждала других и себя, что не снимала медальон матери никогда. Я хотела забыть тот случай, и бывали дни, когда мне это удавалось. Я не знала, насколько это опасно. Ни разу не набралась смелости спросить Кирилла о свойствах подарка, даже чувствуя его действие. Ведь пока молчишь, этого как бы нет.

Алисе было года четыре. Я расслабилась, ведь давно ничего не происходило. Мы ходили в ясли, потом в садик, никаких жалоб. До сих пор не знаю, чего это стоило Кириллу. Тогда я позволила себе поверить, что моя дочь — обычный ребенок, мне очень этого хотелось, и для этого я готова была обманываться и обманывать других. Тем более что белесые кисточки на ушках выпали еще до года. Ну и что, что зубки чуть острее, чем у других детей, и ни педиатр, ни стоматолог отклонений не находили.

По субботам Кирилл работал, Алиса сидела на полу и перекручивала змейку, ее еще называют змейкой рубика. Она таких штук пять сломала, так ничего и не собрала, лишь спустя несколько лет повзрослевшая девочка смогла оценить всю прелесть головоломки. Я готовила ужин, когда появилась мысль: все хорошо, дочь — обычный ребенок. Ну, и что, что я физически ощущаю ее частью собственного тела? Это заслуга не колечек, которые лишь полоски металла, а часть материнского инстинкта. То, что я впервые почувствовала это, лишь надев подарок, не больше, чем совпадение. Все остальное фантазии и мракобесие. Я положила лопатку, которой перемешивала картошку, тогда еще сковородки были чугунными, а лопатки железными, век тефлона и силикона еще не наступил, расстегнула замочки, вынула двойные колечки и положила их на холодильник. Под ложечкой засосало от странного чувства пустоты, будто из меня вынули важную и нужную часть. Ощущение было сильным, и я чуть не надела сережки обратно. Но не надела, решив быть сильной и последовательной. И не фантазировать. Тогда мы жили в маленькой однокомнатной квартире, так что стоило мне миновать коридор, как я увидела Алиску и сразу представила, как подхвачу малышку на руки, поцелую во вкусно пахнущий носик, потом в щечку, в шейку, в животик, а она будет заливаться счастливым смехом.

Я не успела даже подойти, она услышала меня раньше. Услышала, но не почувствовала. Алиса обернулась. Верхняя губа задралась, обнажая клыки, на которые так легко закрывал глаза стоматолог, и зашипела. Звук быстрый, хлесткий, как удар. Те, кто слышал, как шипят животные, могут отдаленно представить себе, как это было. Но лишь отдаленно. Это "хххааааа", которое издала моя дочь, было громким, угрожающим, страшным, прежде всего, тем, что мне и в кошмарном сне не могло присниться, что на такое способна моя дочь. Ногти на руках (и, как потом оказалось, на ногах) приобрели стальной оттенок, выдвинулись из пальцев и заострились.

Одно из самых ужасных мгновений моей жизни. А потом ярость на ее лице сменилась испугом и растерянностью, Алиска спрятала руки с коготками (их пришлось состригать кусачками, ибо втягиваться назад в пальцы они не хотели) за спину и заревела. Она уже не была совсем неразумным малышом и узнала меня, даже без артефакта, по запаху, внешнему виду, звуку, походке — по всему сразу. Узнала и расплакалась, потому как испугалась, на долю секунды она приняла меня за чужака, за врага — и в дело вступили инстинкты.

Через десять минут Алиса смеялась, сидя у меня на руках, носик, щечки, шейка и пузико были зацелованы, а сережки находились на своем месте, в ушах, а внутри все подрагивало от страха. Ночью, когда дочка давно спала, а я лежала, прижавшись к мужу, он попросил об одной вещи. Я выполнила его просьбу. Я дала обещание никогда больше не снимать его подарок. Удивления осведомленность Кирилла уже не вызывала, он всегда знал, что бы я или Алиса ни натворили. Еще одна черта нашего брака, о которой мы предпочитали не говорить.

Сейчас я понимала, что у этих девчонок без артефактов нет ни единого шанса. Вернуть украденное или отобрать законно приобретенное — разные вещи, не так ли? Неприятные, но разные. Если даже четырехлетняя дочь узнала меня не сразу, то чего ждать от грудных младенцев.

И уйти я уже не могла. А жаль.

Я села на покрывало. Веник закатил глаза и прислонился к березовому стволу. Он не был убежден, но соглашался выслушать их, а это уже шанс.